Отис уже разравнивал его, медленно продвигаясь в нашу сторону. Мы отошли назад, под дерево, и стали смотреть.
В голове у меня прояснилось, я чувствовал себя нормально. Мама по-прежнему придерживала меня за плечо, как будто опасаясь, что я снова грохнусь в обморок. Когда Отис подъехал ближе, я сделал шаг к дороге. Двигатель грейдера ревел, его отвал смешивал гравий с пылью. Нашу дорогу ремонтировали — очень важный момент в нашей жизни.
Отис иногда махал нам в знак приветствия, а иногда — нет. Мне было хорошо видны его шрамы и черная нашлепка на глазу. Ох, сколько вопросов я готов был ему задать!
И еще я видел только одну обезьянку. Она сидела на раме грейдера, рядом с рулевым колесом, и выглядела очень грустной. Я осмотрел весь грейдер в поисках ее подруги, но никаких других обезьян там не было.
Мы помахали Отису, который посмотрел на нас, но не помахал в ответ. В нашем мире это считалось ужасной грубостью, но ведь Отис был из совсем другого мира. Из-за полученных на войне шрамов у него не было ни жены, ни детей, ничего, кроме одиночества.
Вдруг грейдер остановился. Отис повернулся и посмотрел на меня своим единственным целым глазом, а потом махнул, приглашая подняться к нему. Я тут же подался к грейдеру, а мама бросилась вперед, чтобы сказать «нет». Отис прокричал: «Все будет в порядке! Ничего ему не сделается!», но это не имело никакого значения: я уже забирался к нему наверх.
Он ухватил меня за руку и втащил на площадку, на которой сидел сам. «Стой здесь, — ворчливо велел он, ткнув пальцем в место рядом с собой. — И держись вот за это». Я ухватился за какую-то ручку рядом с другим, очень важным с виду, рычагом, к которому боялся прикоснуться. Я поглядел вниз на маму, которая стояла, уперев руки в боки. Она качала головой, как будто готова была меня удушить, но тут я заметил у нее на губах слабую улыбку.
Отис дал по газам, и мотор позади нас вновь ожил и заревел. Он выжал ногой педаль сцепления по самого пола, перевел рычаг переключения передач, и мы тронулись. Я легко обогнал бы грейдер, даже идучи шагом, но при таком реве дизеля казалось, что мы несемся вперед.
Я стоял слева от Отиса и пытался не смотреть на его шрамы. Через пару минут он словно забыл о моем присутствии. А вот обезьяна, наоборот, мной заинтересовалась. Она смотрела на меня, словно я вторгся сюда непрошеным, а потом медленно, крадучись, подобралась поближе, все время на четвереньках, готовая в любой момент прыгнуть на меня. Потом вскочила на правое плечо Отиса, обошла по плечам его шею и уселась на левом плече, уставившись на меня.
А я смотрел на нее. Она была не крупнее беличьего детеныша, нежный черный мех и маленькие черные глазки, едва разделяемые переносицей. Ее длинный черный хвост свисал вдоль груди Отиса. А тот все переключал рычаги, разравнивал гравий, что-то бормоча себе под нос и как будто не замечая обезьяну у себя на плече.
Когда я убедился, что обезьяне вполне достаточно просто смотреть на меня, то переключил внимание на то, как работает дорожный грейдер. Отис как раз опустил отвал в неглубокий кювет, отрегулировал его на более острый угол и подцепил им пласт дерна и земли, чтобы выложить все это на дорогу. Я знал по своим прежним наблюдениям, что потом он несколько раз проедет взад-вперед, засыпая ямы, выравнивая середину дороги и засыпая ее гравием. Паппи был того мнения, что Отис и власти округа должны ремонтировать нашу дорогу чаще, но так думают все фермеры.
Отис развернул грейдер, всадил отвал в край другого кювета и снова направил машину в сторону нашего дома. Обезьяна не шевельнулась.
— А где другая обезьяна? — громко спросил я, нагнувшись к уху Отиса.
Он ткнул пальцем в сторону отвального ножа грейдера и ответил: «Упала».
Мне понадобилась целая секунда, чтобы понять, и меня обуял ужас при мысли о бедной маленькой обезьянке, попавшей под нож и встретившей такую страшную смерть. Отиса это, по всей видимости, не очень трогало, а вот оставшаяся обезьянка, несомненно, оплакивала потерю своей подружки. Она так и сидела там, иногда поглядывая на меня, иногда в сторону, очень-очень одинокая. Она явно старалась теперь держаться подальше от ножа.
Мама стояла не шевелясь. Я помахал ей, а она махнула мне в ответ. Отис опять никак на это не отреагировал. Он все время сплевывал, выпуская длинную струю коричневой табачной слюны, которая падала на землю перед задними колесами. Он утирал рот грязным рукавом, правым и левым, в зависимости от того, какая его рука в данный момент была занята тем или иным рычагом. Паппи говорил, что Отис — человек очень спокойный и уравновешенный; и точно, табачная слюна стекала из обоих уголков его рта, а ему хоть бы что.
