— Его помыли и положили обратно, — сказал мосье Горон, — по преданию, это ожерелье было на шее у фаворитки королевы Марии-Антуанетты, мадам де Ламбаль, когда ее растерзала толпа возле тюрьмы де Ла Форс. Странное было у сэра Мориса Лоуза пристрастие к ужасам, правда?— Это бывает.Мосье Горон хихикнул.— А видите, что там сзади?— Кажется, — Дермот заглянул за ожерелье, — музыкальная шкатулка на колесиках?— Совершенно верно. И как можно ставить такие вещи на стекло! Помню, когда мы осматривали комнату на другой день после преступления, и мертвец еще сидел тут же, полицейский комиссар открыл дверцу и задел за шкатулку. Она упала на пол…Мосье Горон снова ткнул пальцем в шкатулку. Она была громоздкая, деревянная, и на тусклых жестяных боках сохранились следы картинок, изображавших, как догадался Дермот, сцены из гражданской войны в Америке.— Шкатулка упала на бок. И заиграла «Тело Джона Брауна» [1]. Знаете мелодию? — префект просвистел несколько тактов. — И впечатление, я вам скажу, было соответствующее. Влетает взбешенный мосье Горацио и требует, чтобы мы не прикасались к коллекции его отца. Мосье Бенджамин говорит, что, видно, недавно кто-то ее заводил; потому что он, мастер на все руки, всего несколько дней назад ее починил и завел, а теперь она запинается после первой же фразы. Представляете себе! Много шуму из ничего.— Так-так. Я вам уже говорил, что это преступление типичное.— Ах! — мосье Горон насторожился. — Ну говорили, говорили. И очень интересно узнать, что вы имели в виду?— А то, — сказал Дермот, — что это домашнее преступление. Уютное, удобное, аккуратное преступление, какие чаще всего зарождаются в недрах семьи.Мосье Горон провел дрожащей рукой по лбу. Он поглядел по сторонам, как бы в поисках поддержки.— Доктор, — сказал он, — вы это серьезно?Дермот присел на край круглого столика. Он запустил пальцы в свои густые темные волосы, разделенные косым пробором. Он, казалось, старался сосредоточиться, но темные глаза смотрели пронзительно.— Человека убили девятью ударами кочерги, хоть и одного вполне хватило бы. Что на это сказать? Вы говорите: «Грубо; бессмысленно; просто дело рук сумасшедшего». И далее вы отворачиваетесь от тихого семейного круга, где, по вашему мнению, никто не способен на такое зверство.Но ведь тут нарушена простая логика преступления. Во всяком случае, англосаксонского преступления, а нельзя не вспомнить, что эти люди — англичане. Обычный убийца, с очевидными и ясными мотивами, не станет так зверствовать. Зачем? Его дело — убить и как можно тщательней замести следы.А вот в семье, где людям приходится постоянно сдерживаться, потому что они живут вместе, по обиды накапливаются, и отношения делаются все невыносимей, — в семье рано или поздно может произойти взрыв, и принимает это порой такие чудовищные формы, каких нашему брату и не понять. В семье случаются уму непостижимые вещи.Ну поверили бы вы, что хорошо воспитанная женщина из самой богобоязненной семьи зарубит топором сначала мачеху, а потом и собственного отца только из-за смутных семейных трений? Что почтенный страховой агент, в жизни не обидевший жену грубым словом, размозжит ей череп кочергой? Что спокойная шестнадцатилетняя девочка перережет горло младенцу-брату только из-за того, что не выносит мачеху? Не верите? Недостаточные мотивы? И, однако же, все это было!— Значит, все они были чудовища, — сказал мосье Горон.— Ничего подобного, самые обычные люди, как мы с вами. А миссис Нил…— Ага! Ну, так что же?— Миссис Нил, — ответил Дермот, не отрывая глаз от своего собеседника, — что-то видела. Не спрашивайте меня — что! И она знает, что убил кто-то из членов семьи.— Тогда какого же черта она молчит?— Может быть, она не знает, кто именно.Мосье Горон покачал головой, сардонически улыбаясь.— Доктор, по-моему, это все не дело. И боюсь, что на вашей психологии тут далеко не уедешь.Дермот вынул из кармана желтую пачку «Мериленда». Он зажег сигарету, потом, прищелкнув, погасил зажигалку и посмотрел на Горона таким взглядом, что тому сделалось немного не по себе. Дермот улыбался, но его улыбка выражала лишь радостное удовлетворение человека, уверенного в собственной теории. Он затянулся, выпустил колечко дыма, и оно поплыло в ярком свете люстры.