Снять квартиру с охраны может лишь очень близкий к семье человек. К тому же он должен был точно знать, где лежит футляр, согласен?
- Пожалуй. Не могу пока тебе объяснить, но мне все кажется, что в этой истории с самого начала что-то не так, очень неправильно. Посылка неверна. А мы пытаемся, исходя из нее, сделать выводы. Вопросов тьма. Почему, например, тот, кто похитил шпагу, оставил футляр? Почему он потом пришел за ним? И одно ли это лицо?
- Скорее всего - да. И опять же это должен быть свой человек Всеволожским - раз уж ему было известно, что шпага хранится не на квартире профессора, а у них - и где именно, раз уж он был так уверен, что в любой момент может, украв предварительно шпагу, забрать и футляр...
- Стоп! - сказал Яков. - Он взял только шпагу, чтобы ее исчезновение возможно дольше оставалось незамеченным. Время надежнее всего убирает следы. Или он еще не нашел канал сбыта. Или окончательно не договорился о цене. Или нынешний владелец шпаги знал, что она должна быть в футляре, и потребовал полный комплект. Бесспорно одно - шпагу он брал не для себя.
- Почему ты так уверен?
- Не знаю, - рассердился Яков. - Честное слово, не знаю. Но уверен. Ну-ка, закрепим урок. Повтори, что я сказал.
Я послушно начал говорить:
- Человек, близкий к семье Всеволожских...
- ...Или ее член...
- Да, или ее член... Во всяком случае, пользующийся неограниченным ее доверием, выбирает благоприятный момент и похищает шпагу. Позавчера в двадцать один ноль-ноль он вновь проникает в квартиру Всеволожских, забирает футляр...
... - Вкладывает в него шпагу, щелкает замочками и передает эти бесценные предметы в другие руки. И где теперь шпага - одному богу ведомо. И нынешнему владельцу.
- Так чего же проще? Чего мы ломаем голову? Давай найдем его, и он ответит нам на все вопросы. Ага?
- Ага.
Не могу не похвалиться, что примерно так и было на самом деле. Мы угадали практически все. За исключением одной мелочи. Но, конечно же, тогда мы этого не знали.
В дверь постучали, и вошел профессор Пахомов. Выглядел он гораздо хуже, чем вчера: осунулся, побледнел, постарел - видимо, провел нелегкую ночь. Но самое неприятное - он был как-то уж очень спокоен, равнодушен, будто внутренне махнул на все рукой и решил безразлично ждать любого конца этой невеселой истории.
Не знаю, заметил ли Яков его состояние, но, во всяком случае, он этого не показал и решительно приступил к делу:
- Прежде всего, профессор, попрошу вас дать подробное описание шпаги и футляра, чтобы нам иметь четкое и ясное представление о предмете розыска.
- Это нетрудно, - вяло отозвался Пахомов и, как и в прошлый раз, попросил воды: то ли все-таки волновался, то ли просто профессиональная привычка преподавателя.
- Шпага очень красивая. Эфес ее сделан в виде медной змейки - когда берешься за рукоятку, она как бы охватывает руку. Змея обвивает чашку, и из ее раскрытой пасти выбегает клинок. Он довольно узкий, блестящий, с гравировкой, с девизами...
- С какими именно? - перебил Яков.
- Я плохо помню латынь, - несколько смутился профессор. - Один, на правой стороне клинка, мне переводили как "Счастливы обладающие", а другой - "Мое смертельно жало". Кстати, кто-то, сейчас не вспомню, говорил, что в одном из девизов имеется ошибка в написании. Но это, я полагаю, несущественно... Да, хвостик у змеи отломан, а в торец рукоятки вправлен красный камень, вернее всего - рубин.
- Хорошо, - сказал Яков, - приметы совершенно неординарные. Как говорится, каждая из них - особая и может служить несомненным признаком данного предмета...
Он едва удержался, по-моему, чтобы не добавить: "...как сказали бы Брокгауз и Ефрон".
- Теперь о футляре. Догадываюсь, что это не просто картонная коробка, верно?
Профессор кивнул и принялся старательно описывать футляр.
"Обтянут черной кожей, потертой на сгибах, - записывал я, - обит медными уголочками в виде листиков земляники; примерно так же исполнены петли и замки. В широкой части футляра прикреплен художественно исполненный герб: овальный с выемкой щит, поддерживаемый валькириями, над ним - семь шлемов (один из них - центральный - с короной). Герб сильно потерт, цвета его неразличимы, на ленте выбит девиз ("За алтари и отечество"). Внутри футляра длинное узкое гнездо с широким, почти круглым, углублением на одном конце".
- В общем, - подвел черту Яков, - похож на футляр какого-то музыкального инструмента?
- Пожалуй, - согласился профессор. - Но с первого взгляда видно, что вещь, так сказать, штучная, где каждый гвоздик и петелька сделаны только для нее и живыми руками, а не машиной.
- Кстати, - будто вдруг вспомнил Яков, - почему вы от нас скрыли, что в вашей квартире совершена кража?
