– Я вижу среди них человека, который не дает мне покоя; он пекарь, учился в Бергене и хочет завести здесь булочную. Я ему отказываю каждый день, и он снова возвращается. Кончится тем, что я ему отведу клочок земли там, у моря.
– Вы лично имеете что-нибудь против устройства булочной?
– Напротив. По самому простому расчету это будет мне выгодно, но…
– Вы можете дать ему участок в моих владениях, – предложил поручик.
Молчание.
Господин Хольменгро обдумывал и сказал:
– Я имею величайшее основание быть вам благодарным за это новое беспокойство, но я не могу воспользоваться им. Сегодня – одно, завтра появится еще что-нибудь. Меня не оставят в покое.
Помолчав, господин Хольменгро продолжал:
– Другое дело, если бы вы предоставили мне всю землю до мыса.
Поручик думает.
– Таким образом, мы не стали бы впредь беспокоить вас подобными просьбами.
– Если вам не хватает земли для построек, нужных для полного развития вашего предприятия, то я, само собой, не стану препятствовать такому соглашению.
– Еще раз убеждаюсь в вашем доброжелательном отношении ко мне, господин поручик.
– Вам нужна земля от набережной до мыса?
– Да. А в ширину до полей. Много народа хочет строиться.
Поручик собирается ехать дальше и говорит:
– Об этом можно подумать. Ах, правда, – перебивает он самого себя, – булочник ждет. Можете писать купчую.
Хольменгро низко кланяется, благодаря.
– Благодарю вас от своего имени и от имени многих. Вы согласны принять прежнюю цену за землю?
Цену! Поручика слегка передернуло; только теперь он понял, что с продажей связаны деньги, во всяком случае, довольно значительные. По прежней цене за этот участок приходится порядочная сумма.
– Я принимаю вашу цену, – сказал он.
Въехав к себе в усадьбу, он вдруг снял обе перчатки, переодел кольцо на правую руку и снова надел перчатки. «Спасение! – подумал он.– Вывернулся!»
Господин Хольменгро, по-видимому, также считает, что не имеет причин быть недовольным. По своему обыкновению, он отпустил просителей несколькими ласковыми словами: «Это тебе расскажет мельник. Отдай заведующему пристанью эту записку, он даст тебе мешок муки!» Чужого булочника он удержал и имел с ним продолжительный разговор.
В то время, как они стояли, разговаривая, подошли к ним девушка и мальчик: то были дети Хольменгро. Девочка была старшей. Она одета в желтое платье, мальчик – в красное. У обоих вид иностранцев; оба смуглые и черноглазые. В них что-то заморское: черты лица резкие, огромные носы, губы полные, – все иноземное. Но дети смышленные, когда они приехали в Сегельфосс, они говорили только по-испански, в короткое время выучились говорить понорвежски, теперь это высокие, ловкие нордландцы, весь день бегающие повсюду. Девочка, Марианна, бежит вприпрыжку впереди, веселая и подвижная, за ней – мальчик Феликс; оба без шляп с короткими волосами, спустившимися на низкие лбы. Дети бросились к отцу.
Отец открыл им объятия. Он доволен, что видит их такими здоровыми и цветущими.
– Ну, покажитесь, – сказал он.
Они поняли, что он хочет полюбоваться ими; они останавливаются на минуту, чтобы он мог посмотреть на них, а затем увлекают его за собой.
«Слава Богу, – думает господин Хольменгро, – что переселение в Сегельфосс не принесло им вреда».
Он успокоился. Все шло хорошо, он сделал рискованный шаг, переехав сам и перевезя детей из их далекой родины в эти новые места. Почему он это сделал? Может быть, в нем заговорил голос крови, может быть, в нем проснулась человеческая слабость. Разве он мог блистать в Кордильерах? После смерти жены он остался одиноким и всем чужим; у него было положение и средства, но не было перед кем похвалиться, а там далеко существовал серый островок. Помнил Хольменгро также водопад в Норвегии; там можно и блистать.
Болтая, он достиг с детьми большого дома на берегу реки. Он уже давно переселился от поручика и жил у себя, только молоко брал из имения. Вначале он не мог найти себе прислуги, потому что дом его был построен на месте церкви; там, должно быть, ходят привидения, и от стен идет запах. Ему пришлось уговорить некоторых из многочисленной прислуги поручика переночевать несколько ночей в опасном доме. Все обошлось благополучно, никаких привидений не было, и через месяц у Хольменгро прислуги было сколько угодно, в числе ее оказалась и Марсилия, бывшая горничной в усадьбе, и убиравшая комнаты поручика.
Хольменгро все устроил хорошо и даже развел сад. Его дом был велик и красив, он стоял посреди лесов, кругом раздавался шелест листьев, а с мельницы, моловшей день и ночь, доносился грохот. Всем хозяйством заведовала вдова адвоката с Уттерлея, фру Иргенс, урожденная Гельмюнден.
