Кухня у нас была маленькая, и в ней всегда было жарко. Круглый поворотный вентилятор дребезжа вращался на верхней панели холодильника, пытаясь заставить воздух циркулировать, а мама и Бабка занимались приготовлением ужина. Движения их были замедленными, но четкими. Они устали, да и слишком жарко было, чтобы суетиться.
Они недолюбливали друг друга, но обе старались поддерживать мир в семье. Я никогда не слышал, чтобы они спорили, и ни разу не слышал от мамы плохого слова по адресу ее свекрови. Они жили в одном доме, готовили одни и те же блюда, вместе стирали, вместе собирали урожай хлопка. А когда вокруг столько всякой работы, у кого найдется время на препирательства?
Но Бабка родилась и выросла среди хлопка и прекрасно знала, что и похоронят ее в той самой земле, на которой она всю жизнь горбатилась. А вот мама всегда стремилась отсюда уехать.
Ежедневно выполняя один и тот же кухонный ритуал, они молчаливо выработали приемлемый для обеих метод сотрудничества и разделения труда. Бабка ошивалась возле плиты, присматривая за выпекающимся кукурузным хлебом, переворачивая картошку, помешивая варящиеся початки и окру. Мама держалась возле кухонной раковины — там она чистила овощи и туда складывала грязную посуду. Я наблюдал за всем этим от кухонного стола, где сидел каждый вечер и снимал тонким ножом кожицу с огурцов. Обе они любили музыку, и иногда одна из них начинала петь, а другая потихоньку подпевать. Это помогало снять накопившееся раздражение.
Но сегодня было не так. Обе были слишком заняты, чтобы петь или напевать. Мама все еще кипела по поводу того, что мексиканцев опять везли, как скотину. А Бабка дулась из-за того, что Спруилы оккупировали наш передний двор.
Точно в шесть вечера Бабка сняла с себя фартук и села за стол напротив меня. Стол одним концом был приставлен к стене и служил чем-то вроде большой полки, где вечно скапливались всякие вещи. В центре стоял радиоприемник фирмы РСА в ореховом корпусе. Она включила его и улыбнулась мне.
Программу новостей канала Си-би-эс нам читал Эдуард Р. Марроу, прямая трансляция из Нью-Йорка. Всю неделю шли жестокие бои около Пхеньяна, где-то возле побережья Японского моря, а из старой географической карты, которую Бабка держала у себя в прикроватной тумбочке, мы знали, что где-то там воюет пехотная дивизия, в которой служит Рики. Последнее письмо от него пришло две недели назад. Это был второпях исписанный листок, но между строк можно было понять, что он торчит в самом пекле.
Когда мистер Марроу покончил с главной новостью насчет очередной склоки с русскими, то перешел к Корее. Бабка прикрыла глаза. Она сложила руки вместе, приложив оба указательных пальца к губам, и замерла в ожидании.
Не знаю, чего именно она ждала. Мистер Марроу вовсе не собирался сообщать всей стране, погиб Рики Чандлер или еще жив.
Мама тоже слушала новости. Она стояла спиной к кухонной раковине, держа в руках полотенце и уперев пустой взгляд в столешницу. Так происходило почти каждый вечер все лето и осень 1952 года.
Переговоры о мире вроде начались, но потом прекратились. Китайцы отступили, затем опять перешли в наступление. Слушая передачи мистера Марроу и читая письма Рики, мы переживали все события этой войны.
Паппи и отец никогда не слушали программы новостей. Они вечно были заняты вне дома, в сарае для инструментов, или возились с насосом или еще с какими-нибудь мелочами, которые вполне могли и подождать. Они без конца обсуждали виды на урожай, пытаясь найти хоть какой-нибудь предлог, чтобы перестать волноваться за Рики. Оба они были на войне. И им не нужны были услуги мистера Марроу из Нью-Йорка, зачитывавшего очередные телеграммы от корреспондентов из Кореи и сообщавшего стране, что происходит на том или другом участке фронта. Они и так знали.
Как бы то ни было, но в тот вечер сообщение из Кореи было очень коротким, и в нашем маленьком домике это было сочтено хорошим знаком. Мистер Марроу перешел к другим новостям, и Бабка наконец мне улыбнулась.
— С Рики все в порядке, — сказала она и погладила меня по руке. — Скоро он вернется домой.
Она заслужила право верить в это. Она ждала Паппи с Первой мировой, а потом, во Вторую мировую, долго молилась за отца и его здоровье. Ее мужчины всегда возвращались домой, и Рики тоже не должен нас подвести.
Она выключила радио. Картошка и окра требовали ее внимания. Они с мамой вернулись к своим кухонным заботам. И все мы ждали, когда Паппи наконец войдет с заднего крыльца. Думаю, Паппи ожидал от этой войны самого худшего. Чандлерам в этом столетии пока что везло. Новости он слушать не желал, но хотел знать, хорошо идут дела или плохо. И когда мы выключали радио, он всегда тут же появлялся на кухне. И в тот вечер он тоже вошел, остановился у стола и взъерошил мне волосы. Бабка подняла на него глаза, улыбнулась и сказала: — Плохих сообщений не было.