С того высокого места, где я сейчас находился, был виден наш дом, а далеко позади него, посреди поля, — прицеп с хлопком и несколько соломенных шляп, рассыпавшихся вокруг него. Я поискал еще и обнаружил мексиканцев, в общем, в том же самом месте, где обычно, и подумал о Ковбое — с выкидным ножом в кармане и, несомненно, очень гордом своим последним убийством. И еще подумал, сказал ли он об этом своим приятелям. Скорее всего нет.
На секунду я испугался, потому что мама осталась далеко позади нас и совсем одна. Испуг был совершенно беспричинный, я отлично понимал это, но мысли у меня сейчас были абсолютно иррациональные.
А когда я разглядел линию деревьев вдоль реки, меня обуял новый страх. Мне вдруг стало боязно снова увидеть мост, место убийства. Несомненно, там остались следы крови, свидетельство того, что там произошло нечто ужасное. Или, может, их смыл дождь? Иногда проходило несколько дней подряд, когда по мосту не проезжал ни один грузовик или легковушка. Видел ли кто-нибудь кровь Хэнка? Скорее, эта важная улика уже исчезла.
И вообще, действительно ли все это имело место? Или это был просто дурной сон?
Реку мне тоже не хотелось видеть. Вода в ней в это время года текла медленно, а Хэнк был такой крупный. Может, его уже вынесло на берег? Вынесло на отмель, как выбросившегося на берег кита. Мне, конечно же, совсем не хотелось оказаться на месте того, кто его обнаружит.
Ковбой ведь Хэнка буквально всего изрезал. И Ковбой был единственным из всех тутошних, у кого имелся выкидной нож, да и мотивов у него было предостаточно. Такое преступление даже Стик Пауэрс может раскрыть.
Я был единственным свидетелем, но уже решил, что эту тайну унесу с собой в могилу.
Отис переключил передачу и повернул назад — достаточно трудное дело при управлении дорожным грейдером, как я начал понимать. Я увидел в отдалении мост, но мы находились слишком далеко от него, чтобы хоть что-то там разглядеть. Обезьяне надоело глазеть на меня, и она переместилась на другое плечо Отиса. С минуту она еще смотрела на меня из-за его головы, а потом просто застыла там, нахохлившись как сова и уставившись на дорогу.
Ох, если бы меня сейчас видел Деуэйн! Он бы умер от зависти! Какое это было бы для него унижение! Он бы так переживал, что потом неделю бы со мной не разговаривал! Я не мог дождаться субботы. Я там всем на Мэйн-стрит расскажу, что весь день провел на грейдере, с Отисом и его обезьяной. Правда, всего лишь с одной обезьяной, так что придется еще рассказать, что случилось с другой. И обо всех этих рычагах и ручках, которые с земли выглядели совершенно недосягаемыми и непонятными, а в действительности не представляли для меня никаких проблем. Я уже понял, как ими управлять! Да, это будет один из самых замечательных для меня моментов!
Отис остановился напротив нашего дома. Я слез вниз и прокричал: «Спасибо!», но он поехал дальше, не кивнув и не сказав ни единого слова.
А я вдруг вспомнил о погибшей обезьянке и заплакал. Я не хотел плакать, я пытался остановить слезы, но они все лились и лились, и я никак не мог с этим справиться. Мама прибежала из дому и спросила, в чем дело. А я и не знал, в чем дело, просто плакал. Я был напуган, я устал, мне хотелось, чтобы все снова пришло в норму, чтобы мексиканцы и Спруилы пропали из нашей жизни, чтобы Рики вернулся домой, а Летчеры исчезли, чтобы ночные кошмары с участием Хэнка стерлись из моей памяти. Я устал от секретов и тайн, устал видеть вещи, которые мне видеть не полагается.
И поэтому я просто плакал.
Мама обняла меня и прижала к себе. Когда я понял, что и она напугана, то кое-как рассказал ей о погибшей обезьянке.
— Ты это видел? — спросила она в ужасе.
Я помотал головой и рассказал ей, как все было. А потом мы уселись на передней веранде и долго-долго сидели там.
* * *
Отбытие Хэнка было подтверждено в тот же день. За ужином отец сказал, что мистер Спруил сообщил ему, что Хэнк прошлой ночью ушел. Он собирался добираться домой в Юрика-Спрингс на попутных.
А Хэнк тем временем плавал где-то в глубинах Сент-Франсис-Ривер, и, когда я подумал о нем и о сомиках, у меня пропал аппетит. Взрослые сегодня следили за мной внимательнее обычного. За последние двадцать четыре часа у меня был и ночной кошмар, и несколько обмороков, я несколько раз принимался плакать и, насколько им было известно, бродил во сне. Со мной явно было что-то не так, и их это очень беспокоило.
