Он схватился за бок, он звал ее по имени, стараясь кричать громче, но силы оставляли его, и голос его был едва слышен. Пальцы его, прижатые к ране, были в крови. Он потянулся к ней, попытался подняться, но упал как подкошенный, и имя ее было у него на устах, когда жизнь покинула его тело.— Коннал!Услышав ее крик, Коннал влетел в ее спальню полуголый. Следом за ним вбежал Гейлерон. Отослав Гейлерона взмахом руки, Коннал поспешил к кровати. На мгновение он замер, увидев ее. Шинид, как в лихорадке, металась на постели и плакала, как дитя.— Шинид! — крикнул он, тряся ее за плечи.Она вцепилась в него, вновь и вновь повторяя его имя. Она захлебывалась от плача и дышала с трудом. Господи, да она задыхалась! Коннал помог ей сесть и снова стал трясти за плечи. Она открыла невидящие глаза — сон еще не покинул ее, — глубоко вздохнула и наконец проснулась.— Не бойся, детка, я с тобой.— Коннал? — Она заморгала, шмыгнула носом, обхватила руками его шею и порывисто, крепко обняла его. Ее била дрожь. Пальцы ее впивались в его спину, ладонью она гладила его бок, словно хотела нащупать что-то.— Господи, Шинид, детка, все в порядке, моя хорошая, — ворковал он.Она лишь глубже вжималась лицом в изгиб его шеи. Она готова была забраться к нему на колени, лишь бы быть еще ближе.— О Коннал!.. — всхлипнув, простонала она.— Ты кричала так… страшно.— Я кого-то разбудила?— Никого, только Гейлерона напугала. Он стоял на часах под твоей дверью.Шинид покраснела от смущения. Коннал, нахмурившись, чуть отстранился, чтобы получше рассмотреть ее, убрал влажную прядь с ее лба.— Это был всего лишь ночной кошмар.Шинид подняла голову и вдруг поцеловала его, страх ее разрастался, выходил из-под контроля.Коннал ответил на поцелуй, он жадно пил нектар ее рта, он стонал от наслаждения. Она обвила его руками, увлекая за собой на постель. Все мысли испарились, желание заслонило собой страх. Сердце ее чуть не выскакивало из груди, чтобы соединиться с его сердцем и биться в унисон.Так будет всегда, вдруг осознал он, и ладонь его скользнула вдоль ее бедра.Огонь в камине взметнулся ввысь, лизнув каминную полку.Воздух подернулся туманом и шелестел, словно сухая листва, по которой проводишь ладонью. Он вдруг стал гуще там, где плоть встретилась с плотью и стала одним целым. Над ними сквозь каменные стены тянулись зеленые ветви дикого винограда, сама природа обволакивала их коконом, создавала гнездо для их любви.А они все целовались.Она застонала, беспомощно, отчаянно, и Коннал вдруг понял, что ни с одной женщиной у него не было и не будет ничего подобного. Он желал только ее. Ее одну.И он желал ее не ради ее земель и замков, не ради короля. Но ради ее души. Ради своей души, ради ее спасения. И когда ладони ее соскользнули с его плеч вниз, к груди, он не думал о себе, о том, что должен быть настороже. Он не думал о том постыдном и страшном, что обречен был скрывать от нее, а лишь о ней одной, о ее губах, касавшихся его губ, о том, что она хочет его, желает его, изнемогая от страсти, и ждет, чтобы он успокоил ее, развеял ее страх.— Тебе снился я, я это чувствую, — прошептал он где-то возле ее губ.Осмелится ли она рассказать ему? Шинид не знала. Сможет ли он развеять ее страхи? Или стоит лишь произнести вслух весть о его гибели, и она призовет к нему смерть? Она рискнула все же и сказала ему:— Да, мне снился ты.