– Что там выбирать, – говорит Спесь. – Всех зови. А то, гляди, подумают, что ты бедная!
– Не много ли – всех? – сомневается Глупость. – Это ж мне все продать, все с хаты вынести, чтоб накормить такую ораву…
– Так и сделай, – наставляет Спесь. – Пусть знают.
Продала Глупость все свое добро, созвала гостей. Попировали, погуляли на радостях, а как ушли гости – осталась Глупость в пустой хате. Головы приклонить – и то не на что. А тут еще Спесь со своими обидами.
– Насоветовала, – говорит, – я тебе – себе на лихо. Теперь о тебе только и разговору, а меня – совсем не замечают. Не знаю, как быть. Может, посоветуешь?
– А ты хату подожги, – советует Глупость. – На пожар-то они все сбегутся.
Так и сделала Спесь: подожгла свою хату.
Сбежался народ. Смотрят на Спесь, пальцами показывают.
Довольна Спесь. Так нос задрала, что с пожарной каланчи не достанешь.
Но недолго пришлось ей радоваться. Хата сгорела, разошелся народ, и осталась Спесь посреди улицы. Постояла, постояла, а потом – деваться некуда – пошла к Глупости:
– Принимай, соседка. Жить мне теперь больше негде.
– Заходи, – приглашает Глупость, – живи. Жаль, что угостить тебя нечем: пусто в хате, ничего не осталось.
– Ладно, – говорит Спесь. – Пусто так пусто. Ты только виду не показывай!
С тех пор и живут они вместе. Друг без дружки – ни на шаг. Где Глупость – там обязательно Спесь, а где Спесь – обязательно Глупость.

Ящик

Вы, конечно, слышали о Ящике, о простом фанерном Ящике, который долгое время был у всех на посылках, а потом, испещренный со всех сторон адресами, настолько повысил свое образование, что его перевели в кладовку на должность главного кладовщика.
Работа, как говорят, не пыльная. Правда, если приглядеться поближе, пыли в кладовке всегда хватало, но зато у Ящика здесь, даже при полной темноте, было настолько видное положение, что он сразу оказался в центре внимания. На полках, на окне, на столе и на табуретках – всюду у Ящика появились приятели.
– Вы столько изъездили! – дребезжали приятели. – Расскажите, пожалуйста, где вы побывали.
И Ящик зачитывал им все адреса, которые были написаны у него на крышках.
Постепенно беседа оживлялась, и вот уже Ящик, совершенно освоившись в новой компании, затянул свою любимую песню:

Когда я на почте служил ящиком…

Все давно перешли на ты, и ничего особенного, конечно, в том не было, что Клещи, отведя Ящик в сторонку, спросили у него совершенно по-дружески:
– Послушай, Ящик, у тебя не найдется лишнего гвоздика?
Нет, лишнего гвоздика у Ящика не было, но ведь дружба – сами понимаете.
– Сколько надо? – щедро спросил Ящик. – Сейчас вытяну.
– Не беспокойся, мы сами вытянем…
– Сами? Зачем сами? Для друзей я…
Ящик тужился, пытаясь вытащить из себя гвозди, но в конце концов Клещам все-таки пришлось вмешаться.

Когда я на почте…

– пел Ящик, развалясь посреди чулана. Он потерял половину гвоздей, но еще неплохо держался. Это отметили даже Плоскогубцы.
– Ты, брат, молодец! – сказали Плоскогубцы и добавили как бы между прочим: – Сообрази-ка для нас пару гвоздиков?
Еще бы! Чтобы молодец – да не сообразил! Ящик сделал широкий жест, и Плоскогубцы вытащили из него последние гвозди.
– Ай да Ящик! Ну и друг! – восхищались чуланные приятели. И вдруг спохватились: – Собственно, почему Ящик? Никакого ящика здесь нет.
Да, Ящика больше не было. На полу лежали куски фанеры.
– Здорово он нас провел! – сказали Клещи.
– Выдавал себя за Ящик, а мы и уши развесили…
– И помните? – съязвили Плоскогубцы. – «Когда я на почте служил ящиком!…» Ручаемся, что это служил не он, да и не на почте, да и не ящиком, да и вообще нет такой песни.
Последние слова Плоскогубцев прозвучали особенно убедительно.
– Нет такой песни! – подхватили обитатели чулана. – Нет такой песни и никогда не было!

