– Такое великодушие совершенно побеждает меня, – сказал он.
И свадьбу отпраздновали тихо и просто, но совсем, как подобает образованным людям. Было вино и речи, и телеграммы, и пение под окнами.
Пастор Лассен был такой славный. Он, положим, немного преувеличил торжественность, круглый воротник слишком пышно лежал у него на шее. Поэтому доктор Мус был вначале очень сдержан с ним. Но разве можно было кому-нибудь равняться с доктором Мусом, этим образованным человеком до кончика ногтей! Но после обеда доктор Мус немного смягчился и с удовольствием говорил с пастором о книгах и экзаменах. У них оказались совершенно одинаковые убеждения. Доктор Мус удивлялся даже, что пастор Лассен происходил не из образованной семьи.
– Как вам нравится здесь, на моей родине? – спросил пастор Лассен.
– А, да ведь знаете, здесь не то, что на юге. Но у меня здесь занятие. Придется потерпеть некоторое время.
– Да, таково уж нам всем – чиновникам. Я тоже не знаю, для чего мне оставаться здесь. Я нашел себе заместителя.
Доктор ответил:
– Я думал, что, так как это ваша родина и что вы так недавно уехали отсюда… Впрочем, ваше здоровье, кажется, страдает от здешнего климата.
– Да, я никогда не бываю совсем здоров. Мне здешний воздух вреден. Это, верно, от того, что я долго прожил на юге. Все время, пока я учился. И потом еще душевное состояние. Меня тянет к более крупной деятельности. Я нахожу, что только выдающиеся личности могут ужиться здесь на севере. Мой епископ говорит то же самое.
Но доктору показалось, что откровенность пастора зашла слишком далеко!
– До некоторой степени, пожалуй, – сказал он, – но это относится не ко всем.
Вы скоро уезжаете?
– Через несколько дней, я уже укладываюсь. Молодые получали в подарок хозяйственные предметы и серебро. Благодаря задержке свадьбы все подарки пришли вовремя. Поручик прислал невесте золотые часы с цепочкой. Это было наградой за долгую службу, и иомфру Сальвезен плакала от благодарности.
– Скажите пожалуйста, поручик ездил в Трондхейм и вспомнил обо мне! Нет человека лучше поручика.
Но адвокат Раш, который с социальной точки зрения несколько унижал себя этой свадьбой, поспешил осушить слезы благодарности своей невесте.
– Надо сознаться, милая Кристина, что тебя обрадовать очень легко.
– Вы видели часы, которые прислал поручик? – спросил доктор у пастора.– Он, должно быть, опять при деньгах?
– Да. Поручик человек загадочный. Я видел у него палку с золотым набалдашником дороже, чем епископский жезл.
Доктор Мус пожал плечами. Ему очень хотелось бы поучить обоих, и поручика, и пастора.
– Часы, конечно, дорогие, – сказал он.– Но я никогда не слышал, чтобы ктонибудь дарил невесте на свадьбу часы.
– А ведь, пожалуй, и правда, – сказал пастор.– Я не подумал об этом.
А господин Хольменгро? Он явился на свадьбу. Он пришел поздно и всеобщее уважение очень льстило ему. Очень может быть, что ему совсем не было весело, может быть, ему недоставало кого-нибудь, на кого он мог бы обращать свое внимание, к кому он мог бы прислушиваться. Здесь не говорилось ни о чем более или менее крупном, ни разу не произнесли слова миллион. Жених провозгласил тост за его здоровье; это так. Жених благодарил его за то, что он помог двум людям при покупке земли в Сегельфоссе. Он благодарил его от своего имени и от имени жены.
И Хольменгро пил, но отказывался признать свою заслугу. Сегельфосс принадлежит не ему.
– А теперь говорят, – сказал опять адвокат, – булочник и Пер-лавочник тоже хотят покупать землю. Несчастный господин Иенсен лежит, как выдра, как он выражается о себе. А все-таки распоряжался всем делом. Попомните о нем, господин Хольменгро. Само собой разумеется, что при продаже перепадает коечто и адвокату.
Господин Хольменгро не ответил. Он думал, вероятно, о другом. Он ничем не обнаружил, что познакомился с адвокатом и доктором за стаканом вина, а с невестой – в дни своей легкомысленной погони за женщинами. В этой маленькой комнате, полной маленьких предметов и маленьких людей, он чувствовал себя неизмеримо выше остальных.
Фру Иргенс, которая не сводила глаз со своего хозяина, видела, что он собирается уходить. Когда он исчез за дверью, она подумала про себя:
«Ага, Марсилия сидит одна и ждет его там».
