Ожидание началось. Сколько раз я уже считал минуты, например, в ту ночь, когда казнили Миртиля! Но ни разу еще не испытывал такого нетерпения, будучи почти уверен, что Нерис раскроет нам большую тайну, ужасающий секрет. Я то и дело посматривал на часы и, уже не в силах усидеть на месте, спустился во двор, где собаки, подвывая, встретили меня, затем вернулся в кабинет. А тем временем Нерис отвоевывал каждый свой вздох. В данный момент все зависело от какого-то одного нерва, сосуда, клеточки, до которой мог не дойти кислород. Ждать было нестерпимо. Но, к счастью, аббат явился, и я ему объявил о самоубийстве Нериса. Он не выказал удивления.
— В конце концов, — вскричал я, — не станете же вы меня уверять, что ждали этого!
— Да… да, потому что это логично. Эксперимент профессора и не мог быть успешным. Он противоречит законам жизни. Божьей воле!
Он сел в кресло Марека и вытер пот со лба правой рукой, по-прежнему одетой в перчатку. На нем тоже сильно отразились пережитые события.
— Да будет вам! — сказал я. — Что вы знаете о Божьей воле? Прежде всего Нерис не умер!
— Он умрет. Все мы умрем. Каждое утро я молюсь, чтобы у меня отняли жизнь, так или иначе. С этой рукой, которая не моя, я живу во лжи.
— Вы что, предпочли бы остаться одноруким? Тогда вы исправнее служили бы Богу? Послушайте-ка, что я вам скажу.
Я изложил ему свою гипотезу и объяснил, какой мне видится связь между угрызениями совести и искушением прибегнуть к самоубийству.
— Вы и сами, — сказал я в заключение, — их не избежали. Угрызения совести уже разрушают вас, да или нет?
— Да, — пробормотал он. — Я изменился до неузнаваемости. Но клянусь, дальше этого не пойдет. Я никогда не…
Перекрестившись, он сложил свои руки на груди, чтобы унять дрожь.
— Я упрекаю себя лишь в том, — продолжил он, — что следовал вашему указанию и хранил молчание. Я стал соучастником чего-то неведомого, и это страшно. Вы, мсье Гаррик, защищаете чьи-то интересы. А я обязан защищать только правду.
Спорить с ним было уже невозможно. Он стоял на своем. Тем не менее я предпринял последнюю попытку.
— Допустим, я прав. Допустим, в вас, без вашего ведома, живет какое-то утомление, нежелание постоянно думать об этой руке… Вы следите за моей мыслью?.. Эта рука в каком-то смысле для вас слишком тяжела. Она ваш истинный крест.
— Совершенно верно… Так оно и есть!
— А-а! Вот видите! Мысли, которые приходят вам в голову, все ваше подспудное отчаяние — не есть ли это ее способ отделиться от вас, а вам — отделиться от нее? Ваша рука, разумеется, не говорит, но она может быть у истока отторжения материи, которое вы переводите в слова. И они систематически выражают ваше враждебное отношение к эксперименту Марека, к самому профессору, ко мне… Вы стали носителем протеста. Нечто в вас говорит «нет», и вы становитесь на сторону этого «нечто». Вами маневрируют, аббат!
— Боже мой! — вскричал он. — Я просто не знаю… Я уже теряю голову!
— Как было с Гобри, Эрамблем, Мусроном…
— Прекратите! Прошу вас, мсье Гаррик. Да, несомненно, вы правы. Но что прикажете делать?
— Прежде всего вы не должны оставаться наедине с собой. Никогда!… Потому что однажды вы внезапно, как и те, другие, сдадитесь, сами того не желая, вопреки себе…
Он посмотрел на свою руку в трауре, смирно лежащую на колене, — руку, которая была бы способна схватить пистолет, и мне передался его страх. Я видел, как он борется с собой, стараясь не терять достоинства и восстановить спокойствие.
— Нужно, чтобы вы на некоторое время вернулись сюда — до тех пор, пока Нерис не придет в сознание, пока вы не выздоровеете, пока не будет восстановлено ваше единое «я». Я останусь рядом с вами. Обещаю вам: с этим кошмаром будет покончено!
Его добрая воля была беспредельной. Он пообещал мне вернуться в клинику в тот же вечер, как только обговорит со своим церковным начальством небольшие проблемы, которые могут возникнуть в его отсутствие. В тот момент я был уверен, что принял оптимальное решение — утверждаю это. Если Нерис сумеет противостоять смерти, он заговорит, и мы примем свои меры для наших двух пациентов, оставшихся в живых. А если умрет, мы учредим при аббате дежурство на такой долгий срок, какой только потребуется.
