– Ришелье останется, Мадам. Это мое окончательное решение. – Повернувшись, король подошел к двери и постучал по ней тростью с золотым набалдашником. Дверь тут же открылась, и в мгновение ока он оказался в окружении приближенных. Под их защитой, чувствуя себя в безопасности, король еще раз повернулся, поклонился матери, стоявшей посреди комнаты, коснулся рукой плеча Гастона и вышел в сопровождении придворных.
– Лжец, обманщик! – заорала вслед ему Мария и выругалась по-итальянски. – Нас не заставят свернуть с пути, сын мой, – обернулась она к Гастону. – Только не этот неблагодарный пес, который всем мне обязан. Мы осуществим наш план. Пойдем в Лувр и обсудим с Анной наш следующий шаг в этой маленькой игре. И кровавой игре – могу поручиться. Они еще дождутся – и этот угрюмый дохляк, и его любимый кардинал! Пока мы с ним покончим, он не один раз пожалеет, что не сдержал данное мне слово.
Для Анны день тянулся в таких муках ожидания, что она не могла усидеть на месте и безостановочно бродила из спальни – в молельню, из молельни – в приемную, где из-за запрета короля никто никогда не ждал приема; из приемной – в галерею, за окнами которой был виден сад, серый от дождя, лишенный красок и продуваемый холодными февральскими ветрами. Вперед и назад, вверх и вниз, высматривая, не видно ли посыльного из Люксембургского дворца. Было уже довольно поздно, когда объявили о приходе королевы-матери и герцога Орлеанского. Герцогиня де Шеврез и мадам де Фаржи тут же подошли к Анне.
К счастью для королевы, обе дамы, столь разные по характеру, объединились в своей привязанности к их повелительнице и нисколько не ревновали друг к другу.
– Бог мой, – прошептала Анна. – Что случилось? Почему они решили прийти сами?
– Вы победили, – сказала Мари де Шеврез. – Ничего другого не может быть. Они пришли поделиться своим триумфом – вы же знаете этого хвастуна Гастона.
Мария Медичи вплыла в приемную Анны. Гастон шел за ней по пятам. Одним повелительным жестом она отослала дам королевы в дальний конец комнаты, и даже герцогиня де Шеврез склонилась перед грозной итальянкой и отошла вместе с остальными.
Драматичным жестом Мария протянула руки, чтобы заключить Анну в объятия.
– Что случилось? – взмолилась Анна. – Что сказал король?
Впрочем, и так было видно, что старая королева в бешенстве, а Гастон со злобной гримасой кусает губы.
– Он отказал нам, – бросила Мария Медичи. – Взял назад свое обещание и, как ни в чем не бывало, удалился из Люксембургского дворца.
Анна выскользнула из жарких, цепких объятий женщины, которая в прошлом так скудно дарила ее своим вниманием, но теперь в силу необходимости оказалась единственным имеющим силу и вес союзником. От Марии тянуло сильным запахом чеснока, и Анна, чьи нервы были перенапряжены от долгого ожидания, почувствовала, как чуть не теряет сознание от тошноты.
– Не могу в это поверить, – сказала она. – Мне казалось, что сейчас, когда кардинал ему не так уж необходим, он сдержит свое слово. Я так надеялась и молилась, чтобы один-единственный раз король проявил себя мужчиной!
– Ха! – взорвалась Мария Медичи. – Мужчиной! Каким мужчиной он показал себя с вами, а? Он – бессильный, слабовольный импотент! Гастон, расскажи королеве все, что случилось, дословно. Я так разгневана, что не доверяю себе, если начну сама пересказывать!
Мария опустилась в кресло и принялась обмахивать себя веером, тяжело дыша через нос и сверкая глазами по мере того, как разворачивался рассказ ее сына.
– Он словно бы обручен с этим мерзавцем, – сказал в заключение Гастон, – их можно разлучить только силой.
– Силой? – Анна, усевшись возле матери с сыном, метнула взгляд в сторону дам, собравшихся в дальнем конце комнаты. Они находились слишком далеко, чтобы что-либо услышать, да и королева-мать, благодарение Богу, не повышала голос. – Что вы имеете в виду, говоря «силой»? Каковы ваши планы?
Смазливое лицо Гастона озарилось торжествующей улыбкой.
– Я намерен завтра тайно выехать из Парижа, чтобы отправиться в Орлеан и там поднять свое знамя! Я пошлю письма изгнанным принцам, Рогану, герцогам Монморанси и Бульону с призывом объединиться и объявить войну Ришелье. Другого пути у нас нет!
Анна чувствовала, что этот человек, так легко предавший и де Шале, и всех своих друзей в последнем столкновении с Ришелье и Людовиком, меньше кого-либо другого способен возглавить гражданскую войну против короля. Но выбора не было. Тщеславный, неумный, жадный и трусливый – он тем не менее был наследником престола и, несмотря на все эти недостатки, имел популярность в народе. К тому же за ним маячила тень королевы-матери с ее авторитетом десятилетнего периода регентства. Дело может выгореть. Особенно, если она, Анна, сумеет уговорить своего брата, короля Испании, поддержать заговор деньгами, а может быть, даже и воинскими подразделениями.