Мемуары

Жили на письменном столе два приятеля-карандаша – Тупой и Острый. Острый Карандаш трудился с утра до вечера: его и строгали, и ломали, и в работе не щадили. А к Тупому Карандашу и вовсе не притрагивались: раз попробовали его вовлечь, да сердце у него оказалось твердое. А от твердого сердца ни в каком деле толку не жди.
Смотрит Тупой Карандаш, как его товарищ трудится, и говорит:
– И чего ты маешься? Разве тебе больше всех надо?
– Да нет, совсем не больше, – отвечает Острый Карандаш. – Просто самому интересно.
– Интересно-то интересно, да здоровье дороже, – урезонивает его Тупой Карандаш. – Ты погляди, на кого ты похож: от тебя почти ничего не осталось.
– Не беда! – весело отвечает его товарищ. – Меня еще не на одну тетрадь хватит!
Но проходит время, и от Острого Карандаша действительно ничего не остается. Его заменяют другие острые карандаши, и они с большой любовью отзываются о своем предшественнике.
– Я его лично знал! – гордо заявляет Тупой Карандаш. – Это был мой лучший друг, можете мне поверить!
– Вы с ним дружили? – удивляются острые карандаши. – Может быть, вы напишете мемуары?
И Тупой Карандаш пишет мемуары.
Конечно, пишет он их не сам – для этого он слишком тупой. Острые карандаши задают ему наводящие вопросы и записывают события с его слов. Это очень трудно: Тупой Карандаш многое забыл, многое перепутал, а многого просто передать не умеет. Приходится острым карандашам самим разбираться – подправлять, добавлять, переиначивать.
Тупой Карандаш пишет мемуары…

Потерянный день

Для Календаря наступила осень…
Вообще-то осень у него – всю жизнь, потому что круглый год с него опадают листки, но когда листков остается так мало, как сейчас, то это уже настоящая осень.
Календарь шлепал по лужам, глядя в них – много ли на небе туч. У него уже не хватало сил поднять голову.
Вот тут-то ему и повстречалась теплая компания.
Тридцать Первое Ноября, Восьмой День Недели и Двадцать Пятый Час Суток сидели вне времени и пространства и говорили об осенних делах.
– Эге, папаша, неважно ты выглядишь! – крикнули они Календарю. – Смотри, доконает тебя эта осень.
– Доконает, – вздохнул Календарь.
– Да ты присаживайся, чего стоишь?
– Надо идти, – сказал Календарь, – нет времени.
– Это у тебя-то нет времени? – рассмеялся Восьмой День Недели. – А что же нам тогда говорить? На нашу долю и вообще времени не досталось.
– Да, – проворчал Двадцать Пятый Час, – ночей не спишь, все стараешься попасть в ногу с временем – никак не удается. Дождешься двадцати четырех часов, только попробуешь приткнуться – глядь – уже час ночи.
– Или первое декабря, – вставило Тридцать Первое Ноября. – Сразу после тридцатого.
– А я уж как извелся с этими воскресеньями и понедельниками! Так держатся друг за дружку, как будто их кто-то связал. – Восьмой День Недели с укором посмотрел на Календарь. – А все ты, папаша, виноват. Нет у тебя порядка.
– Как это нет порядка? – обиделся Календарь. – Я за порядком сам слежу, у меня каждый день на учете.
– А толку-то от этих дней! – воскликнуло Тридцать Первое Ноября. – Каждый из них отбирает у тебя день жизни.
– Отбирает, это правда…
– Слышь, папаша, ты бы плюнул на них, а? Взял бы лучше нас – мы бы у тебя ни минутки не тронули.
– Вас? – с сомнением посмотрел на них Календарь.
– Ну конечно, нас! – сказал Восьмой День Недели. – У нас бы время никуда не двигалось, на месте стояло. Ни четвергов, ни пятниц, ни суббот – живи, ни о чем не думай.
– И все время ночь, – подхватил Двадцать Пятый Час. – Спи себе, знай, похрапывай!
– Это бы ничего, – улыбнулся Календарь. – И все листки целы?
– Все до одного! Если время стоит – куда им деваться?
Календарь сел, аккуратно подобрав листки.
– Я бы тогда в библиотеку поступил, – мечтательно произнес он. – Там с книгами хорошо обращаются. Взял, почитал, на место поставил… Вот жизнь!
– Выдана книга тридцать первого ноября…
– В восьмой день недели…
– В двадцать пять ноль-ноль…
– Вернуть книгу тридцать первого ноября…
– В восьмой день недели…
– В двадцать пять ноль-ноль…
– Постойте, постойте, – забеспокоился Календарь. – Это как же? Одну книгу читать целый год?
– А что – разве много? Если время стоит – чего там его экономить?
Это сказало Тридцать Первое Ноября. А Восьмой День Недели добавил:
– Да и читать-то никто не будет. Время стоит – значит, все стоит, разве не понимаешь?
– Все стоит? И жизнь, и все остальное?
– Стоит, папаша, стоит! И тебе – прямая дорога на пенсию. Наработал свое, довольно!
– А как же библиотека?
– На кой она тебе? Плюнь, не думай!
Календарь встал, расправил свои листки.
– Ну, вот что, нечего мне тут с вами время терять. Поговорили и хватит!
– А осень, папаша? Она же не пощадит! – напомнил Двадцать Пятый Час.
– Ну и ладно!
– Ох, смотри, доведут тебя твои дни!
– Вы мои дни не судите, – рассердился Календарь. – Не вам их судить! Они у меня все при деле. А вы что? Так, в стороне? Значит, вы вроде и не существуете.
Календарь оторвал от себя листок.
– Вот, потерял с вами целый день. Возьмите себе – на память о потерянном времени.
И он зашагал по лужам. Но теперь уже в них не глядел. Календарь смотрел высоко и далеко – туда, где кончается его жизнь и начинается жизнь других календарей, которые сейчас выходят из печати.