Жених разговаривает с двумя купцами, ему приходится брать на себя эту обязанность. Невеста незнакома совершенно с правилами светской жизни. Он обратил внимание, что на телеграммах не стояло обычного заголовка поздравительных телеграмм. Он удивлялся, что телеграммы были написаны не рукой Бардсена, а рукой маленького Готфрида, который только что научился работать. Его детский почерк оскорбил жениха. Ведь телеграммы эти будут отданы в переплет, чтобы красоваться в гостиной на столе.
Гости разошлись.
Когда пастор Лассен уходил, он сказал:
– Оставайтесь с миром в доме!
Это было сказано кстати. Доктор Мус пришел в восторг от этого такта сына рыбака.
– Все книги, – сказал он пастору, выражая свое одобрение.
– Да, – согласился пастор, – книги научили меня многому. Я был сегодня у одного арендатора и купил две книги духовного содержания.
И пастор назвал их.
Поручик вернулся из своего путешествия совершенно сломленным. Его привезли с пристани на кирпичный завод и уложили в постель.
– Не позвать ли доктора? – спросили его.
– Нет.
– Не известить ли молодого Виллана?
– Нет.
Поручик ничего не хотел.
– Я полежу и поправлюсь, – сказал он.
Но ему не стало легче. Ему стало хуже. Хорошо, что он не привез каменщиков. Они могли приехать не раньше марта. Когда Паулина приносила поручику кушать, Марианна часто ожидала ее у двери, чтобы справиться о его здоровье. Она стояла у кирпичного завода и каждый раз получала один и тот же ответ.
– Ему хуже сегодня.
Однажды, когда поручик потребовал – не доктора и не пастора, – а телеграфиста Бардсена, то Марианна сбегала за ним на станцию и привела его.
– Я начинаю сомневаться в том, что я выздоровею, – сказал он, – я очень сильно простудился по дороге из Трондхейма.
Телеграфист Бардсен ответил на это вопросом, не желает ли поручик сделать какие-нибудь распоряжения.
– Я был бы благодарен вам, если бы вы послали телеграмму моему сыну. Но я думаю, что он все равно не успеет приехать вовремя.
Бардсен ответил:
– Я имею основание полагать, что ваш сын уже в дороге. Старый поручик старается скрыть свое радостное удивление и говорит сухо:
– Кто-нибудь известил его?
– Да. Я. Молчание.
– Гм… Благодарю вас, в таком случае. Я вам очень благодарен – гм… Но все-таки, он не успеет приехать вовремя. Когда он может быть здесь?
– С первым северным пароходом. Поручик считает дни и говорит:
– На столе лежит письмо. Я написал его на пароходе. У вас на станции есть железный шкап. Там оно будет лежать надежнее.
– Да.
– И я прошу вас передать его моему сыну в случае… если…
– Будет сделано, – говорит Бардсен и берет письмо. Поручик благодарит и говорит, что ему больше ничего не нужно.
– Вы разрешите мне навестить вас опять?
– Да, но разве у вас есть время?
– Сколько угодно. Готфрид сделает все за меня.
– Тогда я буду вам очень благодарен, если вы заглянете ко мне.
Бардсен вышел. У двери стояла Марианна и ждала.
Добрая, некультурная душа.
Какая радость была ей стоять и ждать тут каждый день? Она вбила себе в голову, что ее справки приносили больному облегчение. Она знала, что Паулина рассказала ему о них. Телеграфист кивает ей и говорит:
– Марианнушка! Молодой Виллац едет домой. Смуглое лицо Марианны краснеет, и она отвечает:
– Да – разве?
Телеграфист Бардсен то и дело приходил на кирпичный завод. Больной не имел ничего против, а телеграфист не утомлялся визитами. Он приносил с собой виолончель и играл немного, он говорил мало и молчал умно. Без него поручик был бы лишен общества симпатичного человека в последние дни своей жизни. Бардсен сообщал больному всякий раз, где молодой Виллац мог находиться в настоящее время, и поручик был ему благодарен за это.
Он лежал совсем расслабленный и серый и ждал сына. Его взгляд был точно обращен в себя, виски ввалились – это была работа смерти.
– Подожди немного, Марианна, – сказал однажды телеграфист, входя в комнату кирпичного завода.
И больной узнал, благодаря этому, что Марианна была там.
– Как это дитя может приходить сюда каждый день? Позовите ее сюда.
– Я скоро поеду в Христианию, – сказала Марианна, – и уж не знаю, поправитесь ли вы до тех пор.
– Вот как? Приходи тогда прощаться. Это было очень мило с твоей стороны. Твоему отцу, верно, много дела?
– Да. Он ждет нового парохода с рожью.
– Кланяйся ему.
