Нет, все равно смешно. Только вот в этом бреде насчет «осколка табакерки, прилепившегося якобы к ее подолу» — вот уж действительно непонятно! — ничего смешного нет. Тут какое-то недоразумение, или ее нарочно хотят загнать в угол и прикончить. Конечно, полиции ей бояться нечего. Кошмарное, нелепое обвинение в убийстве старика Лоуза легко опровергнуть. Достаточно открыть все про Неда Этвуда, а он подтвердит.Что она никого не убивала, доказать легко. Но рассказывать про Неда Этвуда…— В жизни не слыхала ничего более смешного, — воскликнула она, — ой, дайте хоть в себя прийти!— Так это все неправда? — настаивала Дженис. Ева резко тряхнула головой.— Нет, ну, конечно, неправда! — сказала она. — То есть…И тут она запнулась. Голос у нее дрогнул так, что это было красноречивей всяких слов.— Конечно, это неправда, — твердо сказал дядя Бен. Он откашлялся.— Конечно, неправда, — эхом отозвалась Елена.— Тогда, — упорствовала Дженис, — что это за странное «то есть»?— Я… я не понимаю…— Сначала вы сказали все как надо, — объяснила Дженис, — а потом вы как будто спохватились, и так непонятно посмотрели, и сказали «то есть» — как будто что-то все-таки на самом деле было. Господи, ну как им сказать? — Значит, это все неправда? — вне себя сыпала Дженис. — Ведь тут не может же быть что-то верно, а что-то нет?— Пожалуй, девчонка говорит не такие уж глупости, — неохотно заметил дядя Бен, снова откашлявшись.Три пары глаз, славных глаз, без сомнения, доброжелательных глаз, уставились на Еву. На секунду у нее перехватило дыхание.Наконец-то до нее дошло. Все это нагромождение домыслов и недоразумений. Или еще похуже, как, например, этот «осколок табакерки», который навязчиво и мучительно плясал у нее в уме. Но ведь кое-что из этого факты. Полиция может их доказать. И совершенно бесполезно отрицать их.— Скажите, — начала Ева, нащупывая почву. — Неужели вы можете поверить, что именно я могла… ну… поднять руку… именно на него?— Нет, милая, конечно, нет, — успокоила ее Елена, и ее близорукие глаза посмотрели на Еву просительно. — Вы только скажите нам, что все это ложь. Больше нам ничего не надо.— Ева, — спокойно проговорила Дженис. — Какую жизнь вы вели до встречи с Тоби?Впервые в этом доме ей задали такой нескромный вопрос.— Ну, Дженис, знаешь ли! — оборвала ее Елена совершенно вне себя.Дженис не обратила на мать никакого внимания. Она медленно перешла гостиную и села на низенький мягкий стул против Евы. Нежная, почти прозрачная кожа, какая часто бывает у рыжих, в минуты волнения порой отдает зловещей синевой. Большие, темные глаза Дженис уставились на Еву. В них смешались восторг и отвращение.— Не подумайте, что я вас осуждаю! — сказала она с неуклюжим великодушием своих двадцати трех лет. — Я даже вами восхищаюсь. Правда. Я всегда вами восхищалась. Но просто префект полиции об этом говорил. Я только за ним повторяю. То есть насчет того, зачем вам могло понадобиться убить папу. Я не говорю, что вы убили, поймите! Я вовсе и не думаю, что это вы. То есть что это именно вы… Только…Дядя Бен кашлянул.— Мы, я надеюсь, все тут широких взглядов, — сказала Елена, — верней, кроме Тоби и еще, пожалуй, бедного Мориса. Но знаешь ли, Дженис!Дженис пропустила слова матери мимо ушей.— Вы ведь были замужем за этим Недом Этвудом, да?— Да, — сказала Ева. — Конечно, была.— Он сейчас в Ла Банделетте, знаете?Ева облизала губы.— Да?— Да. Неделю назад он был в баре «Замка». Он довольно много говорил и, помимо всего прочего, сообщил, что вы до сих пор в него влюблены и что он вас вернет во что бы то ни стало, даже если ему придется ради этого открыть нам на вас глаза.