- Я не скрыл, - обиделся профессор Пахомов. - Просто не счел это событие достаточно серьезным, чтобы информировать вас о нем. Фактически у меня ничего не украдено, так - пустяки. Вино, сигареты...
- Насколько мне известно, вы все же понесли какой-то материальный ущерб?
- В незначительной степени. Разбита люстра, сорвана дверца шкафа и подобные мелочи.
- А почему это произошло, вы не задумывались? Хулиганство? Или что-то более серьезное?
- Извините, - наконец-то проявляя твердость, заявил профессор. - Это уж вам решать, товарищ следователь.
- Вместе будем решать, - в тон ему возразил Яков. - Не кажется ли вам, что в вашей квартире что-то искали? Конкретное и ценное. Не шпагу ли?
Профессор пожал плечами и промолчал.
- Ладно, к этому мы вернемся позже. А сейчас я попрошу вас возможно полнее в письменной форме ответить на следующие вопросы: кто знал о вашей шпаге, кто проявлял к ней особый интерес и делал вам конкретные предложения, кому известно, что вы оставляли ее на хранение Всеволожским, кто перестал посещать вас после вашей зарубежной поездки? Кстати, чем она была вызвана?
- Международный симпозиум по некоторым проблемам сельского хозяйства. Решался вопрос о проведении в Москве Международной выставки по кормоуборочным машинам. Это, кстати, моя основная специальность. Теория, конструирование. Читаю курс по этому предмету, веду научную работу.
- Ну, - оживился Яков. - Косилки, стогометатели, да? Я хоть и коренной горожанин, дитя асфальта, но очень люблю косить.
Вот это новость!
- Знаете, это прекрасно - на заре, по росе - вжик, вжик. Правда, признался он добросовестно, - я никогда не косил.
Профессор улыбнулся снисходительно и с чувством превосходства.
- Ну, прекрасно, устраивайтесь поудобнее, - Яков, будто потеплел, похоже, встретил земляка вдали от родины, - вот вам бумага, работайте. А я только провожу товарища Оболенского и снова к вашим услугам.
- Позвольте мне позвонить на кафедру: у меня сегодня лекция, надо предупредить, что я задерживаюсь.
- Конечно, конечно.
Профессор звонит, договаривается с кем-то, чтобы его заменили, а мы выходим в коридор.
- Сережа, - наказывает Яков. - Навести еще раз "графиню", выясни, где и на каком сеансе они были в кино, что смотрели и кто, кроме ее Павлика, мог бы снять квартиру с охраны. Ага? А потом смотайся по-быстрому и к нему.
"Смотайся". Павлик где-то в новом районе живет!
- А как насчет машины?
- Никак. Мы с профессором в музей поедем, с любезными сотрудниками побеседуем.
У подъезда меня окликнула лифтерша Стеша. Устроившись с вязанием на скамеечке в тени больших, пыльных лип, она была вполне настроена на долгий разговор.
- Самой-то нету. К Пашке укатила. И вчера к нему ездила, после вас сразу и сорвалася. А Глафира-то дома. И профессор у них нынче ночевал. Он к хозяйке-то давно клинья подбивает, еще при муже у них шуры-амуры завелись. Я про них все знаю...
- Это откуда же? - спросил я, садясь с ней рядом. Очень мне не хотелось пользоваться таким источником информации, но выбирать не приходилось.
- Откуда! Я у них в дому все равно что своя, уж сколько лет. Глафира-то у ней по хозяйству, по магазинам, а как уборка тяжелая, как грязная работа - они всегда меня зовут. Правда, так при хозяине было, а сейчас-то ей лишний расход ни к чему. И так уж прожилась совсем. Пашка у них с мальства такой балованый, такой балованый, ни тебе забот, ни отказа ни в чем, он и сейчас все тянет. А уж чего тянуть - ничего не осталось. Книжки вон продает, сама стесняется - меня просит. А мне что: снесу, и рублик-два она мне выделит за труды. Не велик доход, а приятно. Да и то сказать - не краду, правда же?
Стеша говорила, пальцы ее ловко вертели блестящие спицы; иногда она замолкала, шевелила губами - подсчитывала петли.
- Теперь у ей одна дорога - за профессора идти. Да он, видать по всему, не больно-то об том мечтает. Раньше-то ему вольготно было Мстислав в гастроли подался, а этот уж тут вьется. Нынче уже по-другому: сама его ловит, а ему старый хомут, конечное дело, без надобности. Опять же к Пашке-балбесу в отцы охота ли?
Разговор со Стешей, вернее, ее монолог, был мне крайне неприятен. Она не стеснялась выворачивать наизнанку семейное белье Всеволожских, даже больше - делала это с каким-то злорадным удовольствием, но и прервать ее я не решался - кое-что полезное из мутного потока ее сплетен оседало на дне лотка. Не сказать, чтобы это было золото, но в нашем положении каждому камешку рад.
В это время к подъезду подлетел ободранный "Москвичок" с надписью по кузову "Специальная", взвизгнул тормозами, как заорал, и остановился. Хлопнула дверца, и в подъезд прошмыгнул какой-то парень в кожаном пиджаке.
