Огонь, который, казалось, совсем в нем угас, вспыхнул с новой силой.
Вот что значит для костра протянутая вовремя ветка помощи!
Костер поднялся, опершись на кусты, встал во весь рост, и оказалось, что он совсем не такой уж маленький. Кусты затрещали под ним и потонули в пламени. Их некому было спасать.
А Костер уже рвался вверх. Он стал таким высоким и ярким, что даже деревья потянулись к нему: одни – восхищенные его красотой, другие – просто, чтобы погреть руки.
Дальние деревья завидовали тем, которые оказались возле Костра, и сами мечтали, как бы к нему приблизиться.
– Костер! Костер! Наш Костер! – шумели дальние деревья. – Он согревает нас, он озаряет нашу жизнь!
А ближние деревья трещали еще громче. Но не от восхищения, а оттого, что Костер пожирал их своим пламенем, подминал под себя, чтобы подняться еще выше. Кто из них мог противиться дикой мощи гигантского Костра в лесу?
Но нашлась все-таки сила, которая погасила Костер. Ударила гроза, и деревья роняли тяжелые слезы – слезы по Костру, к которому привыкли и который угас, не успев их сожрать.
И только позже, гораздо позже, когда высохли слезы, деревья разглядели огромное черное пепелище на том месте, где бушевал Костер.
Нет, не Костер – Пожар. Лесной пожар. Страшное стихийное бедствие.

Дорога

Прибежала Тропинка к Дороге и остановилась в восхищении.
– Теть, а, теть, откуда ты такая большая?
– Обыкновенно, – нехотя объяснила Дорога. – Была малой, вроде тебя, а потом выросла.
– Вот бы мне вырасти! – вздохнула Тропинка.
– А чего тут хорошего? Каждый на тебе ездит, каждый топчет – вот и вся радость.
– Нет, не вся, – сказала Тропинка. – Пока я маленькая, меня далеко не пускают, а тогда бы я… ух, как далеко ушла!
– Далеко? А зачем далеко? Я вот до города дошла, и все, с меня хватит…
Поникла Тропинка и обратно в лес побрела. «С меня хватит!» Стоит ли ради этого быть дорогой? Может, лучше остаться Тропинкой, навсегда затеряться в лесу?
Нет, не лучше, совсем не лучше. Просто Тропинка ошиблась на этот раз, просто она вышла не на ту дорогу.




Проза в стихах




На лбу усевшись, Шишка загудела:
«Мы, члены человеческого тела,
Должны бороться за свои права!»
И все сказали: «Шишка – голова!»



Пресс-папье


Ох и достается пресс-папье!
Целый день какие-то помехи:
Тут дела на письменном столе,
А его зовут колоть орехи.

То его зачислят в молотки,
То в подставки, то еще во что-то.
И чернила сохнут от тоски,
От его общественной работы.


Трюмо


Трюмо терпеть не может лжи
И тем и знаменито,
Что зеркала его души
Для каждого открыты.
А в них –
То кресло,
То комод,
То рухлядь,
То обновки…
Меняется душа трюмо
Со сменой обстановки.


Башмак


Башмак храбрился: «Что нам слякоть,
И грязь, и ливень, и пороша!»
Но только с неба стало капать –
Он моментально сел в калошу.


Линейка


Линейка говорит перу: «Ты, братец, не хитри!
Уж если хочешь что сказать, то прямо говори,
По строчкам нечего петлять, значки-крючки вычерчивать,
Чтоб только зря интриговать читателей доверчивых.
Нет, если хочется тебе, перо, иметь успех, –
Прямую линию веди, понятную для всех»,


Мундштук


Всем известно, что мундштук
Постоянства не выносит.
Посчитайте, сколько штук
Сигарет о «в жизни бросил.

Нет на свете чудака
Своенравней и капризней.
Берегитесь мундштука,
Прожигательницы жизни!


Шкаф


Он очень содержателен.
И скромен: посмотри –
Он даже носит платье
Не сверху, а внутри.

А тот, кому он служит,
Иной имеет вкус:
Он разодет снаружи,
А в середине пуст.


Зерно


Петух в науке своего добился,
Сумел подняться выше, чем орел.
Он ходит важно, он остепенился,
Сказать точнее, степень приобрел.
Что ж делает талантливый ученый?
По-прежнему клюет пшено?
Нет,
Извлекает он из рациона
Рациональное зерно.


Цвет


Чтобы время скоротать
От зимы до лета,
Стали спорить три крота
О природе цвета.

– Он довольно мил на слух…
– Нет, скорей на запах…
– Но наощупь – слишком сух,
Натирает лапы…

Каждый крот
Разинул рот
И твердит упорно:
– Твердый цвет!
– Наоборот!
– Маленький!
– Просторный!

Что тут делать?
Как тут быть?
Надо, очевидно,
Им у зрячего спросить,
Да его не видно.


Педагогическое


Развязный галстук весел и беспечен,
И жизнь его привольна и пестра:
Заглядывает в рюмку что ни вечер,
Болтается по скверам до утра,
Сидит на шее и забот не знает
И так в безделье проживает век…

Подумайте!
А ведь его хозяин
Вполне, вполне приличный человек!