Вот почему я вернулся домой собрать вещи. Как будто мне предстояло отправиться в длительную командировку. А потом, закрыв за собой дверь, решил заскочить к Режине. В предлогах недостатка не было! Мне не хотелось, чтобы она беспокоилась по поводу моего отсутствия; и в случае необходимости срочно со мной связаться она должна знать, где меня найти… Короче, мне ужасно хотелось поговорить с ней, послушать, что она скажет. Мы провели вместе час. Не припоминаю всего, что было нами сказано. Наверное, мы болтали о всяких пустяках, но помнится, расставаясь, я поцеловал ей руку — смех, да и только. Почти что машинальный жест. И тем не менее я вижу Режину, как если бы все это было только вчера, — влажные глаза, она утратила дар речи от такого потрясения и была готова броситься ко мне в объятия. Не будь я обязан возвратиться в клинику… Итак, я оторвался от Режины и три четверти часа спустя расположился в своей новой спальне с твердой решимостью выиграть битву.
Нерис все еще был жив. Профессор находился при нем, по-прежнему очень обеспокоенный, но сохраняя некоторую надежду. Я хотел сменить его и заступить на дежурство. Но он категорически отказал мне в этом. Нерис принадлежит исключительно медикам — вплоть до полного выздоровления, если только он до него доживет! Я устроился на новом месте — вынув личные вещи, положил на столике у окна досье, записки. Минуты бежали. Время от времени я отправлялся за новостями. Марек приоткрывал дверь, высовывая пол-лица с угрюмым взглядом и сеткой морщин вокруг глаз. Он качал головой. Нерис все еще не приходил в сознание, но упорно цеплялся за жизнь.
Аббат присоединился к нам перед самым ужином. Стол накрыли в том самом зале, где собиралось первое заседание содружества. Мы не решались говорить громко, пугались звука собственного голоса.
Мы невесело ели вдвоем. Марек выпил с нами чашечку кофе. Он казался немного спокойнее.
— С сердцем неплохо. На данный момент, — сообщил он нам. — Будь Нерис более крепкого здоровья — я бы питал оптимизм. Но после того, что он перенес, я ни в чем не уверен.
Спальня аббата была смежной с моей. Он рано удалился к себе, и я слышал его молитву. Потом бормотание стихло, и наступила наша первая ночь в крепости, которая должна была удерживать смерть на почтительном расстоянии.
Назавтра лицо Нериса уже не казалось таким бескровным. Сердцебиение обрело нормальный ритм, и Марек опять стал тем занятым человеком, уверенным в себе, каким мы его знали. Он заперся у себя в кабинете с аббатом. За обедом я узнал, что он подверг его тщательному медицинскому обследованию, а затем они вели долгую дискуссию.
— Марек — чудовище, — сказал мне аббат. — Он верит только в науку. Но это наверняка исключительный ум. Я же всего лишь рядовой человек и ему в подметки не гожусь. Но только я здраво мыслю, а ему это не дано. Я хорошо знаю, что Марек ошибается. И вы, мсье Гаррик, тоже.
Тема была спорной, и исчерпать ее не представлялось мне возможным.
— Пусть он выговорится, — порекомендовал Марек. — Это современный вариант кровопускания. И намного эффективнее!
Мы обменивались доводами, а тем временем Нерис потихоньку возвращался к жизни. Марек был удовлетворен. Однажды вечером он сказал нам:
— Завтра мы его расспросим. Это уже не опасно.
Аббат долго ворочался на кровати. Я и сам никак не мог уснуть. Завтра! Завтрашний день принесет нам правду!
В девять утра мы собрались у кровати Нериса. Марек нам запретил утомлять больного множеством трудных вопросов. Нерис выглядел еще очень слабым. Санитар подрезал ему бороду и подстриг волосы, что придало ему более здоровый вид, но в самом лице появилась некая одутловатость, чего не было в лице Миртиля. По крайней мере, так показалось мне, и эта внешность, дарованная посредственности, внушала чувство жалости. Жестом, полным заботы, удивившей меня, Марек приподнял одеяло.
— Он постоянно зябнет, — сказал нам профессор. Нерис улыбнулся через силу. Мы пожелали ему скорейшего выздоровления, и после нескольких банальных фраз аббат взял на себя инициативу в разговоре.
— Вы должны сказать нам откровенно, — начал он, — что же с вами, собственно, произошло? Вы испугались?
— Да, — пробормотал Нерис своим разбитым голосом.
— Почему?
— Я услышал шум. Встал… и увидел, как на каталке провезли Эрамбля, потом Мусрона… Тут я понял, что мы все осуждены на смерть.
— Да нет, — пошутил аббат. — Похож ли я на осужденного на смерть?
— Вы — как и все прочие.
Аббат, поставленный в тупик таким ответом, повернулся ко мне. Я поспешил принять эстафету разговора.
— Вы забываете, что вы все еще с нами, Нерис. Как видите, никто не осуждает a priori. Другие — особый случай. У них были проблемы, которые никто не мог бы разрешить на их месте… Но вы!
— Я… я — отребье. Марек нахмурил брови.
— Вы мне ничего подобного еще не говорили, — заметил он.
— Но так думают все. Живу, конечно, но как мокрица, всегда по углам, в стороне. И непрерывно страдаю…
Волнение Марека возрастало.
— Не верю! — вскричал он. — Я подверг вас многочисленным наблюдениям…
— Я не говорю, что мне больно, — уточнил Нерис. — Я сказал, что страдаю… И чувствую, когда смерть подбирается к каждому из вас. Я страдал от боли в животе, руке, ногах… а сейчас кричит моя правая рука.