Ева не в силах была шевельнуться. Сердце у нее то совершенно замирало, то начинало бешено колотиться. Она просто онемела от этой наглости.Дженис оглядела всех.— Вы помните, — продолжала она, — вечер перед тем, как умер папа?Елена зажмурилась.— Как он тогда вернулся с прогулки, — продолжала Дженис, — такой пришибленный и огорченный? И не пошел с нами в театр? И ни за что не хотел объяснять почему. И ведь только когда ему позвонил антиквар насчет табакерки, он успокоился, верно? И что-то такое он еще сказал Тоби перед нашим уходом в театр, помните? И Тоби тоже стал какой-то странный, да?— Ну и что? — не выдержал дядя Бен, внимательно изучавший свою трубку.— Глупости, — сказала Елена. Но при упоминании о той ночи слезы выступили у нее на глазах и с круглого лица сползли благодушие и румянец. — Тоби так расстроился тогда просто из-за того, что «Профессия миссис Уоррен» — пьеса о… ну, словом, о проституции.Ева выпрямилась на стуле.— Больше всего папа любил гулять по зоологическому саду за «Замком». И вот, если этот мистер Этвуд пошел за ним и сказал ему что-то насчет…Дженис не кончила фразу. Она кивнула на Еву, отводя от нее глаза.— И папа пришел домой — помните? — странный и бледный. Он что-то сказал Тоби. Тоби ему не поверил. Ну вот только представьте себе, что все было так! И — помните? — Тоби не мог заснуть. В час ночи он позвонил Еве. И если он передал ей папины слова? А она пришла сюда выяснять отношения с папой и…— Простите, одну минуточку, — очень спокойно сказала Ева.Она глубоко вздохнула, подождала, пока сможет ровно дышать, и снова заговорила.— Интересно, что же вы обо мне все это время думали? — спросила она.— Ровным счетом ничего! — крикнула Елена, срывая с себя пенсне. — Вы прекрасная, вы лучше всех! О господи, да куда же это опять запропастился мой носовой платок! Просто когда Дженис несет про эту кровь и бог знает про что еще, а вы ее не обрываете, вы не отрицаете…— Да, — сказал дядя Бен.— Но я хочу еще кое-что выяснить, — не унималась Ева. — Что это за обиняки и недомолвки, и вопросы, каких я от вас раньше никогда не слышала? Уж не на то ли вы намекаете, что «Профессию миссис Уоррен» надо бы назвать «Профессией миссис Нил»? Так, что ли?Елена оторопела.— Нет, милая. Ах ты, господи! Конечно, нет!— Тогда в чем же дело? Я знаю, что про меня говорят, во всяком случае, говорили. Все выдумки. Но ведь если мне будут без конца такое твердить, так ведь доведут же до того, что это станет правдой!— Ну, а как насчет убийства? — спокойно спросила Дженис.Дженис обладала детской простотой. Пора, когда она была задавакой, воображалой и с видом умудренной опытности воротила нос от бесхитростных проказ своих сверстниц, у нее уже прошла. Она сидела на низком стуле, обхватив руками колени. У нее дрожали веки и подергивались губы.— Понимаете, — пояснила она. — Мы ведь так вас идеализировали, что…И опять она не докончила фразу. Ева, всей душой расположенная к этим людям, не знала, куда ей деться.— Вы еще любите Неда Этвуда? — допрашивала Дженис.— Нет!— Неужели вы всю эту неделю притворялись? Вы что-то скрыли от нас?— Нет. То есть…— То-то мне показалось, — пробурчал дядя Бен, — что она как-то осунулась. Да ведь и мы все тоже… — Он вытащил перочинный ножик и чистил трубку. Потом он поднял усталые, встревоженные глаза и взглянул на Елену. — Помнишь, Долли?— Что это я должна помнить?