Вера


Кажется песчинке, что она
Выполняет важное задание:
Без нее бы рухнула стена,
Без нее бы обвалилось здание.
И не нужно на нее пенять,
Ни к чему пускаться в рассуждения:
Крепче будет здание стоять
От ее, песчинки, заблуждения.


Печка


У старой печки не хватает тяги
К тому, чтоб жить своею теплотой.
Ее знобит, ей холодно, бедняге,
Она горит единственной мечтой.

Все ждет она, что в этом помещении,
Чтоб ей не приходилось мерзнуть впредь,
Поставят паровое отопление –
И сможет печка косточки погреть.


Щедрость


Покуда не открутишь крана,
Воды не даст водопровод.
Его нельзя сравнить с фонтаном,
Который щедро воду льет.
Не тонкой струйкой, а каскадом
Фонтан разбрызгивает воду.
Но если вам напиться надо,
Придете вы к водопроводу.


Губка


Губка,
Губка,
Губка,
Губошлепка,
Губка глупая,
Как пробка.
Заберется губка в таз
И от счастья захлебнется:
«Может, кто на сушу рвется
Ну а мне здесь –
В самый раз!
Я не знаю, как другие,

Мне ж –
Подай мою стихию:
Чтобы ветер
И волна,
Чтоб безбрежные просторы.
Океан впадает в море,
Море – в тазик,
Таз – в меня!»
Губка пенится и плещет.
Но зажми ее покрепче –
И запал ее иссяк.
И она,
С ее ветрами,
Океанами,
Морями,
Вся вмещается в кулак.


Дождь


Душ глядит на улицу из ванной
И дождю перемывает кости:
«То он вдруг является незваный,
То его не допроситься в гости!»

И такое беспокойство душа,
Может быть, законно и понятно:
Снова дождь, прогнозы все нарушив,
Заблудился в небе, вероятно.

Но вернется своенравный ливень,
Явится на землю блудным сыном.
Припадет он к истомленной ниве
И разгладит все ее морщины.

С нежностью, волненьем и тревогой
Приласкает трепетную сушу…
И любви его понять не смогут
Никакие комнатные души.


Туфля


Нарядная туфля – царица паркета,
Вздыхают но ней сапоги и штиблеты,
И только нога
В ней видит врага.
Ей, видимо, больше о туфле известно:
У них отношения – самые тесные.


Оркестр


У скрипки не хватает настроения,
А у кларнета – вдохновения.
Рояль сегодня что-то не звучит,
Не до игры расстроенной гитаре…
И только барабан восторженно стучит,
Поскольку он всегда в ударе.


Спички


Спичкам жить на свете нелегко,
Спички – беспокойные творения:
Даже с лучшим другом – коробком –
Не обходится у них без трения.

Для чего им жизнь свою растрачивать
На такие вздорные дела?
Спички, спички, головы горячие…
Но без них ни света, ни тепла.


Бритвы


Какою бритвою скорей
Лицо себе поранить можно?
Не той, которая острей, –
С тупою будьте осторожны.

Пускай не вызовет обид
И шутка в нашем разговоре:
Острота зла не причинит,
А тупость причиняет горе.


Счастье


Покрытая снегом, озябшая елка
Прильнула к окну, подобравши иголки,
И жадно глядела на елку в огнях,
Мечтая о собственных радостных днях.

А елка домашняя, в ярком уборе,
Вздыхала о ветре, о снежном просторе,
О том, что она променяла вчера
На пеструю роскошь и блеск серебра.


Зависть


Ступает важно по двору осел:
Осел хомут сегодня приобрел!
Баран завидует приятеля сноровке:
Везет же дуракам на разные обновки!


Работник


«Вот этот человек, – заметила овца,
Служил еще у моего отца.
Как он работал!
Просто глянуть любо.
Сбивался с ног, по дому хлопоча.
Отец-баран новехонькую шубу
Ему пожаловал
Со своего плеча».




Сказки с моралью




– Эге, отстаешь, отстаешь! – подгоняет Большая Стрелка Маленькую. – Я уже вон сколько прошла, а ты все топчешься на месте! Плохо же ты служишь нашему времени!
Топчется Маленькая Стрелка, не успевает. Где ей за Большой Стрелкой поспеть!
Но ведь показывает она часы, а не минуты.