— В тех показаниях, какие вы сами же мне передавали, — сказал Дермот глубоким, ровным голосом, которым он умел почти гипнотизировать людей, — один из членов этой семьи допустил намеренную, грубую, явную ложь, — он выдержал паузу. — Сказать вам, какую именно, или не стоит?Мосье Горон облизал губы.Но он не успел ответить. Дверь кабинета — а Дермот уже указывал на нее, как бы для иллюстрации своих соображений, — дверь кабинета распахнулась. Дженис Лоуз, заслоняя глаза рукой, появилась на пороге.Видно было, что эта комната до сих пор ее пугает. Она быстро, по-детски взглянула на пустой вращающийся стульчик, вздрогнула, уловив отвратительный запах дезинфекции; но тихо вошла в кабинет, прикрыв за собой дверь. Ярко выделяясь черным платьем на белом фоне обшивки, она по-английски обратилась к Дермоту.— А я уж думаю, куда это вы подевались, — с упреком сказала она, — вышли в холл и — фьюить! — Она жестом изобразила, как они исчезли.— Да-да, мадемуазель? — всполошился мосье Горон.Дженис не обратила на него никакого внимания. Казалось, она собирается с духом и вот-вот взорвется. Но она еще долго молчала, вглядываясь в лицо Дермота, и только после этого со всей своей юной непосредственностью выпалила:— По-вашему, мы жутко отнеслись к Еве, да ведь?Дермот улыбнулся.— По-моему, вы благородно ее защищали, мисс Лоуз. Но вот ваш братец… — и тут, как он ни старался сдержаться, челюсти у него сжались сами собой, и в нем вспыхнула злость.— Вы не понимаете нашего Тоби, — крикнула Дженис и топнула ножкой.— Возможно.— Тоби ее любит. Тоби — открытая душа с прямыми взглядами.— Sancta simmmmplicitas!— Это значит «святая простота», да? — тут же спросила Дженис. Она смерила Дермота взглядом. Она изо всех сил старалась сохранить свой всегдашний дерзкий и легкий тон. — Ладно, мне-то что… Но вам не мешало бы войти и в наше положение. Ведь все-таки… — и она показала на вращающийся стульчик.— Его нет, — продолжала Дженис. — Только об этом мы все и можем сейчас думать. Ну и вдруг ни с того ни с сего это обвинение… А мы не в том состоянии, чтобы спокойно ответить: «Что за нелепость, не может быть, и даже глупо это объяснять и доказывать». Тут не знаю, кем надо быть, чтобы так спокойно ответить.Дермот не мог не признать, что она права. Он улыбнулся, и это придало ей храбрости.— Вот почему, — продолжала Дженис, — я хотела задать вам один вопрос. По секрету. Только по секрету, можно?— Как же! — опередив Дермота, безмятежно отвечал мосье Горон. — М-м, где сейчас миссис Нил?Лицо Дженис омрачилось.— Выясняет отношения с Тоби. Мама и дядя Бен скромно удалились. Но вопрос, который я хотела задать… — Она запнулась, потом глубоко вздохнула и посмотрела прямо на Дермота. — Помните, вы с мамой говорили о том, как папа интересовался тюрьмами?Почему-то на последнем слове голос ее зазвенел угрозой.— Ну и? — спросил Дермот.— И вот я подумала… Помните, еще все вспоминали, какой у папы был странный вид в тот вечер? Как он вернулся с прогулки и отказался от театра, и был весь бледный, и у него дрожали руки? И вот я вспомнила, когда еще он был совсем такой же… Один-единственный раз…— Ну?— Лет восемь назад, — сказала Дженис, — к нему подлизывался один старый подхалим, звали его Финистер; он ввязал папу в какие-то дела, а потом надул. Подробностей не знаю; я была еще маленькая и не интересовалась делами. Теперь, прав да, тоже не интересуюсь. Я только помню, что они с папой страшно разругались.Мосье Горон, приложивший в знак внимания руку к уху, выразил недоумение.— Это, конечно, очень интересно, — сказал префект, — но, откровенно говоря, я не понимаю…— Подождите! — перебила его Дженис и снова обратилась к Дермоту. — У папы была плохая память на лица. Но иногда он совершенно неожиданно вдруг вспоминал, где кого видел. И вот, когда Финистер выкручивался и оправдывался (но возместить папе убытки он и не подумал), папа вдруг вспомнил, что это за тип.Оказывается, это был никакой не Финистер, а заключенный Макконклин, которого отпустили на поруки, а он обманул и скрылся. Папа тогда еще им интересовался, а Макконклин про это ничего не знал. И вот, здравствуйте, опять Макконклин.