- Мишка, фамилию не знаю, Пашкин дружок. Тоже пьяница. И ворюга - два раза сидел уже. Сейчас его Глафира наладит с лестницы.
"Так или иначе, - подумал я, - а все равно всех Пашкиных дружков придется перебирать. Почему же с этого не начать?"
Когда я подошел к дверям квартиры Всеволожских, оттуда и правда слышался шум: громкий, грубый голос домработницы, визгливый лай болонки, какой-то стук.
Я позвонил. Открыла обозленная чем-то Глаша; из-за ее спины вывернулся этот парень: "До свиданья, теть Глаш" - и, оттолкнув меня, вышел на площадку.
Я положил ему руку на плечо:
- Подожди, друг, вернись-ка на минутку.
- Еще чего! Меня дела ждут, а тебя я знать не знаю!
Я достал удостоверение и раскрыл его. Парень заглянул в книжечку, посмотрел на меня, перевел взгляд на Глашу, опять на меня... и вдруг рванулся и загромыхал каблуками вниз по лестнице. Я увидел только его спину, распахнувшиеся полы пиджака; бросился за ним. Не сразу, признаюсь. Настолько это было неожиданным.
Не учел я и еще одного обстоятельства: подъезды в этом доме были спаренные, каждый этаж одного соединялся с другим коридором... Я проскочил вниз на три этажа, пока до меня дошло, что я уже не слышу стука его каблуков - значит, где-то свернул и, вполне возможно, поднялся в соседнем подъезде наверх и сидит, посмеиваясь, на ступеньках, отдыхает, довольный. Ищи его теперь, бегай по всем девяти этажам!
Я спустился вниз и остановился около машины, закурил, поглядывая на оба подъезда.
Ждать пришлось недолго. Дверь приоткрылась - другая, как я и думал, Мишка осторожно выглянул, нырнул было снова в подъезд, но, видно, понял, что это глупо, и медленно пошел ко мне. Пиджак он уже снял и нес в руке.
- Набегался?
- А чего ты хватаешься? Я тебе кто - гражданин или преступник? - На лице его - широком, опухшем и, казалось, немытом - явно отражалась борьба между страхом и наглостью. Он лихорадочно и безуспешно соображал, как себя держать и что ему может грозить.
- Документы предъявите, пожалуйста.
Он упер левую руку в бок, сплюнул:
- А я их с собой не беру, потерять опасаюсь.
- И водительские права тоже?
Мишка еще больше растерялся - по всему, сообразительностью большой он не обладал.
- А при чем права, начальник? Езжу по правилам, может, машину не здесь поставил, так, пожалуйста, штрафуй - милое дело!
Я уже начал терять терпение.
- Ну, хватит! Не хочешь дома ночевать? Документы!
У него нашлось, кроме прав, служебное удостоверение.
- Завтра утром зайдешь в райотдел, комната четыре, к инспектору Оболенскому.
- За что наказываешь, начальник? - заныл Мишка. - Нет ничего за мной.
- За неповиновение представителю власти, - сказал я первое, что пришло в голову. Но, в общем-то, я уже был уверен, что этим парнем придется заняться всерьез. Не знаю, имел ли он какое-нибудь отношение к пропаже шпаги, но то, что "за ним ничего нет" - весьма сомнительно. Зачем к Всеволожским приходил?
- Пашку навестить хотел. Я его адреса нового не знаю, спросить зашел. А ты хватаешь.
- Ладно, все. До завтра.
- Без хозяйки ни об чем говорить не буду, - отрезала Глаша. - Не велено. И сама не желаю.
Я уже было открыл рот с целью напомнить Глаше, что "говорить" со мной она обязана по закону, но вовремя перестроился и в самых изысканных выражениях с капелькой высокомерия (в расчете на психологию домработницы, которую годами отрабатывала в ней Ираида Павловна) объяснил, что для пользы и спокойствия "вашего благородного семейства" мне крайне необходимо знать, на каком фильме они вчера были с хозяйкой.
- Это скажу, - буркнула, несколько смягчившись, Глаша. - Названия только не упомню. А картина трогательная была. Хозяйка-то все морщилась и фыркала, а мне она очень до сердца достала, всю душу пробрала.
- "Долгие рассветы" называется? - уточнил я. - Про женскую тракторную бригаду?
- Она самая, - подтвердила Глаша и наконец пропустила меня в комнату. - Про бригаду и про землячку мою. Вот ведь всего достигла: и Герой Труда, и государственный человек, и артистка ее в кино играет, - Глаша усмехнулась, но как-то грустно. - Подружками были. За одним парнем бегали. И в бригаду вместе пошли. Да меня вскорости Мстислав (он мне родня, только мы с ним так и не разобрались - кто кому кем приводится) в город сманил. Вот я и получила себе новую специальность. А не то - так, может, и про меня сейчас кино снимали бы или песни складывали. Ну теперь что уж...
- Так с ними всю жизнь и прожили? - спросил я.
- Так и прожила. Мстиславу-то я жаловалась, говорила ему, что на производству хочу. Он все обещался, а хозяйка - та ни в какую. И то сказать - как же она без прислуги!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11