— Я возился с машиной. И ничего я такого не сделал, только протянул к ней руку и дотронулся до нее перчаткой, ну кожаной, темной перчаткой, а она чуть в обморок не упала. Перчатка, конечно, была не очень-то чистая. Что верно, то верно.Ева прикрыла глаза ладонями.— Никто не верит россказням, которые про вас ходят, — мягко сказала Елена.— Но сейчас-то мы не о том, — она дышала с присвистом. — Вы так и не ответили на вопрос Дженис. Выходили вы в ту ночь из дому или нет?— Выходила, — сказала Ева.— А кровь? Была на вас кровь?— Да. Немножко.В просторной гостиной, неярко освещенной отсветами уже зашедшего солнца, настала мертвая тишина, которую нарушило лишь сопение дремотно разлегшегося на паркете спаниеля. Даже поскребыванье ножиком в трубке и то прекратилось. Трое в темном (две женщины в черном и мужчина в темно-сером) смотрели на Еву с разной степенью изумления и недоверия.— Ну что вы на меня так смотрите? — крикнула Ева. — Неправда это! Не убивала я его! Я его так любила! Тут недоразумение! Ужасное недоразумение, и не знаю, как его распутать!У Дженис побелели даже губы.— А сюда вы приходили в ту ночь?— Нет, не приходила. Клянусь вам!— Почему же у вас в пижаме был к-ключ от нашего дома?— Ключ был не от вашего дома. Это был мой собственный ключ. Вовсе не от вашего дома! Я давно хотела вам все рассказать про ту ночь. Тогда еще хотела. Только никак не решалась.Ева еще и слова не успела сказать, как уже поняла, сколько злой иронии кроется в том, что ей предстоит им поведать. Кому-то все это, бесспорно, показалось бы забавным. Если насмешливые божества управляли ее судьбой, то теперь они, видимо, за бока держались от смеха. Каждое ее слово отдавало их наглым хохотом.— Я не решалась вам все рассказать, — ответила она, — потому что у меня в спальне был тогда Нед Этвуд. Глава 8 Мосье Аристид Горон и доктор Дермот Кинрос вышагивали по рю дез Анж быстрее, чем хотелось бы коротышке префекту.— Как назло! — кипел он. — Вот невезение! Эта девчонка, мисс Дженис, конечно, побежала прямо к мадам Нил.— Очень возможно, — согласился Дермот.Префект полиции был в котелке, как нельзя лучше подчеркивавшем форму редьки, присущую его голове; в руке он держал тросточку. Короткие ножки в гамашах едва поспевали за широким шагом Дермота.— Если вы согласны поговорить с мадам Нил и тотчас высказать свое искреннее впечатление, то чем скорей, тем лучше. Следователь будет вне себя. Я ему звонил, но его не было на месте. Я заранее знаю, что он сделает, когда ему расскажут. Он немедленно сунет ее в салатницу, и сегодня же мадам Нил будет ночевать в скрипке.Дермот смотрел на него во все глаза:— Салатница? Скрипка?— А! Забыл! Салатница — это… — Мосье Горон поискал слово. Затем он прибегнул к помощи жестов.— "Черный ворон"? — догадался Дермот.— Ну да! Ну да! Я же ведь знал! Ну а скрипка — это то, что, по-вашему, называется каталяжка.— Каталажка. "Л" твердое.— Ага. Надо запомнить, — сказал мосье Горон, вытаскивая свои крошечный блокнотик. — Но я льщу себя надеждой, что говорю по-английски неплохо, а? Я с Лоузами всегда говорю по-английски.— Вы прекрасно говорите по-английски. Только умоляю вас: не говорите «переспать» вместо «выспаться».Мосье Горон кивнул.— Это не одно и то же?— Совсем не одно и то же. Но…Дермот остановился. Он оглядывал тихую улицу, чистенькую, провинциальную, и уютную в вечернем свете. Из-за серых садовых оград выглядывали каштаны.