У пристани остановился пароход «Орион», а на нем приехал мастер Виллац. Мать и отец верхами выехали к нему навстречу; они сошли с лошадей и отдали поводья грумам, как будто оба приехали из разных мест. И Хольменгро с детьми вышел на пристань, чтобы встретить Виллаца и оказать его родителям внимание.
– Вот он машет нам, – говорит фру Адельгейд, и также начинает махать платком.
Поручик вынул платок.
На пристани было много народу; заведующий складами стоял с бумагами в руках, а его помощник держал сумку с корреспонденцией; оба они отдавали еще кое-какие приказания своим рабочим. Лавочник Пер отстроил себе дом и очень важничал; дети всякого возраста глазели на пароход; поодаль стоял Ларс Мануэльсен, рыжий, грязный, любопытный; в нескольких шагах от него поместился его сын Ларс-семинарист, вернувшийся на последнем пароходе с юга и носивший крахмальные воротнички и длинные волосы.
Пароход подходит к пристани и останавливается.
Молодой Виллац выходит на берег и прежде здоровается с отцом, хотя мать стоит к нему ближе, плача и смеясь, и ведет его домой.
– Какой ты вырос большой! Добро пожаловать! – говорит мать с гордостью.
Сын обнимает мать и треплет ее по плечу и называет ее уменьшительными именами. Как он вырос! Настоящий мужчина, сравнялся ростом с матерью! Молодой Виллац подходит к Хольменгро, чтобы поздороваться с ним и его детьми; он держит себя совершенно по-английски, так вежливо, как большой.
Лошади вдруг стали беспокоиться; отчего бы это? Поручик оглядывается на них, но ничего не понимает.
– Мне кажется, моя Эльза узнала тебя, Виллац, – говорит мать, счастливо смеясь.
Семинарист несколько пододвигается, он подходит и кланяется господам; поручик отвечает.
– Да это Ларс, – говорит Виллац.– Я всех узнаю; вот и Юлий. Отец, ты кажется, поседел?
– Тебе кажется? Здесь такая толкотня. Фру Адельгейд, не пойти ли нам?
Они поворачиваются и видят перед собой трех оседланных лошадей. Чья же это чужая лошадь? Поручик с удивлением смотрит на всех. Господин Хольменгро подходит и объясняет:
– Мастер Виллац, надеюсь, не обидится: это небольшой сюрприз, который я приготовил к вашему приезду.
Все приятно поражены. Каков Хольменгро, этот король во всем! Вороной верховой, конь с седлом и всем прочим для мастера Виллаца! Его осыпают благодарностью со всех сторон, и на минуту он смущается, когда фру Адельгейд, сняв перчатки, благодарит его:
– Я рад, что угодил. Не стоит благодарности, вовсе не стоит…
Все осматривают коня и треплют его; скакун пятилеток, хорошо выезженный, стройный, с красивыми копытами! Господин Хольменгро в восторге, что сделал такой удачный выбор. Он отказывается от всякой платы: ведь он целые месяцы был гостем в усадьбе, не платя за себя. Ему не оставалось другого исхода, как выказать благодарность таким пустяком, чистой безделицей.
– Но я никак не ожидал увидать вас вполне молодым человеком, мастер Виллац, – говорит он, вежливо отстраняясь.– Придется спустить стремена.
Так мать и сын поехали к усадьбе; они были так изящны и красивы, что им вслед смотрели даже с парохода. Поручик передал коня лопарю Петтеру и пошел пешком с Хольменгро.
– Вы знаете, кто этот молодой человек, идущий за нами? – спросил Хольменгро.
Поручик оглянулся и отрицательно покачал головой.
– Это семинарист. Он желает поступить ко мне домашним учителем.
– Вот как? Нет, я его не знаю.
– Моим маленьким индейцам, как я их называю, пора учиться. Я считал ваше расположение к этому молодому человеку за некоторую гарантию.
– Нет, я его почти не знаю. Мое знакомство с ним ограничивается только тем, что я платил за него семинарию.
– Советуете вы мне попробовать его?
– Да. Думаю, что окажется не хуже других. Хольменгро переменил тему.
– Предполагаете ли вы в нынешнем году сплавлять лес?
– Может быть. Посмотрю.
– Я спрашиваю потому, что здесь много народа хочет строиться, а материала нет.
– Да? Цены стоят высокие. Не лучше ли переждать. Не знаю, стоит ли только.
Нам еще как-нибудь надо будет поговорить об этом.
– Прекрасно. Так через неделю. К тому времени я наведу справки.
Они распрощались, и каждый пошел своей дорогой. Семинарист последовал за Хольменгро вверх по реке.
Хорошо, что поручик сразу не связал себя поставкой леса в нынешнем году, у него уже не было больших запасов его, но у него было много мелкого леса, такого, какой требуется в английских копях. Поручик похозяйничал со своим лесом; его оставалось немного.