— Хотела в я знать, доберется ли он до дому? — задумчиво произнесла Бабка. Ее слова повлекли за собой целую серию разных историй о пропавших людях. У Паппи был кузен, который однажды вместе со своей семьей перебирался из Миссисипи в Арканзас. Они ехали на двух старых грузовиках. Однажды они подъехали к железнодорожному переезду; первый грузовик, за рулем которого сидел тот самый кузен, переехал на другую сторону полотна. Тут с грохотом появился поезд. Второй грузовик остановился и стал ждать, пока он пройдет. Поезд был длинный, и когда он наконец прошел, на той стороне не было никакого грузовика. Второй грузовик пересек полотно и поехал дальше. Они добрались до развилки дороги и там тоже никого не обнаружили. Кузена этого больше никто никогда не видел. Ни кузена, ни грузовика. А ведь прошло уже тридцать лет!
Я много раз слыхал эту историю. И знал, что следующей будет выступать Бабка. И точно, она тут же поведала нам легенду об отце своей матери, человеке, у которого было шестеро детей и который однажды сел в поезд и сбежал в Техас. Кто-то из их семьи случайно столкнулся с ним лет двадцать спустя — у него уже была другая жена и еще шестеро детей.
— Ты пришел в себя, Люк? — спросил Паппи, когда с едой было покончено. Вся его ворчливость куда-то пропала. Они рассказывали все эти истории, чтобы подбодрить и отвлечь меня, они пытались меня как-то развлечь, потому что беспокоились обо мне.
— Просто устал, Паппи, — ответил я.
— Хочешь пораньше лечь спать? — спросила мама, и я кивнул в ответ.
Они стали убирать и мыть посуду, а я пошел в комнату Рики. Мое письмо ему занимало уже две страницы — титанический подвиг для меня. Оно по-прежнему лежало спрятанное под матрасом вместе с дощечкой для письма, и в нем были описаны все основные события, связанные с Летчерами. Я вновь перечитал его и ощутил немалую гордость за себя. Потом я некоторое время раздумывал, не написать ли Рики о Ковбое и Хэнке, но решил дождаться, когда он вернется домой. К тому времени мексиканцы уедут, вокруг снова станет спокойно, и Рики сам будет знать, что делать.
Я решил, что письмо готово к отправке, но начал беспокоиться о том, как мне его отослать. Мы всегда отправляли письма одновременно, часто в одном большом конверте из оберточной бумаги. Я решил, что сначала проконсультируюсь у мистера Линча Торнтона в нашем почтовом отделении на Мэйн-стрит.
На ночь мама прочла мне историю про пророка Даниила, как его кинули в ров со львами. Это была одна из самых любимых моих историй. Теперь, когда погода переменилась и ночи стали более прохладными, мы уже меньше времени проводили на веранде, но больше отводили на чтение перед сном. Мы с мамой читали, остальные — нет. Мама предпочитала истории из Библии, что меня вполне устраивало. Она всегда сперва немного читала мне, а потом объясняла прочитанное. А потом читала еще. В каждой истории заключался какой-то урок, и она хотела удостовериться, что я все их понял. Ничто не раздражало меня больше, чем привычка брата Эйкерса разжевывать все подробности таких историй в своих долгоиграющих проповедях.
Когда я был готов ко сну, я спросил, не полежит ли она со мной в кровати Рики, пока я не усну.
— Ну конечно, — сказала она.
Глава 27
После того как я целый день отдыхал, отец уже ни под каким видом не стал бы терпеть мое отсутствие в поле. Он вытащил меня из постели в пять утра, и мы отправились делать обычные утренние дела — доить корову и собирать яйца.
Я знал, что не могу больше прятаться дома с мамой, так что я храбро прошел все стадии подготовки к сбору хлопка. Мне все равно в какой-то момент придется встретиться с Ковбоем, прежде чем он отсюда уедет. Самое лучшее — побыстрее пройти через это и проделать это так, чтобы рядом было побольше народу.
Мексиканцы уже шли в поле пешком, не желая ехать в прицепе. Так они могли начать сбор на несколько минут раньше, а кроме того, держаться подальше от Спруилов. Из дому мы выехали до рассвета. Я стоял на тракторе и крепко держался за спинку сиденья Паппи, глядя, как в кухонном окне постепенно уменьшается мамино лицо. Прошлой ночью я долго и усердно молился, и что-то говорило мне, что она будет в безопасности.
Пока мы ехали по полевой дороге, я внимательно изучал наш трактор «Джон Дир». Я немало времени провел на нем, когда мы пахали, боронили, сеяли и даже когда отвозили хлопок в город вместе с отцом или с Паппи, и управление им всегда представлялось мне достаточно сложным и вызывающим желание овладеть им. Но теперь, после получаса езды на дорожном грейдере с его поразительным количеством рычагов и педалей, трактор казался совершенно простым в управлении. Паппи просто сидел, держа руки на рулевом колесе, и почти не двигая ногами, едва не засыпая, тогда как Отис все время пребывал в движении — еще одна причина, по которой мне лучше будет заниматься ремонтом дорог, а не фермерством, если, конечно, ничего не получится с бейсбольной карьерой, что маловероятно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52