Мама мне говорила, что Бабка и Паппи чуть не каждую ночь просыпаются всего через час или два после того, как заснули, — они очень беспокоились за своего младшего. Бабка всех уверяла, что Рики обязательно вернется домой. Паппи не был в этом так уверен.
В половине седьмого мы уселись за стол, сложив ладони, и прочли благодарственную молитву за хлеб наш насущный и все блага. Паппи всегда читал молитву, по крайней мере перед ужином. Он поблагодарил Господа за то, что Он послал нам мексиканцев и Спруилов, и за хороший урожай, что у нас вырос. Я молился про себя, только за Рики. Я, конечно, был благодарен Ему за хлеб насущный, но это не казалось мне таким важным, как жизнь Рики.
Взрослые ели медленно и говорили только о хлопке. От меня никто не ждал, что я могу что-то добавить к их рассуждениям. Бабка вообще придерживалась мнения, что детей нужно видеть, но не слышать.
А я хотел пойти в амбар и посмотреть, как там мексиканцы. И еще мне хотелось пробраться на передний двор — может, удастся увидеть Тэлли. Мама что-то уже начала подозревать, так что, когда мы покончили с едой, велела мне помочь ей с посудой. Я бы предпочел, чтобы меня выпороли, но выбора не было.
* * *
Как всегда, мы устроились на передней веранде на наши ежевечерние посиделки. Внешне этот ритуал казался совсем простым, но таковым вовсе не был. Прежде всего надо было подождать, пока пища «уляжется», потом немного поиграть в бейсбол. Потом мы включали радио, чтобы послушать спортивного комментатора сент-луисской студии КМОКС Харри Карая и его разбор всех последних игр наших любимых «Кардиналз». Мама с Бабкой при этом будут лущить горох или бобы. И обсуждать не до конца обсосанные за ужином сплетни. И еще, конечно же, все будут продолжать гадать насчет урожая хлопка.
Но в тот вечер в Сент-Луисе, в двух сотнях миль от нас, пошел дождь, и матч был отменен. Я сидел на ступенях крыльца, надев на руку свою перчатку «Роулингс» и сжимая ею бейсбольный мяч, наблюдал за Спруилами, которые бродили в отдалении как тени, и удивлялся, как это люди могут быть такими безмозглыми, чтобы развести костер прямо на пластине «дома».
Снаружи у нас стоял другой радиоприемник, маленький «Дженерал электрик» — отец купил его в Бостоне, после войны, когда выписался из госпиталя. Единственным предназначением этого приемника было держать нас в курсе всех игр «Кардиналз». Мы редко пропускали хоть один матч. Приемник стоял на деревянном ящике рядом со скрипучей качалкой, в которой отдыхали мужчины. Мама и Бабка сидели в деревянных креслах с мягкими сиденьями на другом конце веранды, недалеко от нас, и лущили горох. А я сидел посередине, на ступеньках крыльца.
Пока не прибыли мексиканцы, у нас здесь стоял еще и маленький переносной вентилятор — мы его всегда ставили возле двери. И каждый вечер он, тихонько жужжа, умудрялся хоть немного разгонять вокруг нас тяжелый горячий воздух, так что сидеть становилось вполне переносимо. Но теперь, спасибо маме, вентилятор стоял на чердаке у мексиканцев. Из-за этого у взрослых возникали некоторые трения, но меня в них в общем-то не посвящали.
Так что вечер был очень тихий и спокойный — никаких игр в бейсбол, никакого вентилятора, просто спокойный разговор усталых фермеров в ожидании, пока температура упадет хоть на несколько градусов.
Дождь в Сент-Луисе дал мужчинам повод поволноваться по поводу урожая. Реки и ручьи в дельте Арканзаса переполнялись с угрожающей регулярностью. Каждые четыре-пять лет они выходили из берегов и смывали с полей урожай. Я, правда, не помнил ни одного такого наводнения, но слышал о них столько, что мог себя считать ветераном. Мы, бывало, неделями молились о дожде. А когда он приходил и как только земля пропитывалась влагой, Паппи и отец начинали поглядывать на облака и рассказывать истории о прошлых наводнениях. Спруилы тем временем укладывались спать. Их голоса звучали все тише и тише. Я видел, как их тени мелькают вокруг палатки. Огонь в костре еще раз вспыхнул и погас.
На ферму Чандлеров опустилась тишина. Теперь у нас были люди с гор. И мексиканцы тоже приехали. Урожай ожидал сбора.
Глава 4
В какой-то момент в сплошном мраке ночи Паппи, наш будильник в человеческом образе, проснулся, натянул сапоги и принялся топать по кухне, готовя себе первую кружку кофе. Дом у нас небольшой — три спальни, кухня, общая комната — и такой старый, что дощатый пол в некоторых местах просел. И если кто-то хотел разбудить остальных, он или она могли это сделать без труда.