Голос ее дрогнул, и он стал покрывать поцелуями ее лицо, он вновь овладел ее ртом, он знал, что она чувствует, и охотно отдался бы этим чувствам. Но он ощутил в ней тревогу и должен был успокоить ее страх. Он знал по собственному опыту, как это делается. Он знал, что стоит взять ее, утолить ее желание, слиться с ней в одно, и страх отступит, ибо тогда им будет не до страха, не до чего. Но он знал и другое: потом, когда все закончится, страх вернется. Соитие лишь отодвинет его на время. Не этого он желал для нее. Он мечтал изгнать тревогу из ее души навсегда, а для этого нужны более сильные средства. Доверие рождает доверие, и, тронутый ее признанием, Коннал спросил себя, хочет ли он сам освободиться от оков страха, и понял, что мечтает об этом. Он понял вдруг, что освободить ее от страха может, лишь освободившись от собственных страхов и боли.И когда он понял сокровенное желание своей души, произошло чудо. Ледяной панцирь, в который он заточил свое сердце, дал трещину, раскололся, и простыня, разделявшая их, соскользнула, и ее теплая со сна, нежная грудь прижалась к его обнаженной груди. Коннал застонал в изнеможении и откинулся на спину. Она потянулась к нему, рот ее искал его рот, и он взял то, что она давала ему. Он брал и был счастлив. С ней он чувствовал себя беспомощным, не было в нем ни власти, ни силы. Ибо Шинид наполняла его чем-то более сильным, чем желание.Она наполняла его надеждой.И любовью, от которой он когда-то давно отказался во имя долга и чести.Он с трудом оторвался от ее рта и взглянул в синие глубины ее глаз.«Да, — почти с грустью подумал он, — я влюбился в нее. И все, что я говорил ей о долге и чести, было убогой ложью».Она прошептала его имя и коснулась застежки на штанах.— Перестань, прошу тебя, — задыхаясь, прошептал он. Он схватил ее за запястье. — Я еще недостаточно силен. — Взгляд его пировал на ее обнаженной груди, жаждущей его ласки, и вдруг он увидел слезы в ее глазах и понял, что был прав. Он сжал зубы и призвал себя к благородству. — Это страх говорит в тебе, девочка.— Больше чем страх. — В ней говорили любовь, и боязнь потерять его, и неспособность что-то изменить. Она гладила его лицо, пальцем провела по шраму на скуле. — Да, я боюсь за тебя.Страх не спешил уходить, неизвестность ее пугала.— Ты видела во сне мою смерть? Глаза ее округлились, став еще больше.— Я слишком часто встречался со смертью наяву, чтобы пускать ее еще и в свои сны. — Он вымучил залихватскую улыбку. — И ты звала меня по имени. — Глаза ее вновь наполнились слезами, и он едва не заплакал сам, так ему стало жаль ее. — Я буду очень осторожным. Тогда ты будешь, довольна мной?Шинид кивнула, проглотив слезу. Она успокоилась. Тот страх, что заставил ее закричать в истерике, не шел ни в какое сравнение с тем, что она испытывала прежде, видя, как он умирает в ее снах. Предчувствие беды крепло, страх за его жизнь въелся в сердце, оставив в нем незаживающую рану. С потрясающей ясностью она поняла, что больше не может подавлять чувства, как делала это много лет. Сердце одержало победу над разумом. Даже если он не любил ее, она без него жить не сможет.Она смотрела в его зеленые глаза, подернутые дымкой. Что было там? Сочувствие? Страсть?— Ты должен быть очень осторожным, Коннал.Казалось, само пространство между ними натянулось, как тетива лука. Он смотрел на нее с непривычной серьезностью.— Что еще ты знаешь? — спросил он, но она промолчала в ответ. — Шинид, я чувствую твою озабоченность, твой страх. — Он не просто чувствовал это, он ощущал металлический привкус страха во рту. Коннал взял ее лицо в ладони. — Я должен защитить тебя и… только не говори, что ты не нуждаешься в моей защите! — рассердился он, догадавшись, что она хочет что-то сказать. — Мы уже видели, что может произойти, когда я рядом, и твое колдовство здесь не поможет.