В критические моменты Анна плакала и даже падала в обморок. Но эти внешние признаки нервного напряжения не свидетельствовали о трусости. По натуре она была смела и решительна и тут же доказала это. Никто ничего не слышал. Ей придется довериться неопытному юнцу Гастону и неразборчивой в средствах Марии Медичи. Они, – повторяла она про себя, – оставались ее единственной надеждой. Сколько зависело от успеха этого восстания! Если Ришелье сохранит власть, ей, Анне, надеяться не на что – она так и будет вести сумеречный образ жизни отверженной жены, бездетной и находящейся под подозрением, – жертва человека, чью любовь она не приняла. Он жестоко наказал ее за это. Со слов Мари де Шеврез она знала, что его месть достигла даже Англии. Герцог Бекингем поплатился жизнью за то, что преуспел там, где кардинал потерпел неудачу. Любые средства были оправданы, чтобы избавиться от негодяя, и любые союзники приемлемы.
– Я напишу брату, – решила Анна. – Вам потребуются деньги, Гастон, и люди, наверное, тоже. Я их попрошу. Испания нам поможет!
– Превосходно, – сказала Мария Медичи. – Вот женщина с характером для тебя, сын мой. Она достойна быть королевой Франции! Как вы передадите вашу просьбу? Если кто-то увидит испанского посла на пути сюда, Ришелье сразу почует, что дело нечисто.
– Я могу отправиться в монастырь, – сказала Анна. – Я каждый день провожу в нем по нескольку часов. Никому не придет в голову заподозрить Вал-де-Грейс как место моих тайных встреч. Я приму посла Испании Мирабеля там, а вы, Мадам, передадите ему, что я буду ждать его в монастыре завтра в час дня.
– Будет сделано, – ответила Мария, – но будьте осторожны, моя дочь. Если этот дьявол пронюхает, что в это дело замешаны вы, нам всем не сносить головы.
– Я буду – сама осторожность, – пообещала Анна. – Я доверяю Мадлене де Фаржи и Мари де Шеврез, и мне потребуется их помощь, но и им я скажу не все.
– Это вы решите сами, – сказал Гастон.
Всю дорогу от Люксембургского дворца мать твердила ему о том, как он смел и как хорошо подготовлен к восстанию против короля и свержению его с трона. В результате герцог настолько преисполнился собственной значимости, что ему не хватало только энтузиазма Анны, чтобы окончательно воспарить к небу. Сейчас он пошел бы на любое дело, каким бы необдуманным и безнадежным оно ни казалось. Он потребовал себе богатую жену и стратегические территории, достаточные, чтобы сделать его самым опасным соперником брата в борьбе за власть, но ему было отказано. Досада от отказа исчезла перед лицом более грандиозного плана, сулящего корону Франции и брачный союз с Анной. И теперь, рассматривая королеву в мигающем свете свечей, глядя на ее роскошные, сверкающие огнем волосы, прелестное лицо, раскрасневшееся и оживленное от возбуждения, Гастон тут же забыл обеих принцесс, на которых задумал жениться, и в очередной раз покорился обаянию Анны.
С презрением он вспомнил брата. Такая красота и сила духа – а тот не в состоянии ими насладиться. Не желает принять вызов и покорить такое возвышенное создание. Гастон представил, как он, во всем своем мужском великолепии, успокаивает и пробуждает к жизни пылкую вдову. Да, он готов на все, что угодно!
Позиция королевы-матери была более расчетливой, хотя и столь же воинственной.
– Гастон должен уехать тайно. Ему случалось и раньше покидать Двор, чтобы вернуться через некоторое время. Надо, чтобы и на этот раз его отъезд не выглядел чем-то более подозрительным. Тем временем вы, мое дитя, обеспечите поддержку Испании. Я наберу денег, где смогу, и приготовлюсь сбежать к Гастону, когда он подаст весточку. Вы, конечно, останетесь рядом с королем. Иначе как мы, – она похлопала Анну по руке, – будем узнавать новости?
– Я останусь, – сказала Анна, – и смогу быть очень полезной. Наша ставка будет в монастыре Вал-де-Грейс – место встреч, передачи писем и тому подобное. Я сделаю все, что от меня зависит, чтобы помочь вам, дорогой брат.
Гастон склонился и поцеловал Анне руку. Повинуясь порыву, он повернул ее и поцеловал ладонь.
– Вы слишком долго страдали, – сказал он. – Наступила пора избавиться не только от надоедливого прелата. Вы станете самой счастливой, самой обожаемой королевой в Христианском мире. Предоставьте это дело мне.
Мария Медичи встала.