Мне разрешалось полежать в постели, пока за мной не заходил отец. Спать, правда, теперь было затруднительно — на ферме собралось столько народу, да и несобранный урожай не давал покоя. Я уже проснулся, когда отец пришел меня будить и сказал, что пора вставать. Я быстро оделся и догнал его у выхода на задний двор.
Еще не было и намека на рассвет, а мы уже пересекали задний двор, и роса обильно оседала на наших сапогах. Мы остановились у курятника, отец нагнулся и пролез внутрь. Мне было сказано подождать снаружи, так как месяц назад, собирая в полной темноте яйца, я умудрился наступить на огромного полоза и потом два дня плакал от пережитого страха. Отец сначала мне не очень-то сочувствовал: полозы ведь безвредны, они просто часть нашей фермерской жизни. А вот мама, наоборот, пришла в неистовство, так что мне пока что было запрещено собирать яйца в одиночку.
Отец собрал дюжину яиц в сплетенную из соломы плошку и передал ее мне. И мы пошли к амбару, где нас ждала Изабель. А поскольку мы перебудили всех кур, то и петухи проснулись и запели.
Единственным источником света сейчас служила слабая электролампочка, свисавшая с сеновала. Мексиканцы уже проснулись. Позади амбара горел костер, и они все сгрудились возле него, как будто им было холодно. А мне было тепло от рассеянной в воздухе влаги.
Я уже умел доить корову, так что эта утренняя обязанность по большей части падала на меня. Но воспоминания о полозе до сих пор заставляли меня вздрагивать от страха, а кроме того, мы еще и торопились, поскольку к рассвету нам нужно было быть в поле. Отец быстренько надоил галлона два молока, что у меня заняло бы чуть не все утро. Мы отнесли продукты на кухню, где распоряжались женщины. На сковородке жарился бекон, и его запах мощной волной распространялся вокруг.
На завтрак, кроме того, были свежие яйца и горячие хлебцы с сахарным сорго — последнее по желанию. Пока готовили, я устроился на своем стуле, разгладил ладонями влажную клетчатую клеенку на столе и стал дожидаться первой чашки кофе. Это была единственная слабость, которую мама мне позволяла.
Бабка поставила передо мной чашку на блюдце, потом сахарницу и свежие сливки. Я насыпал в кофе сахару, пока он не стал сладким как солод, и начал помаленьку прихлебывать.
За завтраком разговоров обычно почти не вели. Это было, конечно, здорово — заполучить столько рабочих к себе на ферму на сбор урожая, однако общий энтузиазм несколько блекнул перед реальностью — ведь нам предстояло провести ближайшие двенадцать часов под палящим солнцем и, согнувшись в три погибели, собирать и собирать хлопок, пока пальцы не начнут кровоточить.
Мы быстро поели под пение петухов, устроивших на заднем дворе настоящий бедлам. Хлебцы, что пекла бабушка, были большие, тяжелые и идеально круглые, они были здорово разогреты, так что когда я аккуратно клал в серединку кусочек масла, оно тут же таяло. Я наблюдал, как горячий желтый кружок впитывался в хлебец, потом откусывал кусочек. Мама признавала, что Рут Чандлер делала самые лучшие хлебцы, которые ей когда-либо доводилось пробовать. Мне очень хотелось съесть штуки две или даже три, как отец, но они в меня уже просто не вмещались. Мама съела один, Бабка тоже. Паппи умял два, отец — три. Через несколько часов, в середине первой половины дня, мы устроим на минутку перерыв и присядем в тени какого-нибудь дерева или нашего прицепа, чтобы доесть остальные хлебцы.
Зимой завтрак всегда тянулся долго, все ели медленно, потому что больше делать было почти и нечего. Темп еды становился несколько быстрее весной, потому что шел сев, и летом, когда мы были заняты прополкой и прореживанием посадок. А вот осенью, когда шел сбор урожая и когда солнце само тебя подгоняло, мы завтракали очень быстро и целеустремленно.
Поговорили немного о погоде. Дождь, который заставил вчера отменить матч «Кардиналз» в Сент-Луисе, не давал Паппи покоя. Сент-Луис был далеко, никто из нас, кроме самого Паппи, там никогда и не бывал, но все равно тамошняя погода была сейчас одной из важнейших составляющих успешного сбора нашего урожая. Мама внимательно слушала. Я в разговор не встревал.
Отец всегда помнил прогнозы погоды из ежегодника и сейчас высказал такое мнение, что погода весь сентябрь будет благоприятной. А вот середина октября уже вызывала сомнения. К тому времени ожидалось ухудшение. Так что нам было обязательно нужно вкалывать ближайшие шесть недель до полного изнеможения. И чем усерднее мы будем работать, тем усерднее будут работать мексиканцы и Спруилы. Таким вот образом отец нас накачивал.
Разговор переместился на поденных рабочих.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52