Дом Хольмсенов оживился с приездом сына; за обедом говорили больше; знакомые звуки фортепиано доносились из зала. Во время общих разговоров часто случалось, что присутствие Виллаца заставляло родителей отвечать друг другу; теперь мать и сын пели и играли на фортепиано среди дня, когда отец был дома и сидел у себя в комнате, следовательно, мог их слышать. Для поручика это было открытием: фру Адельгейд не забыла своего пения, она пела все так же хорошо, голос звучал полно и, Боже, насколько этот голос был выше всего земного!
– Пойдем со мной: ты ведь еще не видал скота, – позвал поручик сына.
Они пошли на скотный двор, но недолго оставались там. На скотном дворе все было приспособлено великолепно, ясли были устроены по последнему образцу, корм подвозили вагонетки; откормленные свиньи бродили, хрюкая, со своим потомством и напоминали допотопных животных; на птичьем дворе – цесарки, желтые боевые петухи со шпорами, как сабли, и всякая птица.
Но поручик быстро вышел. Посещение скотного двора, по-видимому, было только предлогом; он повел сына в сад в маленькую оранжерею, перестроенную им и переделанную после того, как она много лет была в забросе.
– Здесь еще есть кое-какие цветы, – сказал поручик, – возьми и отнеси, кому хочешь. Возьми этих… И этих… Сорви тот, который ты сейчас тронул. Ты вернулся домой: они твои. Вот тут целые пучки, только как они бишь называются?
– Да ведь это розы.
– Может быть, и розы. Они растут пучками, это точно та песня, которую вы только что пели, не правда ли? Рви их все. Я знаю, кому ты их хочешь отнести, поступай, как хочешь…
– Кому же отнести цветы, как не матери, в ее комнату?
Отец промолчал на это, но не пожал плечами и не нахмурился, он имел очень равнодушный вид и посмотрел на часы. Ему вдруг вспомнилось, что надо возить лес, и поэтому он пошел, куда ему было надо.
Хм! Конечно, приятно было иметь сына дома; он внес радость и веселье; между мужем и женой не стояла по целым дням непроницаемая стена. Поручик любовался Виллацем, хотя… гм… он заметил в сыне перемену, произошедшую за последний год и заставлявшую его задуматься. Сын вырос слишком быстро и в своих письмах начал подписываться Вилль. Последнее письмо было даже подписано Билль. Разве это то же самое, что доброе старое имя Виллац? Ведь это может кончиться тем, что он, наконец, превратится в Билля Хольмса, примет имя, которое может носить первый встречный. Поручик был главой династии Виллац Хольмсенов и должен сохранить ее.
Молодой Виллац, вероятно, и не думал о династии; в подписи только сказывалось английское влияние на молодого человека. Но как приятно было опять очутиться дома! Иомфру Сальвезен и прочие служанки всплеснули руками, как он вырос; работник Мартин и прочие рабочие кланялись ему издали и не решались из почтения и боязни подойти к нему. Ведь этот мальчик родился в рождественскую ночь. Молодой Виллац ездил верхом по дорогам мимо домов торпарей, он ездил быстро и шагом мимо изб и видел, как из окон повсюду выглядывали лица, а ребятишки молча глазели на него, стоя на пороге. Через несколько дней такая отчужденность надоела ему, он остановил лошадь и пешком отправился разыскивать Юлия.
Юлий также подрос, но больше всего у него выросли руки и ноги, руки у него стали просто изумительные! Кроме того, у Юлия был странный вид: он только что выстриг себе брови, чтобы они росли гуще. Увидав Виллаца, он вышел навстречу и начал, как подобает старому товарищу, ругаться, не стесняясь присутствия матери:
– Черт побери!… Это ты, Виллац?
Виллац, улыбаясь, отвечает, что он самый! Он хочет показаться старше, чем он есть и старается говорить более низким голосом.
Мать Юлия вытирает стул фартуком и подвигает Виллацу, приглашая сесть.
– Какой почетный гость! Все же, может, присядете! Маленькие сестры Юлия смотрят на чужого из угла.
Они также подросли, платья им коротки и узки – так они выросли! Прежде в доме не было таких больших ребят.
– Ах, как вы выросли! – говорит мать Юлия.– Вас не узнаешь.
– Да прошел не один день с тех пор, как я сидел здесь, – отвечает Виллац, как большой.
– Да, времечко бежит!.. Чего вы там стоите, показываете свои лохмотья, – обращается она к малышам, – ступайте оденьтесь!
Юлий широко подбоченивается, громко зевая, и говорит:
– Что бишь я хотел сказать?.. Ты из Англии?
– Да, из Харроу, в Англии.
– Я подумываю, как бы мне наняться на корабль и уйти в море, – говорит Юлий.
– Ты? – спрашивает мать.– Постыдился бы так врать.
– Я вру? Потому что я раньше не говорил этого? Стану я болтать все, что думаю, напрасно вы этого ждете.
– Вот смотри, спущу с тебя штаны и выдеру! – сердито отвечает мать.
У Юлия лицо как будто сразу осунулось, он притих. Придя немного в себя, он снова обращается к Виллацу:
– У тебя не было морской болезни?
– Нет, у меня не было.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28