Читатель мой, сентябрь миновал,
и я все больше чувствую провал
меж временем, что движется бегом,
меж временем и собственным стихом.
Читатель мой, ты так нетерпелив,
но скоро мы устроим перерыв,
и ты опять приляжешь на кровать,
а может быть, пойдешь потанцевать.
Читатель мой, любитель перемен,
ты слишком много требуешь взамен
поспешного вниманья твоего.
И мне не остается ничего,
как выдумать какой-то новый ход,
чтоб избежать обилия невзгод,
полна которых косвенная речь:
все для того, чтобы тебя увлечь.
Что далее? Известная игра.
Я продолжаю. Начали. Пора.
Нравоучений целая гора
из детективной песенки Вора.

19. РОМАНС ВОРА
- Откуда взять, откуда взять,
куда потом сложить?
Рукою в глаз, коленом в зад,
и так всю жизнь прожить.
И день бежит, и дождь идет,
во мгле летит авто,
и кто-то жизнь у нас крадет,
но непонятно, кто.
Держи-лови, вперед-назад,
подонок, сука, тать!
Отсюда взять, оттуда взять,
куда потом продать?
Звонки, гудки, свистки, дела,
в конце всего - погост.
И смерть пришла, и жизнь прошла,
как будто псу под хвост.
Свистеть щеглом и сыто жить,
а также лезть в ярмо,
потом и то, и то сложить
и получить дерьмо.
И льется дождь, и град летит,
везде огни, вода,
но чей-то взгляд следит, следит
за мной всегда, всегда.
Влезай, влезай в окно, птенец,
вдыхай амбре дерьма,
стрельба и смерть - один конец,
а на худой - тюрьма.
И жизнь, и смерть в одних часах.
О, странное родство!
Всевышний сыщик в небесах
и чье-то воровство.
Тебе меня не взять, не взять,
не вдеть кольца в ноздрю,
рукою - в глаз, коленом - в зад
и головой - в петлю!

20. /КОММЕНТАРИЙ/
Поэты утомительно поют.
А воры нам загадки задают.
Куда девался прежний герметизм.
На что теперь похожей стала жизнь.
Сплошной бордель.
Но мы проявим такт:
объявим-ка обещанный антракт.
Танцуйте все и выбирайте дам,
осмеливаюсь я напомнить вам:
не любят дамы скучного лица.
Теперь уж недалеко до конца.
/уходит, следует десятиминутный
джазовый проигрыш/

Ч А С Т Ь В Т О Р А Я
21
Уже дома пустеют до зари,
листва внизу и только ветер дует,
уже октябрь, читатели мои,
приходит время новых поцелуев.
Спешат, спешат над ними облака,
куда-то вдаль, к затихшей непогоде.
О чем писать, об этом ли уходе.
И новый свет бежит издалека,
и нам не миновать его лучей.
И может быть, покажется скучней
мое повествование, чем прежде.
Но, Боже мой, останемся в надежде,
что все же нам удастся преуспеть:
вам - поумнеть, а мне - не поглупеть.
Я продолжаю. Начали. Вперед.
Вот шествие по улице идет.
Уж вечереет. Город кроет тень.
Все тот же град, все тот же год и день,
и тот же дождь и гул, и та же мгла,
и тот же тусклый свет из-за угла,
и улица все та ж, и магазин,
и вот толпа гогочущих разинь.
А вечер зажигает фонари.
Студентики, фарцмены, тихари,
грузины, блядуны, инженера
и потаскушки - вечная пора,
вечерняя пора по городам,
полупарад ежевечерних дам,
солдатики, курсантики - крупа...
Однообразна русская толпа.
О них еще продолжим разговор,
впоследствии мы назовем их - хор.
Бредет сомнамбулический отряд.
Самим себе о чем-то говорят
князь Мышкин, Плач, Честняга, Крысолов,
о чем-то говорят, не слышно слов,
и только шум. Бредут, бредут, хрипя,
навеки погруженные в себя,
и над Счастливцем зонтик распростерт,
и прижимается к Торговцу Чорт,
принц Гамлет руки сложит на груди,
любовники белеют позади.
Читатель мой, внимательней гляди:
завесою дождя отделены
от нас с тобою десять человек.
Забудь на миг свой торопливый бег
и недоверчивость на время спрячь,
и в улицу шагни, накинув плащ
и втягивая голову меж плеч,
и попытайся разобрать их речь.

