Сонька завороженно слушала его, ее воображению рисовался мир гигантов. От всего этого захватывало дух. В мире существовали силы, которые скручивали даже время.
Куб медленно поворачивался на невидимой нитке, скрещивались, сходились и расходились на стене его многочисленные грани – ничто и нигде не существовало изолированно от окружающих сил.
И сейчас, когда математик писал на доске условия контрольной работы, она думала о разлетающейся вселенной, о кривизне пространства и относительности времени.
Когда Рыжик ткнул ее карандашом в спину, она обернулась, чтобы треснуть его угольником. Но увидела круглые от страха глаза. Рыжик быстро прошептал:
– Решай скорее, а то у всех будут пары.
Сонька посмотрела на доску. И прежде чем математик дописал на доске второй вариант до конца, она решила обе задачи и швырнула назад через плечо шпаргалку.
Но математик увидел мелькнувшую бумажку.
– Встань! – вне себя крикнул он Соньке.
Сонька вскочила с места, испуганно глядя на учителя. Никогда еще класс не видел его таким рассерженным.
Вениамин Анатольевич быстро подошел к Рыжику, забрал у него шпаргалку и сунул ее в карман, затем остановился возле Соньки.
На парте перед ней лежал лист бумаги, исчерченный геометрическими фигурами, от которых ломило глаза.
– Пересядь за первую парту, – тихо сказал он и, вытирая платком испачканные мелом руки, медленно пошел к доске.
До конца урока он не спускал с Соньки глаз.
Несколько раз она порывалась тайком написать шпаргалку, но он забирал у нее недописанные бумажки.
В классе повисла угрюмая тишина. Все напряженно думали над задачами, растерянно озирались.
На перемене Вениамин Анатольевич собрал тетради, аккуратно выровнял ладонью пеструю стопку.
– Останься, мне надо с тобой поговорить, – сказал он, когда ребята стали выходить из класса.
Сонька поняла, что предстоит нагоняй.
– Когда кончатся эти шпаргалки на контрольных? – спросил математик.
Сонька молчала.
– Я понимаю, – язвительно продолжал математик, – это не соответствует твоему понятию о справедливости, чувстве товарищества. Ты смотришь на это как на взаимовыручку… Но ведь это уже стало входить в систему, из-за тебя класс разучился думать. Чуть потруднее задача, никто и не пытается ее решить, все ждут твоей шпаргалки.
Вениамин Анатольевич умолк и стал нервно замысловатыми петлями и восьмерками ходить по классу. Сонька молчала.
– Ты, видимо, воспринимаешь все это как рядовую нотацию, – снова заговорил математик. – Но это не так. Их ждут электроника, космос, ядерная энергетика. – И вдруг математик снова повысил голос, почти закричал: – Кто, по-твоему, будет всем этим заниматься? Марсиане, что ли? Какой смысл в моей работе, если я буду выпускать невежд?
Только теперь Сонька подняла на него глаза.
Математик был расстроен, весь взъерошен, очки сползли на середину длинного носа.
Он как попало собрал бумаги в свой большой потертый портфель и, ничего более не сказав, ушел из класса.
И сразу в дверь проскочил маленький Рыжик.
– Я все подслушал, – сказал он. – Теперь будем шпаргалки передавать по нитке. Протянем тонкую капроновую нитку… Очкарик ее ни в жисть не заметит.
– А кем ты хочешь быть, как вырастешь? – спросила Сонька.
– Буду летчиком на сверхзвуковых!
Сонька отвернулась от него, отошла к распахнутому окну и посмотрела в светлое небо – в сияющей выси висели легкие штрихи – следы сверхзвуковых самолетов. Она вспомнила Исаева, вспомнила, как шли они в предвечерний час по берегу моря до самого интерната. И забыла, что у двери стоит Рыжик и ждет. Он обиженно пожал плечами и ушел.
16
Каждый день после уроков Сонька отправлялась в порт искать Игоря. Уже несколько дней он не появлялся в интернате. В порту его тоже никто не видел. Ничего не знали о нем и мальчишки из пристанского поселка.
И каждый день Сонька бывала в доме Исаева, надеялась застать Федора Степановича. Она ходила по пустым комнатам, бегала к морю, где он обычно бывал со своим этюдником. Но все напрасно. Видно, дела опять не давали ему вырваться с аэродрома.
В интернате Сонька выпрашивала семена цветов и сажала их под окнами дома Исаева. Уже появились крохотные зеленые ростки. Как хотелось ей показать их Федору Степановичу. Но его не было.
Однажды, измученная пустыми поисками Игоря, она пришла в дом Исаева, легла в постель и заснула.
В окно светило яркое солнце, и ей снился солнечный свет. Он пронизывал все ее существо, во сне она стала такой легкой, что свободно могла пройти по воде. И в невиданном приснившемся ей море, кренясь под светлым ветром, скользили треугольники-паруса, их ткань была такая белая, что слепила глаза.
И вдруг что-то изменилось в море, паруса умчались, словно очнувшись от светлого сна, а горячий воздух стал неподвижен, душен и тяжел.