Рука его коснулась затянувшейся раны у нее на плече. От нее остался лишь багровый полумесяц. Сердце его помнило страх и отчаяние, что владели им всего пару дней назад, когда она умирала и лежала чужая, нездешняя, уже почти в другом мире. Этот опыт оставил неизгладимый след в его сердце, насечку, пробившую панцирь, прорезь, от которой потом пошли трещины в броне. Шинид значит для него больше, чем его женщина, больше, чем невеста, выбранная королем и долгом. Она была второй половиной его сердца. И это его беспокоило, ибо взять ее так, как муж берет жену, означало открыть себя ей, а Коннал еще не был готов к таким порывам.Шинид тревожно всматривалась в его глаза, ища в них ответ на давно мучивший ее вопрос о доверии. Сердце ее томилось желанием освободиться, она так хотела поделиться с ним той частью себя, которой не знал никто.. — С детства мне снились вещие сны, — сглотнув комок, начала она. Выражение его лица осталось прежним. — Когда мать забрала у меня волшебный дар, сны прекратились и какое-то время я жила спокойно. — Шинид натянула простыню на грудь. — Только один раз я захотела, чтобы они ко мне вернулись.— Сны могли бы подсказать тебе правду о Маркусе, о том, что он способен тебя обидеть. — Будь его воля, Коннал задушил бы этого негодяя своими руками.Шинид кивнула:— Я вижу один и тот же сон о тебе с тех самых пор, как ты ступил на ирландский берег. — Она отвернулась, испугавшись, что, рассказывая ему о своем сне, подвергает его жизнь еще большей опасности. Но если он не будет знать, что ему грозит, разве не в большей опасности окажется его жизнь? Шинид заставила себя посмотреть Конналу в глаза. — И каждый раз в моем сне ты погибаешь.Голос ее сорвался, разбился на осколки, и осколки эти, словно острые жала, вонзились в него.— Такое вполне возможно, — осторожно протянул он, — если вспомнить, с какими сильными врагами мы имеем дело. И учитывая то, что я почувствовал, когда прибыл сюда.— Если кто-то хочет заполучить меня, то прежде они убьют тебя, Коннал!— Ты не должна страдать из-за того, что еще не случилось.— А если, предупредив тебя, я приблизила твою смерть?— Разве ты не понимаешь? — терпеливо, как маленькой, начал объяснять он. — То, что ты рассказала мне, может только помочь.— Меч вошел тебе в бок, — она коснулась того места, где в ее сне клинок прорезал плоть, — и ты умер.Вот почему ей было так важно знать, куда его ранили. Еще тогда, в Гленн-Тейзе, она спрашивала его об этом.— И я ничего не могла для тебя сделать!Он смотрел ей в глаза. Слезы, несдерживаемые, текли у нее по щекам. Она плакала беззвучно. Коннал обнял ее, усадил к себе на колени, и она прижалась к нему, как испуганный зверек.— Я не могла помочь тебе, — плакала она. — На мне запрет: я не могу тебя заколдовать. Над тобой моя магия бессильна! — Шинид подняла руку, кивнув на серебряную цепочку на запястье. — Моя мать наложила на меня этот запрет. Я ничего не могу для тебя сделать.Коннал сдвинул брови.— И этот запрет наложен навечно?— Да. И если я нарушу его, то обману память предков. И скорее всего она лишится своей волшебной силы, подумал он.— Но если я почувствую, что, нарушив запрет, помогу тебе, я сделаю это не задумываясь.Он был глубоко тронут ее готовностью пожертвовать всем ради любви к нему, но отдавал себе отчет еще и в том, что, властны или не властны над ним ее чары, это ничего не изменит.