– Полагаю, твои философские высказывания следует понимать весьма косвенно.
– Конечно, – ответила Сонька. – Я ведь понимаю, что блуждающие острова не появятся оттого, что я их придумала.
Математик насторожился, в глазах его промелькнуло беспокойство:
– Как сказать… Реальность не обрывается на вычислении размеров лопастей ветряка… Она простирается далее – в космос, в антимир, в четвертое измерение… Эйнштейн говорил: «Воображение важнее знания». Но это не значит, конечно, что к знаниям можно относиться спустя рукава.
– Надо просто очень сильно захотеть, – сказала Сонька. – И тогда можно сделать все-все, как волшебник. Только я не могу. Знаю, что можно, но не могу. Как будто что-то мешает.
– У меня в детстве было точно такое чувство, – кивнул Иван Антонович. – Как это знакомо! Верилось, что можно полететь или плыть под водой, подобно рыбе. Во все верилось… И лишь позже, значительно позже я понял, что жил в мире иллюзий.
– И что вам дало это понимание? – спросил математик.
– Увы – ничего.
– Я полагаю, – снова вмешался в разговор библиотекарь, – Соня здесь ближе к истине, нежели мы. Наш прагматизм порожден усталостью и грузом прожитых лет. Если бы мы могли детство донести до старости! Но с годами наши нервные клетки рушатся, а разрушение порождает прагматизм, и наши мечты гаснут, мы уже не ищем несуществующие острова.
– К сожалению, это так. – Математик чуть коснулся своих очков. – И это вполне материалистично: состояние нашей нервной системы определяет во многом наши представления.
Иван Антонович поднял вверх длинный палец:
– Свои же собственные детские мечты, этот великий причудливый мир, взрослый человек, в конце концов, приравнивает к нулю, более того, он зачастую сожалеет, что так много попусту мечтал, вместо того чтобы действовать.
– Да-да, – подхватил старый библиотекарь, – в детских снах, помню, я летал, а теперь… – Он лишь грустно усмехнулся и махнул рукой. – Но день-то ведь наш. Днем мы властны над собой. Нам даровано счастье видеть вокруг себя детей, слышать их голоса.
Сонька делала вид, что читает записи в своей тетради, а сама, затаив дыхание, слушала этот разговор. Ее тайно волновало все это – жизнь, смерть, юность и старость. Время, незримое, неосязаемое время делало огромную работу, управляло всем, а само оставалось недосягаемым.
Сонька часто не понимала сама себя, не понимала своих поступков и ощущений. Последний разговор с Исаевым – о красках, о самолетах – вдруг открыл ей беспомощность этого сильного и смелого человека. Он бродил один по берегу, тосковал по своей жене, но не мог ничего поделать. И Сонька ощутила потребность вмешаться в ход событий. Она уже не чувствовала прежней беспечности. Ей казалось, что достаточно привести в движение некие оцепеневшие силы, и все само собой устроится. Она решила во что бы то ни стало починить ветряк. Ей казалось, что это непременно должно склеить чужую разладившуюся жизнь. А склеить ее было совершенно необходимо. Ведь Марина сказала про ветряк: «Стоит как немой укор». Конечно же, как только Сонька заставит крутиться лопасти, все придет в движение: Федор Степанович напишет Марине, что ветряк работает, что во дворе зеленеет трава… И она приедет…
10
Сонька сначала проверила, тот ли это подшипник, приложив вплотную к нему поломанный, затем вынула из сумки четвертинку водки и протянула ее слесарю.
– Ну что, выпьем? – услышала она чей-то смутно знакомый голос. Обернувшись, увидела пожилого слесаря, когда-то работавшего с ее отцом.
– Здравствуй, Соня! – он протянул ей огромную черную руку со сбитыми ногтями, покрытую ссадинами.
– Здравствуйте!
Сонька обрадовалась этой неожиданной встрече – она всегда радовалась, когда встречала знакомых своего отца, – но никак не могла припомнить имени старого слесаря.
– Да Савватеич я, забыла уж… Оно и немудрено. Махонькая ведь была… Как хоть живешь-то?
– Хорошо.
– Вижу по тебе, что хорошо. А здесь что делаешь?
– Подшипник вот мне нужен был для ветряка… – Сонька показала подшипник. – А он достал, – кивнула она на парня.
– За водку? – прищурившись, покосился старик на парня. – Ох и дурак ты, хлопец… Дай-ка, Соня, сюда.
Сонька, недоумевая, в чем дело, протянула Савватеичу подшипник. Старик бросил его к ногам парня.
– Пойдем, я тебе другой такой достану, тут этого старого хлама сколько хочешь валяется.
Савватеич нашел для Соньки пару подшипников, набил баночку солидолом, аккуратно завернул все в газету. Он ни за что не хотел отпускать Соньку. Повел ее с собой в заводскую столовую, накормил, купил ей в буфете кулек конфет.
За обедом Савватеич все рассказывал ей о ее отце.
Сонька ела, низко наклонив голову над тарелкой, слушала, молчала. И старый слесарь, почуяв, что слова его тяжелы для этой девочки, умолк.