22. РОМАНС КНЯЗЯ МЫШКИНА
В Петербурге снег и непогода,
в Петербурге горестные мысли,
проживая больше год от года,
удивляться в Петербурге жизни.
Приезжать на Родину в карете,
приезжать на Родину в несчастье,
приезжать на Родину для смерти,
умирать на Родине со страстью.
Умираешь, ну и Бог с тобою,
во гробу, как в колыбельке чистой,
привыкать на Родине к любови,
привыкать на Родине к убийству.
Боже мой, любимых, пережитых,
уничтожить хочешь - уничтожишь,
подними мне руки для защиты,
если пощадить меня не можешь.
Если ты не хочешь. И не надо.
И в любви, испуганно ловимой,
поскользнись на Родине и падай,
оказавшись во крови любимой.
Уезжать, бежать из Петербурга,
и всю жизнь летит до поворота
до любви, до сна, до переулка
зимняя карета идиота.

23. /КОММЕНТАРИЙ/
А все октябрь за окнами шумит,
и переулок за ночь перемыт
не раз, не два холодною водой,
и подворотни дышат пустотой.
Теперь все позже гаснут фонари,
неясный свет октябрьской зари
не затопляет мерзлые предместья,
и все ползет по фабрикам туман,
еще не прояснившимся умам
мерещатся последние известья,
и, тарахтя и стеклами, и жестью,
трамваи проезжают по домам.
/В такой-то час я продолжал рассказ,
недоуменье непротертых глаз,
и невниманье полусонных душ,
и торопливость, как холодный душ,
сливались в леденящую струю
и рушились в мистерию мою./
Читатель мой, мы в октябре живем.
В твоем воображении живом
теперь легко представится тоска
несчастного российского князька.
Ведь в октябре несложно тосковать,
морозный воздух молча целовать,
листать мою поэму...
Боже мой,
что, если ты прочтешь ее зимой
иль в августе воротишься домой
из южных путешествий, загорев,
и только во вступленье, надоев,
довольством и вниманием убит,
я буду брошен в угол и забыт,
чтоб поразмыслить над своей судьбой,
читатель мой... А впрочем, чорт с тобой!
Прекрасным душам счастья не дано.
Счастливое рассветное вино,
давно кружить в их душах перестав,
мгновенно высыхает на устах,
и снова погружается во мрак
прекраснодушный идиот, дурак,
и дверь любви запорами гремит,
и в горле горечь тягостно шумит,
так пей вино тоски и нелюбви
и смерть к себе испуганно зови,
чужие души робко теребя.
Но хватит комментариев с тебя,
читатель мой, я надоел давно,
но все же посоветую одно:
когда придет октябрь - уходи,
по сторонам презрительно гляди,
кого угодно можешь целовать,
обманывать, губить и блядовать
до омерзенья, до безумья пить.
Но в октябре не начинай любить.
/Я умудрен, как змей или отец./
Но перейдем к Честняге, наконец.