Художник

Жил на свете Художник.
Однажды, еще в детстве, он нарисовал портрет старика. Старика этого он выдумал, но на портрете старик получился совсем как живой. Маленький Художник никак не мог расстаться со своей работой: он все что-то добавлял, подмалевывал и так увлекся, что старику это надоело. Он сошел с портрета и сердито сказал:
– Довольно! Ты меня совсем замучаешь!
Маленький Художник растерялся: ему не приходилось прежде иметь дело со стариками, которые сходят со своих портретов.
– Кто вы такой? – спросил он. – Может быть, колдун?
– Нет, не то! – Фокусник?
– Не то!
– Ага, теперь я понимаю, – догадался мальчик. – Вас, вероятно, зовут Нето. Только я, признаться, никогда не слыхал такого имени.
– На этот раз ты угадал, – сказал старик. – Меня действительно так зовут. И знаешь почему?
Все, кто имеет со мной дело, считают, что я – это совсем не то, что им нужно.
– А какие у вас дела? – спросил мальчик.
– Ну, – важно ответил старик, – работы у меня достаточно. Все лучшее, что создано на земле человеком, – создано при моем участии. Когда-нибудь ты это поймешь.
И старик удалился на свой холст.
Маленький Художник теперь уже не осмеливался прикасаться к нему. Он спрятал портрет старика и вскоре о нем забыл.
Шли годы. Маленький Художник вырос и стал настоящим Художником. Его искусство признали и полюбили, его картины украшали залы лучших картинных галерей. Многие завидовали Художнику – его славе, его успеху, считали Художника счастливым человеком.
А на самом деле это было не так.
Художник был недоволен своими картинами. Они доставляли ему радость лишь тогда, когда он над ними работал. А кончалась работа – и возникали сомнения. Каждая новая картина казалась ему неудачей.
Однажды, вернувшись домой с очередной выставки своих картин, он долго не мог уснуть. Он перебирал в уме картины, и ему было досадно за людей, которые ими восхищались.
– Не то, все не то! – воскликнул Художник. И вдруг перед ним появился старик. Это был
тот старик, которого Художник нарисовал в детстве.
– Здравствуй, – сказал старик, – ты меня, кажется, звал?
– Кто вы такой? – удивился Художник.
– Ты, видно, меня не узнал, – огорчился старик. – Вспомни портрет, который ты когда-то нарисовал.
– Не говорите мне о моих работах, – попросил Художник. – Ничего у меня с ними не получается, сколько ни бьюсь. И почему только всем нравятся мои картины?
– Как это всем? – возразил старик. – Мне, например, не особенно нравятся.
– Вам не нравятся мои картины?
– А что ж тут такого? Ведь тебе они тоже не нравятся.
Очень расстроил Художника этот разговор. Правда, он и раньше критически относился к своим работам, но его утешало то, что он в этих суждениях одинок и, может быть, ошибается.
Никогда еще Художник не работал так напряженно. Новые картины принесли ему еще большую славу и окончательно развеяли все сомнения.
«Если бы старик увидел эти картины, – думал он, – они бы, наверно, ему понравились».
Но старик больше не появлялся.
Прошло еще много лет…
И вот однажды Художник, уже больной и старый, роясь в своих архивах, нашел портрет старика.
«Что это за рисунок? – подумал он. – Я его совсем не помню».
– Ты меня опять не узнал, – сказал старик, сходя со своего портрета. – Я все ждал, что ты меня позовешь, но ты так и не позвал. Ты, видно, вполне доволен своей работой и поэтому забыл про старика Нето, который один может помочь создать что-нибудь путное. Вот перед тобой твои картины – посмотри на них моими глазами.
И вдруг все картины словно преобразились. Художник смотрел на них и не верил, что это им он посвятил всю свою жизнь.
– Что это! – крикнул он. – Разве это мои картины? Нет, это не то! Не то! Не то, не то, не то!
– Ты зовешь меня, – грустно сказал старик. – Но теперь уже поздно. К сожалению, поздно.

Рассказ о лесорубе, которому до всего было дело

В старину в одном городе люди потеряли улыбку…
Уверяю вас, что это очень страшно, гораздо страшнее, чем кажется на первый взгляд.
Никто не знал, откуда взялась эта загадочная болезнь, и местные светила науки изо дня в день изучали причины ее возникновения.
– Очевидно, это что-то желудочное, – говорил доктор Касторка.
– Нет. Нет, нет… Скорее это явление простудного характера, – возражал ему доктор Стрептоцид.
– Чепуха! – категорически заявлял профессор Пенициллин. (Злые языки утверждали, что именно это магическое слово принесло ему профессорство.)
Между тем болезнь с каждым днем принимала все более угрожающий характер. Люди забыли о весне, о солнце, о друзьях, и на улицах вместо приветливых и дружелюбных слов только и слышалось:
– Не твое дело! Не суй свой нос! Иди своей дорогой!
И как раз в это трудное время с гор спустился молодой Лесоруб. Подходя к городу, он увидел человека, который барахтался в реке, силясь выбраться на берег.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12