И когда ты настолько преуспел в притворстве и вытравливании собственного «я», что тебя уже совершенно невозможно отличить от лучших образцов циничных, зубастых и клыкастых, вдруг судьба, словно в насмешку, приводит к тебе человека или явление, от которого внутри поднимается такая волна вытравленного «я», что все оболочки и скорлупы рассыпаются в прах, и ты с трудом пытаешься сохранить хотя бы видимость похожести на остальных. Нельзя сказать, чтобы Мира обдумывала все эти превращения внутри себя. Но они были такими мощными, что все ее силы уходили на сохранение внешнего «лица». Рядом не было человека, понимающего Миру настолько глубоко, чтобы заметить под обыденными формами существования какие-либо изменения в ее душе. И в этом-то и заключалось ее счастье и несчастье. Счастье – потому что ей удавалось сохранять неизменность жизни, не тревожа ни родителей, ни мужа, ни маленького сына. Несчастье – потому что, даже обладая полным набором родных людей, она оставалась абсолютно одинока, и никому не было дела, что же на самом деле представляет собой эта Мира...
Единственной надеждой на понимание и душевную близость оставался сын, но он был еще настолько мал, что надежда эта терялась в туманных клубах будущего, не принося облегчения настоящему. Сын, собственно, и стал причиной ее вполне осознанного замужества. Ей очень хотелось иметь душу, заинтересованную именно в ней, Мире, хотя бы на самом базисном, животном уровне. А муж приложился к этому союзу Миры и крошечного младенца в качестве традиционной составляющей общепринятого представления о семейном счастье. По слабости души и незрелости лет Мира не смогла преодолеть боязни общественного мнения и охов-вздохов своих родителей по этому поводу. Муж в сознании Миры изначально был страдающей, обманутой стороной, нужной ей в корыстных целях как прикрытие, заслон от окружающего мира, своего рода «галочка», оправдание своего поиска и выращивания настоящей родной души. С самим мужем такого союза не получилось. Слишком разные они были люди. Мира видела его насквозь, жалела и прощала его недостатки. Она же оставалась для него непредсказуемой загадкой, полной необъяснимых сюрпризов. С обеих сторон все время шла своеобразная игра и представление себя и партнера чем-то иным, не вдаваясь в подробности внутренней сути. Мира пыталась изображать из себя рачительную и заботливую хозяйку, играя эту роль с легкостью чемпиона по баскетболу, попадающего огрызком яблока в корзину для бумаг и ясно осознавая, что это занятие очень скоро наскучит ей до чертиков. А на большие перспективы приложения своих сил рассчитывать не приходилось в связи с ограниченностью способностей партнера. Муж Миры занимался домом и хозяйством, всерьез прикладывая весь набор своей фантазии и сил, получая, однако, результат, может быть, и великолепный для какой-то другой гипотетической женщины, но у Миры вызывающий не более чем улыбку смущенного одобрения, как у матери вызывает творение ее трехлетнего сына в изобразительном искусстве, которое несомненно заслуживает одобрения и поощрения, хотя совершенно невозможно разобрать, что же именно там нарисовано...
Неудивительно, что решение поступить на философский факультет было продиктовано отчаянным интеллектуальным голодом и болью, болью всех нерастраченных сил и способностей, покрывающихся толстой коркой обыденности и плесенью пошлости.
Однако вместо славной философской школы, окруженной портиками Платона, вместо горячих споров и поиска истины с кафедры несли сухую ахинею плешивые лекторы, и не было в том, что они говорили, и толики надежды на необходимую душе и разуму зарядку, без которой любые научные термины превращаются в жалкую чушь.
В Николае Бангушине своим измученным внутренним взором она, как рентгеном, увидела точно такую же загнанную душу, исступленно ищущую выхода и собеседника! Она была готова заплатить за каждое словечко с ним изменой мужу, родине, Богу, черту лысому... чему и кому угодно, лишь бы напитать себя снова, а может быть впервые, радостью истинного, не полуживотного бытия!
?
Ночь прошла в беспокойных метаниях... Николай то мечтал о завтрашнем дне, как он приведет Миру в квартиру Михея, как они будут сначала целоваться, а потом ничто их не остановит, он наконец сорвет с нее ненавистную одежду и будет целовать каждую ее клеточку, каждую малюсенькую родинку... То вдруг ему становилось страшно, что что-нибудь выйдет не так, либо что-нибудь помешает, либо с ним произойдет какая-нибудь несуразица, и он, стараясь не шуметь, выходил на балкон, где с залива дул неприятный, резкий ветер, и курил одну сигарету за другой, пока у него не разболелась голова, да так, что пришлось повязать ее холодной мокрой тряпкой и принять пару пилюль.