Но когда Сонька подняла голову, глаза ее были ясны, она улыбалась.
Поблагодарив старика и попрощавшись с ним, Сонька ушла.
В следующее воскресенье первым утренним автобусом Сонька и Игорь поехали чинить ветряк.
Игорь догадывался, что ветряк – это что-то необыкновенное, что ветряк этот имел отношение к загадочному заброшенному дому и чьей-то судьбе. Сонька конечно, молчунья… А может, она и сама не знает, зачем все это делает. Ведь он, Игорь, никогда толком не знает, что делает и зачем. И если так, то это совсем хорошо. Ветряк с его огромными крыльями, летящими по ветру, представлялся Игорю чуть ли не одушевленным существом и должен был, как ему казалось, сыграть какую-то роль в его жизни. Он, в отличие от Соньки, вовсе не вникал в технические тонкости – его интересовало совсем другое – какая-то нереальная сторона дела. В интернате все знали, что Игоря нельзя, например, заставить чистить картошку для борща, но что он в то же время с готовностью делал все, что только могло его заинтересовать.
Далеко в пустыне всходило солнце и гнало к морю длинные тени. Тени тянулись от дюны к дюне – острые остатки минувшей ночи, достигали домов, затаивались под заборами и деревьями. А тени ветряков терялись далеко в море.
В сонной тишине горланили петухи, кое-где с утренним задором тявкали собаки. Поселок еще спал. Только порт уже глухо гудел – слышался шум работающих машин, сигналили портовые краны. К причалу, медленно разворачиваясь, подходил большой белый теплоход. На море держалась легкая зыбь – вся даль утопала в глубокой темной синеве. И утреннее небо над густо-синим морем казалось необычайно прозрачным и глубоким. Сколько раз уж Сонька и Игорь видели это, и каждый раз новое утро поражало их радостной новизной, невиданной игрой красок.
Снова вдвоем притащили они к ветряку ящик с инструментом. Расстелили брезент.
– Все деревья засохли, – сказала Сонька, – теперь надо саженцы доставать, весь сад заново растить. Тут, возле изгороди, посадим смородину, тут персики и яблони, а виноград возле дома, чтобы вился по стене, как в интернате.
Игорь перебросил языком сапожный вар за другую щеку, шмыгнул носом и согласно кивнул.
– И будет здесь сад… – Губы Соньки тронула слабая улыбка.
Подшипник они сменили за какие-нибудь полчаса. Однако лопасти ветряка даже не шевельнулись под напором крепкого морского ветра.
– Не будет он работать, – Игорь, как видно, пытаясь найти какой-то выход, принялся энергично жевать сапожный вар.
– Будет. Надо приклепать к лопастям дюралевые полосы.
Игорь вынул изо рта вар и присвистнул:
– Ого!
Сонька с засученными выше локтей рукавами стояла посреди двора, оглядывая ветряк. На брезенте валялись гаечные ключи, напильники, электродрель, мотки проволоки, дюралевые обрезки, ножницы для резки металла.
Немного отдохнув, они принялись за клепку дюралевых полос. Работа предстояла долгая и трудная.
С пронизывающим душу скрежетом выла дрель. Руки болели от тяжелых ножниц, дюралюминий был тверд, как сталь.
Игорь и Сонька попеременке, пока не уставала рука, сажали заклепки. Уже высоко в зенит поднялось солнце, а работе не видно было конца.
– А что, если опять крутиться не будет? – спросил Игорь, отирая со лба пот.
– Будет.
Работать Игоря заставляла лишь необыкновенная уверенность Соньки. Но с каждым часом и ее силы таяли, она уже часто мазала – била молотком мимо заклепок.
Ни Сонька, ни Игорь не заметили, как во двор вошел Исаев. Он довольно долго стоял, с удивлением глядя на то, что происходило. Осмотрел инструмент, разбросанный на брезенте, захватанные расчеты, прижатые к брезенту напильником, чтобы не унесло ветром. Подошел, тихо спросил:
– Что это?
Сонька вздрогнула, оглянулась. Увидев летчика, запястьем отвела со лба светлую прядь. Лицо ее было грязно – все в полосах и пятнах. Глаза, усталые и угрюмые, вдруг радостно вспыхнули.
– Да вот… – Игорь смутился – он видел летчика впервые, покосился на Соньку. – Достала подшипник… Сменили. Все смазали, а воду не тянет.
– Тебе все надо, чтоб получалось сразу, – ответила ему Сонька. – Хоп, и готово…
– И ведь я обо всем этом даже не подозревал… – Исаев ничего более не говорил, только смотрел на Соньку.
– Теперь на заклепки, – продолжал Игорь, – листы посадили. Только он, наверно, все равно крутиться не будет…
– Будет! – Сонька сказала это не Игорю, а Исаеву. – Даже на слабом ветру будет. Я все рассчитала.
– Вижу, – странным каким-то голосом ответил летчик, – что ты, действительно, все рассчитала. Что поделаешь? Раз начали, будем вместе заканчивать эту работу. А сейчас идемте-ка в столовую обедать, вы уж языком не ворочаете.