— Это ведь еще не все, правда? — ласково произнес он, поглаживая ее обнаженную руку. Чувствовать ладонью ее кожу было приятно вдвойне: это возбуждало и одновременно успокаивало.— Меч. Он мне не знаком, я лишь видела, как он входит в тебя. — Шинид сглотнула вязкую слюну. Силой воображения она вернула ужасную картину, и с ней вернулись панический ужас и боль. — Я не могу разглядеть, кто его держит, он находится вне поля моего зрения, или я не помню его, но знаю: в этом сне есть что-то, что я должна увидеть.— Любой меч опасен, и я буду очень осторожен с каждым из них.Шинид оттолкнула его:— Ты надо мной смеешься!Шинид попыталась вырваться и слезть с его колен, но он ее не отпустил.— Я не смеюсь над тобой. Но это ничего не меняет. Мы оба знаем, что кто-то хочет остановить нас, а мы уже почти завершили то, ради чего предприняли это путешествие.— Значит, мы едем в Англию?— Да.От этого ей не стало легче, ибо она знала, что беда следует за ними по пятам.— Ты не поедешь к Рианнон, как хотел?Она почувствовала, как он напрягся. Он отстранился; если бы он не боялся ее обидеть, он бы ее оттолкнул. Она прикоснулась к его лицу, осторожно повернув его к себе.— Ты попросил меня поделиться с тобой, а сам не хочешь быть откровенным.Внезапно он ссадил ее с колен и встал.— Это тебя не касается.— О Боже, я еще не встречала такого упрямца!— Кто бы говорил! Сама-то ты… Шинид уже накинула плащ на плечи.Коннал замер. Взгляд его медленно поднимался от ее ног все выше, путешествовал по бледной плоти, которую, она не спешила прикрыть. В нем забурлило желание. Он был даже рад тому, что она наконец запахнула плащ, но образ ее прекрасного тела с тонкой талией и налитой грудью уже отпечатался в его мозгу. «Я точно сойду с ума», — подумал он обречено.— Да, Пендрагон, ты упрямец, — повторила она, запахивая плащ на груди. — Слишком твердолоб, чтобы понять, что я не желаю тебе зла. Чтобы понять, что пора бы начать мне доверять.— А ты мне доверяешь?Она посмотрела на него так, будто у него выросли крылья.— Я вижу этот сон едва ли не каждую ночь. То, что я видела, непременно случится, и не утешай себя надеждой избежать поединка. Вопрос в том, сумеешь ли ты отразить удар. Я не хочу твоей смерти и поэтому откровенна с тобой, ведь это вопрос твоей жизни и смерти, а не вопрос доверия. Но если ты не хочешь сказать мне о том, что тебя гнетет, так какой вывод я могу сделать?Коннал прищурился.— Мои дела с Рианнон тебя не касаются. Я не собираюсь решать с ней вопросы жизни и смерти — ни твоей, ни чьей-либо другой!Шинид обошла кровать и села на стул у очага. Рядом стоял низкий узкий столик для трапезы. Шинид щелкнула пальцами, и свечи на столе вспыхнули.— Не так я хотела бы… — «Найти любовь», — подумала она, но вслух произнесла: — выйти замуж. — Она налила немного вина из кувшина в деревянную чашу и осушила ее до дна. Затем поднесла руку к огню, и пламя ожило, заиграло, принялось усиленно лизать деревянное полено.— Осторожно, ты спалишь замок. Действительно, каминная полка покрылась копотью.— Возвращайся к себе, Коннал.Он подошел к столу, провел рукой по столешнице.— Ты злишься на меня. — Можно представить, в какую она придет ярость, когда узнает, что отец без ее ведома подписал брачный контракт. Для нее не важно, что де Клер поступил так лишь для того, чтобы развязать ему руки, чтобы он мог защитить ее, если будет нужно.— Ты не понимаешь, как меня раздражает твоя манера недоговаривать, постоянно что-то утаивать от меня.— Просто не все тебе надо знать. — А ему не стоит помнить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40