Движение началось у береговых скал. На них при полном отсутствии ветра налетела волна. И с морем стало твориться что-то странное. Вздымались в тишине беспорядочные волны, беззвучно метались над водой невиданные птицы.
Вот вода у берега поднялась горой, и Сонька увидела такое, отчего ослабели ноги и она не могла двинуться с места. Из-под воды поднимались золотые купола и дворцы древней архитектуры. Мокрые башни сверкали на солнце. Со ступеней широких мраморных лестниц катилась зеленая вода. Это зрелище продолжалось несколько секунд. Накатилась гора воды, накрыла с головой Соньку, и все исчезло, теперь ее окружала мутная зеленоватая пелена. Вода оказалась вовсе не водой, а зеленоватым волокнистым дымом. Потом медленно все рассеялось.
Сонька открыла глаза и увидела Исаева. Он сидел на стуле возле ее кровати.
Она радостно улыбнулась и протянула ему руку:
– Я и не слышала, как вы пришли, Федор Степанович… Надо было сразу меня разбудить.
– Зачем же… Тебе снилось что-то необыкновенное, правда?
– Правда. Снилось, что поднялся из воды город… Сверкали на солнце мокрые купола!
– Какой город?
– Старый-старый…
– Наверно, ты видела такой в каком-нибудь кино?
– Не-ет. Такого я никогда не видела.
– Интересно…
– Хотите, я уйду из интерната, Федор Степанович, и приду к вам жить? Приедет Марина, и будет у нас семья…
– Соня…
– Завтра же пойду к Ивану Антоновичу и отпрошусь…
Летчик некоторое время, казалось, собирался с мыслями; он смотрел на Соньку, как будто боялся, что столь легко сказанные ею слова неверно им поняты. И сказаны-то внезапно. Разговор как будто шел совсем о другом. Что это? Минутный импульс? Или давно созревшее решение? Порою трудно произносимое именно так и звучит – внезапно, как будто вне связи с бегущей минутой.
– Иван Антонович сказал мне как-то, Соня, что ты никуда не пойдешь из интерната.
– А к вам пойду. Сейчас же садитесь и пишите письмо Марине, чтобы она скорее приезжала. И еще…
– Что еще?.. – Исаев встревоженно смотрел ей в глаза.
– Купите самовар. Хорошо?
– Хорошо, Соня. Куплю самовар.
– Только большой, Федор Степанович. Мы будем сидеть за столом и пить чай. Правда?
– Разумеется… – он был растерян, ошеломлен, он не знал, что ему сказать.
А она будто и забыла сразу то, о чем только что сказала.
– Вы уже нарисовали ваше солнце над морем, Федор Степанович?
– Представь себе… – он торопливо открыл этюдник и достал маленькое полотно.
Сонька взяла в руки картину и некоторое время с недоумением рассматривала ее. Там сиял странный радужный круг.
– Солнце таким не бывает. Исаев улыбнулся:
– Картины близко не смотрят.
Сонька вскочила с постели, отошла подальше в угол. И вдруг увидела на картине солнце, каким оно бывает лишь в редкие утренние часы.
Она радостно запрыгала и захлопала в ладоши.
И вдруг остановилась:
– Почему же вы не пишете письмо Марине?
И словно нежданная тень набежала на глаза Исаева.
– В другой раз, Соня.
Что-то непонятное было за словами Федора Степановича. Обычно прямой, радостно-открытый, он сейчас явно недоговаривал…
Сонька не знала и не могла знать, что это означает, но чувствовала – неспроста медлит Исаев с письмом.
– Зачем же откладывать, Федор Степанович?
– Видишь ли… – он опять помолчал, снова отвернулся к окну, ярко блеснула седина его виска. – Предстоят сложные испытания одной новой машины… Кстати, меня уже ждут.
Только тут Сонька увидела стоявший возле дома зеленый газик.
Он поцеловал Соньку, взял этюдник и направился к выходу.
Внезапно Сонька преградила ему дорогу. Встала спиной к двери и раскинула руки:
– Нет!
– Что с тобой, Соня? – Исаев присел перед ней на корточки и заглянул в лицо. – Не бойся, все будет хорошо. Не первый раз…
– Нет! – голос у Соньки был напряженный, полный отчаяния.
Он попытался ее легонько отстранить. Сонька рванулась к нему, обняла, прижалась щекой к его кителю.
Когда он ушел, Сонька долго ходила по комнате, потом остановилась, прислонившись плечом к стене. Достала из ящика стола портрет Марины. Теперь они были вдвоем…
17
Тихо постучавшись, Сонька вошла в кабинет директора интерната.
Иван Антонович сидел за столом и читал газету.
– Что, Соня? – коротко взглянув на нее поверх газеты, спросил он. Отложил газету. Снял очки.
– Иван Антонович, отпустите меня из интерната. Директор оперся подбородком на кулак и, прищурившись, долго, не мигая, смотрел на Соньку.
– Куда?
– К Исаеву, к Федору Степановичу… Директор откинулся на спинку стула:
– Откуда ты его знаешь?
– Он упал с неба… Нет, не так упал… Понимаете, он говорит – это вертикальная посадка.
– Хорошо, вертикальная посадка. И что же?