Он еле дождался утра, и в шесть торжественно и неторопливо проследовал в душ. Заперев дверь, он разделся и мельком посмотрел в зеркало. Вдруг его передернуло от мысли, что вот это голое, волосатое существо с сутулой спиной и немного отвислым животом предстанет перед ее очами...
– Она меня возненавидит! Ее просто стошнит! – почти в полный голос прохрипел Николай.
За дверью послышался шорох.
– Ты что так рано проснулся? – это была мама.
– У меня болела голова, не мог уснуть... – крикнул через дверь Николай.
– Ты больше кури, у тебе не только голова отвалится.
Слова матери навели его на грустные размышления о том, что именно еще может у него отвалиться. Посмотрев на свое причинное место, он остался крайне недоволен. В расслабленном состоянии его жгутик напоминал некое беспозвоночное существо, раздавленное хлебным фургоном. Конечно, в других обстоятельствах Николай был вполне доволен этим своим даром природы. Как-то утром он поднялся в полной красе, и Николай не устоял перед соблазном поднести к нему линейку. Двенадцать сантиметров его немного напугали, потому что он читал в какой-то книжке, что должно быть сантиметров пятнадцать, а лучше восемнадцать, но, прикинув размеры средней девушки и приняв во внимание, что его скромная гордость была весьма охватиста в толщину и покачивалась гордо и уверенно, он решил, что не будет комплексовать, что и такой сойдет, и еще, все говорят, это не важно, не в размере дело и так далее.
Сегодня же, как назло, Николай был не в форме. У него даже мелькнула мысль все отменить, сказаться больным или просто ничего не сказать Мире о ключе, спокойно провести день в университете и, процеловавшись пару часов по подворотням, блаженно и немного устало проводить Миру восвояси.
«Нет, нельзя упускать такой шанс. В конце концов... Если что, она поймет... Хотя если я слабак, то зачем ей гулять от мужа? Дружба – это, конечно, само собой, но когда целуешься, разговоры не поразговариваешь, и поэтому, скорее всего, между нами нечто большее, чем дружба...» Так что нужно было решаться. Николай открыл воду, и из душа лениво потекла обжигающая вода. Он добавил холодной – поток стал ледяным. Николай раздраженно убавил, и вода снова стала кипятком.
«Что за чертовщина? За столько тысячелетий цивилизации люди не смогли придумать ничего разумнее... Будь проклята эта страна...» Почему-то он был убежден, что за рубежом краны устроены по-другому, или там существуют некие кнопочки, которыми можно сбалансировать точную температуру воды.
С грехом пополам Николай вымылся. Вытираясь, он снова посмотрел в зеркало. На этот раз он показался себе более привлекательным. А что? Молодое, здоровое тело. Если подтянуть живот – все пропорции правильные. Руки сильные. Грудь широкая. Рост хороший. Ноги не кривые. Чего еще надо? Как ни странно, от этих мыслей и рассматривания себя что-то вдруг шевельнулось в его беспозвоночном отростке.
– Онанист и нарциссист, – зло поставил он себе диагноз, но уже в более приободренном настроении оделся во все чистое и отправился в университет.
«А вдруг не встанет? – кольнуло его в последний раз. – Что, если Михей не шутил? Да глупости... Когда целуюсь – яйца потом квадратные становятся. Как же не встанет?.. А вдруг она не такая привлекательная? Все-таки рожала. Кто ее знает?»
Николай Бангушин был человеком философского склада. Он читал Канта и Гегеля, и даже настолько был вовлечен во все эти материи, что не соглашался с обоими. Как получилось, что его мысли теперь сосредоточились на беспокойстве о своем беспозвоночном отростке, дурной пипетке, которой природа отводила скорее детородную, чем какую-либо другую роль? Интересная штука случается с полагающими себя возвышенными людьми, когда они лицом к лицу встречаются с необходимостью жить в материальном мире. Девяностые годы только начинались, и население было еще недостаточно развращено и посвящено во все таинства науки сладострастья. Кое-что Николаю удалось подсмотреть в парочке журналов, но в принципе он был девствен, несмотря на свой весьма продвинутый для таких вопросов возраст, и потому сейчас переживал не на шутку. Будучи внутри ранимым, застенчивым и неопытным ребенком, для окружающих он давно создал образ не мальчика, но мужчины, опытного и рассудительного, и даже Мира наотрез отказывалась верить, что она у него первая женщина.
«Как Мира воспримет меня, если раскроется вся моя неопытность? И охота ей со мной возиться?» – думал Николай, трясясь в трамвае. Как ни странно, качка не вызвала обычной реакции в его штанах, и он весьма озаботился этим нехорошим предзнаменованием.