Лондонские коллеги просто не узнали бы сейчас доктора Кинроса. Отчасти это объяснялось вольностью в одежде: он был в просторном спортивном костюме и довольно сомнительной шляпе. Но, помимо этого, в Ла Банделетте он стал выглядеть не таким усталым, не таким замученным вечной работой. В глазах появился блеск, оживилось и все лицо, лишь в некоторых поворотах выдававшее следы пластической операции. Точнее говоря, свобода и покой были в его чертах до той минуты, когда мосье Горон пустился ему рассказывать подробную историю убийства.Дермот хмурился.— Где же тут, — спросил он, — дом мадам Нил?— Прямо перед нами, — и мосье Горон ткнул тросточкой в высокую серую стену налево. — А дом напротив, естественно, вилла «Привет».Дермот оглянулся.Солидную, основательную виллу «Привет» с белым фасадом покрывала темно-красная черепица. Из-за стены не видно было окон первого этажа. Во втором этаже было шесть окон, по два окна на комнату. Два окна в середине — на этом этаже только они начинались от пола — выходили на балкон. На них-то и устремились взгляды Дермота и мосье Горона. Серые стальные ставни были плотно закрыты.— Очень бы хотелось, — сказал Дермот, — поглядеть, каков этот кабинет изнутри.— Милый доктор, чего же проще. — Мосье Горон кивнул на дом Евы. Он все заметней волновался. — Но мы ведь шли к мадам Нил?Дермот оставил его слова без внимания.— Сэр Морис, — спросил он, — всегда сидел по вечерам, не спуская штор?— Скорей всего. Такая жара.— Значит, убийца страшно рисковал?— Чем?— Что его могут увидеть из верхнего этажа любого дома напротив, — пояснил Дермот.— Нет, вряд ли.— Почему же?Мосье Горон пожал плечами, которые были редкостным достижением его портного.— Сезон в нашем прекрасном городе, — сказал он, — практически кончился. В этих виллах сейчас почти не живут. Вы не заметили, какое тут запустение?— Разве?— Виллы по обе стороны от мадам Нил сейчас пустуют. Для верности мы расспросили кого только возможно. Единственное лицо, которое могло что-то видеть, — это сама мадам Нил. Но если бы вдруг, паче чаяния, и оказалось, что не она убийца, то и тут бы она ничем не могла нам помочь. Потому что у нее, как вы бы выразились, мания: она всегда, непременно зашторивает окна.Дермот надвинул шляпу на лоб.— Друг мой, — сказал он. — Не нравится мне ваше расследование.— Ого?— Например, мотивы, которые приписываются мадам Нил, простите, бред собачий. Сейчас я вам докажу.Но доказательства не последовало. Мосье Горон, весь внимание, поглядел во все стороны, чтоб убедиться, что их никто не подслушивает. Заметив приближающуюся к ним со стороны бульвара Казино фигуру, мосье Горон схватил за руку своего спутника. Он увлек Дермота за ворота виллы Мирамар и закрыл их за собой.— Мосье, — прошипел он, — это сам Горацио Лоуз, без сомнения, направляющийся к мадам Нил. Чтоб добиться от нее толку, нам надо его опередить.— Но…— Прошу вас, не останавливайтесь. Вам нечего на него смотреть. Ей-богу, ничего интересного не увидите. Вперед — и звоните в дверь.Звонить в дверь им не пришлось. Не успели они ступить на первую из двух ведущих к ней каменных ступенек, как дверь распахнулась у них перед носом. Те, кто оказался за дверью, удивились ничуть не меньше их. Из сумрака вырвался приглушенный взвизг. На пороге стояли две женщины, и одна держалась за дверную ручку.Это, как догадался Дермот, была Ивета Латур. Темноволосая, большая, плотная, с крупными чертами, она, однако же, так стушевалась, что как бы слилась с мебелью холла. Недоумение на ее лице сменилось злобной радостью, сверкнувшей в черных глазках, чтобы тотчас уступить место безразличию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22