11
Вот уже несколько недель в интернате царила необычная суета и спешка. Плотники вместе со старшеклассниками чинили окна и двери, столы и стулья, в коридорах настилали новый линолеум.
Пахло свежей краской, тут и там висели таблички: «Осторожно, окрашено!» И все-таки кто-нибудь нет-нет да и влезал в краску. Растопырив пальцы, бежал к завхозу, и тот вытирал ладошки тряпкой, смоченной в бензине. Потом бегали и нюхали свои руки, совали их всем под нос: «Угадай, чем пахнет?»
Директор ходил с бригадиром маляров по интернату, когда пришли старшеклассники из организованной в прошлом году секции змееловов.
Секция эта возникла случайно. В интернате побывали змееловы. Выступили перед ребятами, рассказали о своей работе, показали отловленных ядовитых змей.
Ребята завороженно смотрели на людей, обращавшихся со змеями так, словно это были обыкновенные ужи.
Тогда-то все и началось. Мальчишки потребовали, чтобы при интернате действовала секция змееловов.
Иван Антонович согласился. Ребят затея увлекла. Они с восторгом слушали рассказы преподавателя зоологии Клавдии Владимировны и приезжавших время от времени змееловов. От теоретических занятий не могло быть никакого вреда. Но потом ребята потребовали змей – иначе как наблюдать за их повадками?
Иван Антонович согласился на ужей, но ребята требовали ядовитых змей. «Вот не ожидал, что эта встреча со змееловами выльется в такую мороку», – жаловался он завучу. Но тем не менее поехал в роно посоветоваться насчет этого необычного дела.
Понимания не встретил. Затея была названа несуразной и опасной. Впрочем, он думал то же самое. Но сказал, что бывшие трудные мальчишки, которых раньше ничем нельзя было увлечь, вступив в секцию змееловов, стали хорошо учиться, примерно вели себя: еще бы! Змеелов ведь должен быть дисциплинированным!
Решили содержать змей с соответствующими мерами предосторожности, но не слишком ядовитых. «Во всяком случае – чтобы никакой опасности для жизни!»
Завели гадюк и щитомордников.
Когда чем-то возбужденные, радостные «змееловы» явились к директору, он осматривал свежеокрашенные стены пионерской комнаты.
– Иван Антонович, змееловы привезли змей. Подарок к десятилетию интерната.
– Да… Каких же? – рассеянно спросил он, продолжая осматривать стены.
– Гремучую и гюрзу.
– Что-о? – Директор сразу забыл про стены и повернулся к ним. – Вы что-то путаете…
– Иван Антонович, – мальчики снисходительно заулыбались. – Да мы так знаем змей… Покажи любую, все о ней скажем. А тут…
– Скажите, что я велел увезти обратно.
– А они уехали. Оставили змей и уехали. Торопились. Сказали, что в следующий раз кобру привезут. Вот здорово!
– Кобру? Нет, так дело не пойдет. Таким змеям здесь не место!
– Но вы же обещали.
– Да! Обещал! Но не таких! Гадюка, щитомордник – еще куда ни шло. Но гюрза…
– Иван Антонович… Ведь все ребята интересуются змеями. И надо изучать их повадки, знать все о них… Да и куда их теперь денешь? Не убивать же. А какая гюрза! Иван Антонович, вы только посмотрите!
– Верю, что гюрза – загляденье. Только сейчас же позвоню, чтобы забрали.
– Не дозвонитесь до них. Они же в отъезде. Пусть хоть немного побудут у нас эти змеи, Иван Антонович. Они в клетках с двойной сеткой. И мы сами по очереди будем дежурить возле них. А на ночь – на замок.
– Вы, наверно, не знаете, что такое гюрза?
– Знаем, Иван Антонович, знаем, поэтому и просим оставить.
Иван Антонович решил поговорить с учительницей зоологии Клавдией Владимировной. Опасное пополнение змеиного вольера обрадовало ее не меньше, чем мальчишек, хотя была она уже немолода и всегда требовала при обращении с животными осторожности и осмотрительности.
– Как-то я рассказывала ребятам о скорпионах. И что вы думаете, на другой день весь интернат кишел скорпионами. Помните, какой был переполох? И ведь никто не пострадал. Значит, умеют ребята с ними обращаться.
– Помню… – У Ивана Антоновича даже лицо потемнело при упоминании о скорпионах.
– Тащили в пол-литровых банках, в спичечных коробках, в полиэтиленовых мешках. Да еще не по одному!
– Вы тогда допустили оплошность, Клавдия Владимировна. Когда рассказываете на уроках о местной фауне, надо быть осмотрительнее.
– Да кто мог подумать?! – Клавдия Владимировна походила на растерянную школьницу.
– Дети… У них все так… Сейчас только и разговоров, что об этих змеях. На днях, кстати, их заберут. Я уже договорился.
– А может, все-таки оставить?
– Ни в коем случае. Мало ли что может быть…
– Да ничего не может быть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13