Два камня

У самого берега лежали два камня – два неразлучных и давних приятеля. Целыми днями грелись они в лучах южного солнца, и, казалось, счастливы были, что море шумит в стороне и не нарушает их спокойного и мирного уюта.
Но вот однажды, когда разгулялся на море шторм, кончилась дружба двух приятелей: одного из них подхватила забежавшая на берег волна и унесла с собой далеко в море.
Другой камень, уцепившись за гнилую корягу, сумел удержаться на берегу и долго не мог прийти в себя от страха. А когда немного успокоился, нашел себе новых друзей. Это были старые, высохшие и потрескавшиеся от времени комья глины. Они с утра до вечера слушали рассказы Камня о том, как он рисковал жизнью, какой подвергался опасности во время шторма. И, ежедневно повторяя им эту историю, Камень в конце концов почувствовал себя героем.
Шли годы… Под лучами жаркого солнца Камень и сам растрескался и уже почти ничем не отличался от своих друзей – комьев глины.
Но вот набежавшая волна выбросила на берег блестящий Кремень, каких еще не видали в этих краях.
– Здравствуй, дружище! – крикнул он Растрескавшемуся Камню.
Старый Камень был удивлен.
– Извините, я вас впервые вижу.
– Эх, ты! Впервые вижу! Забыл, что ли, сколько лет провели мы вместе на этом берегу, прежде чем меня унесло в море?
И он рассказал своему старому другу, что ему пришлось пережить в морской пучине и как все-таки там было здорово интересно.
– Пошли со мной! – предложил Кремень. – Ты увидишь настоящую жизнь, узнаешь настоящие бури.
Но его друг, Растрескавшийся Камень, посмотрел на комья глины, которые при слове «бури» готовы были совсем рассыпаться от страха, и сказал:
– Нет, это не по мне. Я и здесь прекрасно устроен.
– Что ж, как знаешь! – Кремень вскочил на подбежавшую волну и умчался в море.
…Долго молчали все оставшиеся на берегу. Наконец Растрескавшийся Камень сказал:
– Повезло ему, вот и зазнался. Разве стоило ради него рисковать жизнью? Где же правда? Где справедливость?
И комья глины согласились с ним, что справедливости в жизни нет.

Чернильница изучает жизнь

Чернильница случайно попала на кухню. Известно, что у Чернильницы в голове вместо ума – чернила, поэтому она и начала хвастаться.
– Я писательница, – заявила она обитателям кухни. – Я приехала сюда изучать вашу жизнь.
Примус почтительно кашлянул, а Чайник вскипел:
– Нечего нас изучать! Заботились бы о том, чтобы нам лучше жилось. Меня вон больше месяца уже не чистили!
– Не горячись, – успокоил его Холодильник. – Горячность – это порок. Пусть лучше гражданка Чернильница толком объяснит, что она от нас хочет.
– Я хочу, чтобы каждый из вас рассказал мне что-нибудь о себе или о своих знакомых. Я это все обдумаю, а потом напишу книжку.
Так сказала Чернильница. Мы-то прекрасно знаем, что в голове у нее вместо ума чернила, а в кухне этого никто не знал. Все поверили Чернильнице, что она обдумает.
Водопроводный Кран уже заранее захлебывался от смеха, вспоминая историю, которую собирался рассказать, а Чайник думал: «Может быть, меня после этой книжки почистят».
Таким образом, было решено рассказать Чернильнице несколько интересных историй.

Огарок

– Жил-был Огарок, – начала свой рассказ Терка. – Он горел ярким пламенем, и все тянулись к нему, потому что свет всегда приятней мрака. Огарок радовался, видя, как все к нему тянутся, и от этого пламя его становилось еще ярче.
Но вот однажды на свет прилетел какой-то Жук. Он подлетел слишком близко к огню и, разумеется, обжег себе крылышки. Это его очень обозлило.
– Чтоб ты сгорел! – выругался он. – Собственно, при твоей прыти этого ждать недолго.
Жук улетел, а Огарок долго еще думал над его словами. «Действительно, – рассуждал он, – этак и не заметишь, как сгоришь. А для чего? С какой стати? Нет уж, хватит с меня этого горения. Пусть ищут других дураков».
И он погас.
Да только не нашел Огарок счастья, которого искал. На его место поставили большую, яркую Свечу, а его забросили куда-то за шкаф, где он очень страдал, потому что привык к славе – а какая же слава за шкафом!

Всем очень понравился рассказ Терки. Чернильница задала ей еще несколько вопросов, уточнила некоторые обстоятельства, а потом приготовилась слушать новый рассказ. На этот раз слово предоставили Водопроводному Крану.

Как проучили Помойное Ведро

– В том углу, – начал Кран, – где сейчас находится специальный отлив для помоев, еще совсем недавно стояло Помойное Ведро. В него сливали всякую грязную воду, а потом куда-то выносили.
Понятно, что Помойному Ведру удалось повидать в жизни гораздо больше, чем любому из нас, потому что оно каждый день бывало за пределами кухни. Может, поэтому оно и зазналось.
Оно вообразило, что является вместилищем чего-то важного и самого драгоценного в мире.
«Ведь недаром же со мной так носятся!» – думало Помойное Ведро.
Однажды, вернувшись с очередной прогулки, Помойное Ведро сказало:
– Ох, что я видело! Во двор принесли несколько вазонов. Они совсем такие, как я, даже меньше, только в донышках у них – маленькие отверстия. Говорят, что в эти вазоны посадят цветы и поставят их в комнаты.
В кухне каждый был занят своим делом, и никого не заинтересовали слова Помойного Ведра. А оно продолжало:
– Перейду и я в комнаты. Надоела мне ваша кухня.
И оно упросило Гвоздь, случайно попавший в него вместе с помоями, просверлить в его дне маленькую дырочку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12