— Он бредит, — шепнул я.
Аббат наклонился вперед, так как Нерис с трудом подыскивал слова.
— Это я так выражаюсь… — продолжал он. — От этого у меня шумит в голове и отдает до самой руки.
— Но в тот вечер… — сказал я. — Что вы почувствовали тогда?
— То же самое. Я знал, что наступил мой черед.
— Как вы это узнали?
Он искал слова — долго, прикрыв глаза.
— Начался шум… — сказал он, — свист… что-то свалилось мне на голову!
Он открыл рот, словно ему не хватало воздуха. Марек пощупал ему лоб, щеки и указал нам на дверь.
— Ладно, ладно, — сказал он Нерису. — Не надо волноваться. Вы здесь в надежном пристанище… Отдохните… Мы вернемся позднее.
Марек догнал нас в коридоре.
— Нерис болтает невесть что… — проворчал он. — Эта история со свистом… что она, по-вашему, означает?
— Гильотину; — объяснил аббат.
Мы стояли словно пригвожденные к месту. Это было так ужасно!
— Но тогда… — начал я. — Значит, он вспоминает?
— Исключается, — твердо заявил Марек. — Исключается, и это подтверждают проведенные нами эксперименты. Я думаю, он интерпретирует то, что испытывает… Драматизирует… У него еще остались небольшие проблемы с циркуляцией крови, происходит онемение конечностей, шумит в ушах… Само по себе это не вызывает опасений. Но меня огорчает то, что он сейчас рассказывает нам какие-то басни.
Мы спустились к Мареку в кабинет покурить и выпить по чашке кофе. Аббат продолжал хранить молчание.
— Надеюсь, — сказал я, — что вы не придаете никакого значения его досужим вымыслам.
— Нет… нет, разумеется.
Профессор пустился в технические объяснения, которые были для нас чересчур сложны. Он старался, как только мог, не выдать своего волнения. Я перебил Марека.
— В конечном счете мы так ничего толком и не узнали. Или, скорее, похоже, Нерис действовал в состоянии своего рода аффекта…
— Это одержимость, — пояснил аббат. — Изгоняющие дьявола осведомлены в этой области больше, нежели врачи. Как известно, некоторым одержимым удавалось безошибочно предсказывать грядущие события и…
— Аббат, — продолжал я, — скажите честно: он напугал вас? Вы и вправду верите в предчувствия?
— Почему бы и нет.
Тут разразился спор. Марек обозвал священника ясновидцем, аббат же упрекнул того в близоруком материализме. Все трое были раздражены, разочарованы словами Нериса и находились в тревожном состоянии, которое усиливалось с каждым часом. После обеда я предложил профессору предпринять вторую попытку. Мы вернулись к Нерису, который дремал.
— Есть один момент, — начал я, — который мы не совсем понимаем. Вы чувствуете боль в голове. Но в тот момент, когда вы приняли решение проглотить веронал, вы сделали это от боли или же уступили своего рода импульсу — более сильному, чем ваша воля?
— Этот вопрос для него слишком сложен, — заметил Марек.
Нерис искал ответа, ощупью пробирался среди загадочных воспоминаний.
— Я хотел спать, — наконец сказал он. — Я чувствую себя хорошо, когда сплю. Я убегаю…
— Значит, вы арестант?
Мне показалось, я увидел, как в его глазах блеснула злая, хитрая насмешка, но нет, это было всего лишь отражение лампы под потолком. Его взгляд не выражал ничего, кроме неизбывной скуки.
— Не знаю, — пробормотал он. — Я перестал думать. Думать так утомительно!
— Была ли у вас причина умереть?.. У других она имелась. А вот у вас? Вам тут нравилось. Вы ни в чем не терпели нужды. За вами прекрасный уход. Так в чем же дело?
Аббат наклонился к постели,
— Вам не нравится ваша голова?
— Я сожалею о своей настоящей.
— Но она такая же настоящая, как другая, — запротестовал Марек. — И даже лучше!
— Вы не понимаете, — тихонько сказал Нерис, потом добавил: — Я тоже не совсем понимаю… Но когда я стараюсь понять, у меня в голове шумит…
Он закрыл глаза и устало вздохнул.
— Если вы пожелаете исповедаться, — предложил аббат, — я тут, по соседству. Попросите меня позвать.
— Благодарю, — ответил Нерис. Когда мы вышли, аббат нас остановил.
— Этот человек нуждается главным образом в моральной поддержке, — заметил он. — Как и все мы! Он здесь просто задыхается. Он живет жизнью подопытного кролика. За решеткой, как собаки Марека.
— Его можно было бы переместить в санаторий.
— Да нет же, не в этом дело. Все время одни белые халаты, запахи операционной, лекарства, наркотики, уколы. Не жизнь, а пародия на жизнь.
— Куда же ему податься в его состоянии? — спросил я.
Пожав плечами, аббат ушел и заперся в своей спальне. Вечером он отказался принять Марека. Наши отношения ухудшались.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22