– Ну и вот.
– Я, конечно, не могу сказать, что все понимаю, но твое намерение не высосано ли из пальца?
– Вовсе не из пальца. Марина, понимаете… Марина – это его жена… не может примириться с тем, что она бездетна.
Щека Ивана Антоновича непроизвольно дернулась:
– Ты говорила с ней?
– С кем?
– Да с Мариной, женой Исаева, то есть, я хочу сказать, она с тобой говорила?
– Что вы! Я ее никогда не видела! Она живет на Севере.
– Теперь мне уже кое-что понятно: ты идешь в семью человека, с которым не только никогда не разговаривала, но которого даже и в глаза-то не видела… Соня, ты умная и талантливая девочка, но…
– У меня никаких талантов, – перебила его Сонька.
– Хорошо, никаких. Но элементарное понимание… Боже мой, куда же я задевал папиросы?
– Да вот же они, лежат перед вами. Сонька зажгла спичку.
У него так дрожали руки, что он не мог прикурить.
– Подожди, что я хотел сказать? Ах да, в глаза не видела…
– Да видела я ее!
– Где?
– На рисунке… Федор Степанович показывал мне рисунок.
– И она тебе понравилась… на рисунке? Сонька кивнула.
– Ну, тогда… – он развел руками.
– Она всю жизнь мечтала иметь девочку.
– Такую девочку, как ты, надо еще заслужить. А она лишь предстала перед тобой на рисунке… Тебе не кажется, что такое удочерение несколько м… м… необычно?
– Нисколько. Наоборот…
Директор вскочил из-за стола и нервно забегал по кабинету.
– И ты ожидаешь, что я в состоянии тебе сказать «иди»?
– Ну да.
– Даже с формальной стороны тут далеко не сходятся концы с концами… Это вопрос, Соня, чрезвычайно сложный, и твое желание – еще далеко не все.
– Значит, вы меня не отпускаете?
– Пока, конечно, нет. Я должен прежде…
– Ну и ладно! – Сонька выскочила из кабинета, хлопнув дверью.
Оставшись один, Иван Антонович снял очки и, держа их в пальцах, долго тер запястьем лоб. Потом так, никому, сказал:
– Непостижимо.
Как всегда по воскресеньям, в интернате пусто. Сонька ходила по гулким коридорам, большим и без детей неуютным. Заглянула в пионерскую комнату. Там тоже было пусто, на столе стояла коробка с пластилином.
Сонька подошла к столу, взяла кусочек пластилина. Машинально скатала в ладонях шарик, положила его на стол. Скатала второй, побольше. Переломила спичку и соединила ею два шарика. Прикрепила снизу коротенькие ноги. Поставила на стол. Отступив немного от стола, посмотрела на свое произведение. В раздумье отщипнула еще кусочек пластилина. Прикрепила его к верхнему шарику. Получился нос.
Сонька схватила уродца, смяла его в руке.
И снова она шла одна по пустому коридору. Кусала губы, но не плакала.
Пришла в свою комнату. Девочки уехали домой к родителям. Без них комната казалась чужой, холодной. Сонька долго сидела на кровати, глубоко задумавшись.
Вошла Эмма Ефимовна, дежурившая по интернату, остановилась в дверях:
– Почему не спишь? Уже поздно.
– Я… – Сонька поспешно расстегнула воротничок. – Сейчас ложусь…
Они молчали в тягостной тишине.
– Тебя кто-то обидел?
– Нет.
– Тебе плохо в интернате?
– Хорошо.
– Ах ты, горе мое… – Эмма Ефимовна подошла к Соньке, присела перед ней на корточки. Большая, длинноногая, она едва поместилась меж детских кроватей. – Я чувствую, ты что-то задумала, Соня.
– Ничего я не задумала.
– Ну спи.
Эмма Ефимовна погладила Сонькину руку и тихо вышла из комнаты.
Сонька прислушалась. Когда в коридоре стихли шаги учительницы, сняла форму, аккуратно свернула, надела свое старое платье, кофточку, сандалии, собрала свои вещи – портфель едва закрылся – и бесшумно отворила окно.
На остановке никого не было. Последний автобус, видимо, недавно ушел.
Сонька постояла немного, глядя на интернатский жилой корпус, вклинившийся углом в созвездие Кассиопеи, и пошла напрямик через дюны в сторону порта.
Она некоторое время шагала по вязкому песку, потом остановилась. Царила такая тишина, что она невольно посмотрела в небо. Только оттуда, из космоса, могло литься такое безмолвие. Оно легло на пустынные дюны, его холод остудил песок.
Сонька пошла быстрее и нарочно громко заговорила сама с собой:
– Вчера за творческий диктант получила двойку. А до этого схватила две тройки…
Она умолкла и услышала глухое, похожее на шепот эхо пустыни.
Она еще прибавила шагу. Ей было одновременно и холодно, и жарко. Маленькие мерцающие кристаллы звезд указывали путь, она ориентировалась по ним легко и привычно. Сбегала с дюн широкими прыжками, а поднималась на них медленно, ровным шагом. Так она привыкла ходить, так шла и сегодня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13