– Отправляйтесь завтра в Вал-де-Грейс, а я сообщу послу, чтобы он встретился там с вами. Нам надо идти. Мой жалкий сын устраивает прием, и мне и Гастону следует на нем присутствовать. Мы оба будем любезны с королем и уступчивы, и никто не заподозрит, что завтра Франция окажется на грани гражданской войны.
Двумя годами раньше Анна основала общину Вал-де-Грейс и построила для нее монастырь на окраине Парижа. Скучая и потеряв всякую надежду, королева обратилась за помощью и утешением к религии. На строительство монастыря она истратила огромную сумму денег в тридцать тысяч ливров и сама выбрала настоятельницу. Тогда ее побуждения не были связаны с политическими интригами. Мир покинул Анну, и, находясь на грани отчаяния, она сама захотела укрыться от мира. Но ее неспокойный дух был не в состоянии смириться с несправедливостью и поражением, а потому она, приезжая в Вал-де-Грейс, проводила куда больше времени в обсуждении своих обид с настоятельницей, чем в молитвах и размышлениях, – как это она первоначально имела в виду.
Анна выбрала главой общины Луизу де Милле, так как у той были родственные связи в Испании. Она говорила по-испански и была благожелательно настроена по отношению к королеве. Дружба, возникшая между набожной монахиней и несчастной, бунтующей королевой, оказалась того же рода, что и привязанность к ней Мари де Шеврез и Мадлены де Фаржи. И светские дамы, и духовная наставница стали восторженными обожательницами Анны, готовыми ради нее на любой риск.
У Анны в Вал-де-Грейс были свои личные апартаменты и часовня. И именно в ней, перед крестом, подаренным ее братом, королем Испании, она рассказала послу Мирабелю о заговоре против Людовика и кардинала.
Они говорили по-испански. Время от времени Мирабель задавал вопросы: сколько денег потребуется Гастону? Намерены ли они в случае победы ограничиться свержением кардинала?
Анна заколебалась.
– Я должен знать, Ваше Величество, – мягко подтолкнул ее Мирабель, – нельзя допустить, чтобы Испания оказалась скомпрометированной из-за своей неосведомленности.
– Не знаю, как поступит королева-мать, – ответила Анна. – Она ненавидит короля и хочет, чтобы ему унаследовал Гастон. Не могу сказать с определенностью, но думаю, что Людовик недолго будет королем Франции, если Гастон одержит победу. Обо всем этом я написала брату.
Посол поклонился.
– После того как мы расстанемся, я через час буду уже на пути в Мадрид. Ответ короля я доставлю сюда. Все письма, все сообщения станут поступать к вам через монастырь, так?
– Это совершенно безопасно, – заверила его Анна. – За мной тут никто не следит, а монахини и настоятельница мне преданы. Вам надо идти, месье Мирабель. Через час я тоже уйду и вернусь через два дня. Тогда у меня будет побольше новостей.
– До встречи, Мадам, – посол низко склонился над ее рукой. Он восхищался силой духа королевы и только надеялся, что она будет на той же высоте в смысле осторожности. Как дипломат он слишком хорошо знал ум и энергию кардинала Ришелье. Чтобы его перехитрить, потребуется кое-что побольше, чем община монахинь и одна одинокая женщина.
Двумя днями позже Анна нанесла визит в Вал-де-Грейс. При ней были письма королевы-матери Гастону, окопавшемуся в своем герцогстве в Орлеане и предающемуся по внешней видимости обсуждению своих обид с Роганом и герцогом Бульонским. В письмах старая королева обливала грязью кардинала, не щадя и своего сына, Людовика, за его слабость и приверженность к разрушительной политике Ришелье. Оба они губили страну, настраивая против себя Испанию в такой степени, что договор, с таким трудом завоеванный в Ратисбоне, превращался в фарс. Ее Величество поощряло Гастона, горячо выражая ему свою привязанность и вознося неумеренную похвалу за его смелость и преданность ей. А также уговаривала окружавшую Гастона знать помочь ее младшему сыну.
Посланец Мирабеля унес эту чреватую взрывом информацию, среди которой было длинное письмо самой Анны к герцогу Орлеанскому, в котором она, выражая свои чувства, предписывала ему держаться твердо и заверяла, что он может рассчитывать на ее благодарность, когда на их заклятого врага обрушатся те же несчастья и смерть, которые он наслал на столь многих друзей как Анны, так и Гастона.
Направляясь в Люксембургский дворец на встречу с Марией Медичи, она неожиданно столкнулась лицом к лицу с Ришелье в приемной матери короля.
Почти полгода они не разговаривали друг с другом. Однажды, сразу после болезни Людовика, он при встрече сделал попытку заговорить, но Анна ее пресекла, быстро отойдя прочь, прежде чем кардинал успел сказать хоть слово. Тогда ей казалось, что им повезло, и Ришелье вот-вот лишится своего могущества. Теперь его падение стало делом нескольких недель, в крайнем случае – месяцев, пока Гастон соберет армию и пойдет на Париж.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35