В эту самую минуту отворяется дверь и входит доктор Мус. Он нарочно не стучался, чтобы не беспокоить. Но, войдя, он тотчас же снимает пальто и властно говорит:
– Я слышал, что вы больны.
И он хочет пощупать пульс у поручика. Когда больной не соглашается, он продолжает очень твердым голосом:
– Теперь вам не помогут никакие чудачества. На этот раз вам придется покориться мне.
Ведь он исполнял свой долг, и это было действительно очень любезно с его стороны.
Но поручик никогда не умеет покоряться, а теперь он был уже слишком стар, чтобы учиться этому. Он искал глазами помощи и подозвал Бардсена.
– Проведите его! – сказал он.
– Я провожу вас, – сказал Бардсен доктору и помог ему надеть пальто.
У телеграфиста были такие широкие плечи; он чуть не поднял доктора над полом, подавая ему пальто.
Молодой Виллац не приезжал, а дни проходили. Почтовый пароход приближался, но он приближался слишком медленно. У поручика, вероятно, не было больше его могучей воли; смерть уже уничтожила большую часть ее.
– На тот случай, – говорил он, – если я умру сегодня или завтра, – нельзя знать, – скажите моему сыну, что он должен получить посылку. Придут два портрета из Трондхейма, – моей жены и мой, – они не очень хороши, но их нужно повесить рядом с остальными. Вы скажете ему это?
– Будет сделано.
– А весной прибудет орган, небольшой орган для нашей церкви. Я запоздал немного, его мать просила об этом. Пусть он пристроит церковь, – тридцать футов будет достаточно, – и устроит галерею для органа. Приедут плотники из Намсена. У нас будет орган… Твердая воля до последней минуты, золотая воля.
На другой день пастор Лассен, конечно, также пришел, чтобы исполнить свою обязанность. Был ясный день, и яркое солнце заливало комнату поручика, когда он вошел.
При виде его больной улыбнулся. Этот человек, находившийся уже во власти смерти, заставил свой рот криво улыбнуться и закрыл глаза. Он больше не открыл их.
Телеграфист Бардсен запер кирпичный завод.
Когда через два дня после этого, молодой Виллац на пароходе приближался к Сегельфоссу, флаги на большом доме, на пристани и у Хольменгро были спущены наполовину. Он понял, что случилось.
Ему было так странно на душе, еще страннее, чем тогда, когда умерла мать. Все, казалось, оставалось по-прежнему, и вместе с тем, все так странно изменилось. Они обогнули мыс с амбаром, который Пер-лавочник переделал в павильон для танцев. Амбар был все такой же, выкрашенный и чистый. Когда они вышли из-за мыса, Виллац услышал шум мельницы. У пристани стояла баржа с грузом ржи; по палубе ходили матросы; носильщики разгружали судно. Везде были люди и жизнь, но флаги были спущены, а отец его был мертв.
Молодой Виллац стоял и смотрел на берег, он надеялся, что приедет вовремя.
Он был совсем большой, взрослый, на жилете у него были золотые пуговицы. В конце концов, он стал каким-то рассеянным, он видел все, но не понимал ничего. Он помнил, что должен передать отцу поклон от Фредерика Кольдевина, который не мог приехать в Сегельфосс теперь, но обещал приехать летом.
На пристани его встретили Мартин-работник и Паулина, подошел господин Хольменгро и протянул ему руку. Фру Раш, которая была недавно иомфру Сальвезен, подошла к нему с заплаканными глазами. Вдали стояла Марианна, крепко стиснув руки, и смотрела на него.
Когда Виллац подошел к кирпичному заводу, там ходил взад и вперед телеграфист Бардсен и ждал его.
Они вошли в комнату, большую и светлую, с мебелью и картинами. Они прошли в следующую большую комнату; там лежал отец, одетый и убранный, худой и сухой.
Военный плащ покрывал его тело. Бардсен положил его, потому что так было нужно. Поручик в последний раз надевал дорогой мундир.
Телеграфист Бардсен вышел, и молодой Виллац остался один. Он узнал о последних днях жизни отца, получил его письмо и прочел его. Конечно, он выкупит заложенное имение; деньги лежали там-то и там-то. Слава Богу, отец был все время богат. Если бы только он успел увидеться с ним еще раз и услышать хоть одно слово от него!
Молодой Виллац сидел перед ним со своими золотыми пуговицами. Эти пуговицы отец сам купил ему в Англии и подарил. Он надел их сегодня, чтобы сделать удовольствие отцу…
Он вышел. До него донесся шум реки. С большой черноморской баржи разгружали рожь. Марианна одна возвращалась по холму домой.



1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28