24. РОМАНС ДЛЯ ЧЕСТНЯГИ И ХОРА
Хор. Здесь дождь и дым, и улица,
туман и блеск огня.
Честняга. Глупцы, придурки, умники,
послушайте меня,
как честностью прославиться,
живя в добре и зле,
что сделать, чтоб понравиться
на небе и земле.
Я знал четыре способа:
-Покуда не умрешь,
надеяться на Господа...
Хор. -Ха-ха, приятель, врешь!
Честняга. Я слышу смех, иль кажется
мне этот жуткий смех.
Друзья, любите каждого,
друзья, любите всех -
- и дальнего, и ближнего,
детей и стариков...
Хор. Ха-ха, он выпил лишнего,
он ищет дураков!
Честняга. Я слышу смех. Наверное,
я слышу шум машин;
друзья, вот средство верное,
вот идеал мужчин:
-берите весла длинные,
топор, пилу, перо,
и за добро творимое
получите добро,
стучите в твердь лопатами,
марайте белый лист.
- Воздастся и заплатится...
Хор. Ха-ха, приятель, свист!
Ты нас считаешь дурнями,
считаешь за детей.
Честняга. Я слышу смех. Я думаю,
что это смех людей.
И я скажу, что думаю,
пускай в конце концов
я не достану курева
у этих наглецов.
О, как они куражатся,
но я скажу им всем,
четвертое и, кажется,
ненужное совсем,
четвертое /и лишнее/,
души /и тела/ лень.
-За ваши чувства высшие
цепляйтесь каждый день,
за ваши чувства сильные,
за горький кавардак
цепляйтесь крепче, милые...
Хор. А ну заткнись, чудак!
Чего ты добиваешься,
ты хлебало заткни,
чего ты дорываешься
над русскими людьми?
Земля и небо - господа,
но нам дано одно.
Ты знал четыре способа,
но все они - говно.
Но что-то проворонил ты:
чтоб сыто есть и пить,
ты должен построннему
на горло наступить.
Прости, мы извиняемся,
но знал ли ты когда,
как запросто меняются
на перегной года,
взамен обеда сытного,
взамен "лююблю -люблю" -
труда - но непосильного,
с любовью - по рублю.
И нам дано от Господа
немногое суметь,
но ключ любого способа,
но главное - посметь,
посметь заехать в рожу
и обмануть посметь,
и жизнь на жизнь похожа!
Честняга. Но более - на смерть.

25. /КОММЕНТАРИЙ/
Предоставляю каждому судить
кого здесь надо просто посадить
на цепь и за решетку. Чудеса.
Не лучше ль будет отвести глаза
и вновь увидеть золото аллей,
закат, который пламени алей,
и шум ветвей, и листья у виска,
и чей-то слабый взор издалека,
и над Невою воздух голубой,
и голубое небо над собой.
И сердце бьется медленней в груди,
и кажется, все беды позади,
и даже голоса их не слышны.
И посредине этой тишины
им не связать оборванную нить,
не выйти у тебя из-за спины,
чтоб сад, и жизнь, и осень заслонить.
Стихи мои, как бедная листва.
К какой зиме торопятся слова?
Но как листку - испуганно лови
вокруг слова из прожитой любви
и прижимай ладони к голове,
и по газонной согнутой траве
спеши назад - они бегут вослед,
но кажется, что впереди их нет.
Живи, живи под шум календаря,
о чем-то непрерывно говоря,
чтоб добежать до самого конца
и, руки отнимая от лица,
увидеть, что попал в знакомый сад,
и обернуться в ужасе назад:
- Как велики страдания твои.
Но как всегда, не зная для кого,
твори себя и жизнь свою твори
всей силою несчастья своего.

26.
Средь шумных расставаний городских,
гудков авто и гулов заводских,
и теплых магазинных площадей
опять встречать потерянных людей,
в какое-то мгновенье вспоминать
и всплескивать руками, догонять,
едва ли не попав под колесо.
Да, догонять, заглядывать в лицо,
и узнавать, и тут же целовать,
от радости на месте танцевать,
и говорить о перемене дел,
"да-да, я замечаю, похудел",
"да-да, пора заглядывать к врачу",
и дружелюбно хлопать по плечу,
и вдруг, заметив время на часах,
и телефон с ошибкой записав,
опять переминаться и спешить,
приятеля в объятьях придушить
и торопиться за трамваем вслед
теряя человека на пять лет.
Так обойдется время и со мной.
Мы встретимся однажды на Сенной
и, пары предложений не связав,
раздвинув рты и зубы показав,
расстанемся опять - не навсегда ль -
и по Садовой зашагает вдаль
мой грозный век, а я, как и всегда,
через канал, неведомо куда.