Мира, конечно же, говорила ему, что ее не интересует плотская сторона любви, что она балдеет от его голоса, что ей интересно с ним разговаривать, однако так получилось, что в последнее время все, что их интересовало, – это бродить по улицам и бесконечно целоваться, почти ни о чем не говоря. У них появились излюбленные местечки на Петроградской стороне, на Васильевском, в районе Исаакиевской площади, у Николы Морского, на набережной Пряжки, в излучинах Крюкова канала, на Фонтанке... Николаю пару раз удавалось рукой проникнуть Мире под одежду, и он был восхищен бархатом ее скрытой от постороннего взгляда кожи, но погода была плохой, и скафандры свитеров, пальто, шарфов сковывали веление сердец.
«Не могу справиться с собой. Я – только человек. Что я могу поделать? Когда-нибудь занятие любовью станет для меня такой же рутиной, как чтение по-английски, – Николай самостоятельно изучил этот язык, чтобы читать некоторых философов в оригинале. – Когда-то он казался мне неведомым, странным, непобедимым, а сейчас я подсознательно проглатываю целые строки. Как хорошо, что в изучении английского мне не нужно было зависеть от других людей. Я занимался по книгам, и никто не наблюдал моего бессилия. С любовью сложнее... Но я же разумный человек. Мне нужно как-то успокоиться. Нужно найти какое-то решение, тактику на случай провала... Допустим, если она меня не простит... Значит, и не стоит ее любить... Это – чушь. Она – целый космосОна единственна в своем роде. У меня никогда не было и никогда не будет такого шанса. Такие женщины обычно не обращают на меня даже толики внимания. Мне повезло. Обстоятельства случайно сложились так, что Мира впала в иллюзию, будто именно я и есть то, что ей нужно в этот момент. И больше всего я боюсь, что эта иллюзия сегодня развеется. Секс – очень опасная проверка отношений, особенно построенных не на сексе... Мне так кажется. Может, еще подождать? Не торопиться? Нет... Упущу шанс...»
Увидев в гардеробе Миру, Николай тут же сбивчиво, но решительно объявил, что можно плюнуть на занятия и поехать к Михею. У нее сделалось такое мрачное лицо, что он испугался.
– Нам надо поговорить... – серьезно сказала она. – Пойдем куда-нибудь...
Они ушли из университета и затаились в первой же подворотне.
– Мира, Мирочка... Я хотел тебе сказать... Я хотел сказать, что я хочу все это навсегда... Я не смогу пережить, если потеряю тебя... Ты... Пожалуйста, оставайся навсегда... – затараторил Николай, задыхаясь от предчувствия.
– Я должна попросить у тебя прощения, – тоже заторопилась Мира.
– За что? Ты нужна мне на всю жизнь... Да, навсегда... Какие извинения? Зачем?
– Я вела себя как умалишенная. Втянула тебя в эти безнадежные отношения.
– Я тебя люблю! О чем ты? – задыхаясь, чуть не прокричал Николай.
– Тише! Нас кто-нибудь услышит... Я тоже тебя люблю, но ничего нельзя поделать. Я замужем. У меня маленький ребенок. Я не хочу причинять им боль. Наш роман зашел слишком далеко...
– Что произошло?
– Я боюсь...
– Чего? Может быть, я поспешил с этим дурацким ключом?
– Я боюсь, что в этом ключе и заключаются все твои намерения... Мне страшно, что ты только об этом и думаешь.
– Ты... Ты...
– Я – очередная твоя девочка, с которой ты развлечешься и бросишь... а мне некуда будет податься после этого, только в петлю...
– Ну что такое ты говоришь! У меня и в мыслях... То есть ты не думай, что я...
– Именно так я и думаю. И я права.
– И никакая ты не очередная... Ты единственная!
– Это не имеет значения. Я не любви искала, повстречав тебя.
– Не любви?
– Ну, я имею в виду – не плотской любви... А тебя заинтересовала именно эта сторона... Я искала понимания, я искала родную душу...
– И ты ее не нашла?
– Нашла, но эта душа ни о чем не может думать, кроме как о банальной койке...
– Глупости, это неправда!
– Я слишком хорошо знаю мужчин... Когда твой взгляд становится жестким и сосредоточенным, я отлично понимаю, о чем ты думаешь...
– Но я же только человек? Я же не ангел бесплотный... Я всего лишь человек, Мира!
– Значит, для меня этого слишком мало...
– Ты ищешь ангела?
– Я ищу любви... Не плотских утех, а именно любви в ее широком, безусловном значении... Прости меня... Я словно в бреду... Прости меня ради бога. Вокруг столько вертихвосток, гораздо более соблазнительных... Но только не надо меня... ПожалуйстаОтпусти меня... Ну зачем я тебе нужна? Отпусти! Слышишь? Я тебя заклинаю!
Личико Миры сморщилось и слезы покатились по раскрасневшимся щекам. Всхлипывая, она невнятно и тускло бормотала:
– Ну хочешь, я тебя познакомлю с одной подругой? Ей все равно... Тебе понравится! Честное слово!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25