27.
Вот шествие по улице идет
и нас с тобою за собой ведет,
да, нас с тобой, мой невеселый стих.
И все понятней мне желанье их
по улице куда-нибудь плестись,
все отставать и где-то разойтись
уже навек, чтоб затерялся след,
чтоб вроде бы их не было и нет,
и это не насмешка и не трюк,
но это проще, чем петля и крюк,
а цель одна и в тот, и в этот раз,
да, цель одна: пусть не тревожат нас.
Пусть не тревожат нас в осенний день.
Нам нелегко, ведь мы и плоть, и тень
одновременно, вместе тень и свет,
считайте так, что нас на свете нет,
что вас толкнула тень, а не плечо.
А нам прожить хотя бы день еще;
мы не помеха, мы забьемся в щель.
А может быть, у них иная цель.
Перед тобою восемь человек,
забудь на миг свой торопливый век
и недоверчивость на время спрячь.
Вон, посмотри: проходит мимо Плач.

28. РОМАНС ПЛАЧА
В Петербурге сутолока и дрожь,
в переулках судорожный дождь,
вдоль реки по выбоинам скул
пробегает сумеречный гул.
Это плач по каждому из нас,
это город валится из глаз,
это пролетают у аллей
сломанные луны фонарей.
Это крик по собственной судьбе,
это плач и слезы по себе,
это плач, рыдание без слов,
погребальный гром колоколов.
Словно смерть и жизнь по временам,
это служба вечная по нам,
это вырастают у лица,
как деревья, песенки конца.
Погребальный белый пароход
с полюбовным венчиком из роз,
похоронный хор и хоровод,
как Харону дань за перевоз.
Это стук по нынешним гробам,
это самый новый барабан,
это саксафоны за рекой,
это общий крик за упокой.
Ничего от смерти не убрать.
Отчего так страшно умирать,
неподвижно лежа на спине
в освещенной вечером стране.
Оттого, что жизни нет конца,
оттого, что сколько ни зови,
все равно ты видишь у лица
тот же лик с глазами нелюбви.

29. /КОММЕНТАРИЙ/
Тоска, тоска. Хоть закричать в окно.
На улице становится темно
и все труднее лица различать,
и все трудней фигуры замечать:
не все ль равно. И нарастает злость.
Перед тобой не шествие, а горсть
измученных и вымокших людей.
И различать их лица все трудней.
Все те же струйки около висков,
все то же тарахтенье башмаков,
тоска ложится поперек лица.
Далеко ли, читатель, до конца.
Тоска, тоска. То тише, то быстрей
вдоль тысячи горящих фонарей,
дождевиков, накидок и пальто,
поблескивая, мечутся авто,
подъезды освещенные шумят,
как десять лет вперед или назад,
и залы театральные поют,
по-прежнему ища себе приют,
по улицам бездомные снуют.
А что бы ты здесь выбрал для себя.
По переулкам истово трубя
нестись в автомобиле или вдруг
в знакомый дом, где счастливый твой друг
в прихожей пальцем радостно грозит
за милый неожиданный визит,
а может, - с торопливостью дыша,
на хоры подниматься не спеша,
а может быть, оплакивать меня,
по тем же переулкам семеня.
Но плакать о себе - какая ложь!
Как выберешь ты, так и проживешь.
Так научись минутой дорожить,
которую дано тебе прожить,
не успевая все предусмотреть,
в которой можно даже умереть.
Побольше думай, друг мой, о себе,
оказываясь в гуще и гурьбе,
быстрее выбирайся и взгляни
хоть раз не изнутри - со стороны.
Так выбирай светящийся подъезд
или пластмассу театральных мест,
иль дом друзей, былое возлюбя.
1 2 3 4 5