Когда он увидел, что его узнали, он стал плакать и умолять папу не выдавать его полиции. Предложил вернуть деньги. Говорил про жену и малых деток. Говорил, что готов на все, на все, только бы папа не засаживал его обратно в тюрьму. Мама говорит, папа стал бледный, как смерть, вышел в ванную, и там его вырвало. Но это ничего не значит. По-моему, он бы и родную дочь туда засадил, если бы считал, что она того заслуживает.Дженис умолкла.Она выпалила все это одним духом, у нее пересохли губы. Она обводила глазами кабинет, будто надеялась, что среди горок вдруг окажется отец.— Ну и он сказал Финистеру: «Даю вам двадцать четыре часа на то, чтобы скрыться. А по истечении этого срока все сведения о вашей новой жизни — адрес, новое имя, все — будут переданы в Скотленд-Ярд». Так он и сделал. Финистер умер в тюрьме. Мама говорит, папа потом несколько дней совсем есть не мог. Понимаете, этот Финистер ему нравился.Последнее слово Дженис произнесла с какой-то странной значительностью.— Вы не думайте только, что я вредная, что я ей завидую. Вот уж нет! Просто вам может так показаться. Ладно, лучше уж честно, — она посмотрела Дермоту прямо в глаза. — Как вы думаете — может быть, Ева Нил когда-то сидела в тюрьме? Глава 12 Внизу, в гостиной, остались только Ева и Тоби. Горел лишь торшер под золотисто-желтым абажуром, да и тот стоял в самом дальнем углу. Еве не хотелось видеть лицо Тоби в ярком свете, да и ему не хотелось особенно разглядывать ее лицо.Ева искала сумочку и от волнения никак не могла найти. Она бродила по комнате, разыскивая сумочку по несколько раз в одном и том же месте; но когда она приблизилась к двери, Тоби кинулся ей наперерез.— Уходишь? — вскрикнул он.— Я ищу сумочку, — без всякого выражения произнесла Ева. — А потом уйду. Отойди-ка от двери.— Но нам надо переговорить!— О чем это?— Полиция считает…— Полиция, как ты слышал, — сказала ему Ева, — хочет меня арестовать. Так что мне надо пойти собрать вещи. Думаю, это мне разрешат?На лице Тоби изобразилась совершенная растерянность. Потом он поднял руку и потер себе лоб. Надо отдать ему должное: он явно не отдавал себе отчета, насколько вид его сейчас смиренно благороден, жертвен и героичен; он стоял, выставив подбородок, в явной решимости поступить правильно, как бы больно ему ни было.— Ты сама знаешь, — сказал он, — я встану на твою защиту. Можешь не сомневаться.— Благодарю.Не уловив ее иронии, Тоби задумчиво вперил глаза в пол. Он пустился в рассуждения.— Арестовать тебя они не могут. Что ты! По-моему, они и не собираются. Просто хотят попугать. Но я сегодня же пойду к английскому консулу. Понимаешь, если тебя арестуют — вряд ли это понравится нашему банку.— Надеюсь, и вам это не понравится.— Ах, Ева, ты не понимаешь таких вещей. Банк Хуксонов — одно из старейших финансовых заведений Англии. Ну и жена Цезаря, и всякое такое… словом, я уже сто раз говорил. Так что ты уж не осуждай меня за разные меры предосторожности…Ева изо всех сил сдерживалась.— Ты веришь, что я убила твоего отца, Тоби? Ее удивил острый взгляд, не вязавшийся с обычным флегматичным выражением его лица и приоткрывший вдруг странные глубины, каких она никак не подозревала в Тоби Лоузе.— Никого ты не убивала, — ответил он, нахохлившись. — Это все твоя проклятая горничная. О, это она…— А что ты про нее знаешь, Тоби?— Ничего. — Он глубоко вздохнул. — Но, в общем, мне не очень-то приятно, — тут он совсем разворчался, — все у нас с тобой было так хорошо, так чудесно, и вдруг ты опять связалась с этим Этвудом.— Значит, ты так думаешь?Тоби уже повело.— А что же мне еще думать? Ну, давай разберемся! Только честно! Видишь ли, я не так старомоден, как ты думаешь, как бы ни подкалывала меня Дженис. Я даже, надеюсь, человек вполне широких взглядов. Я ничего не знаю и знать не хочу о том, что за жизнь ты вела до нашего знакомства. Я все это могу простить и забыть.Ева оторопела. Она смотрела на него во все глаза.— Ладно, к черту все это, — горячо продолжал Тоби, — у человека идеалы, понимаешь? Да, идеалы! И когда он надумал жениться, он надеется, что его избранница будет им соответствовать!Ева нашла сумочку. Она лежала на столе, на самом видном месте; и как это она ее раньше не заметила? Она схватила ее. открыла, машинально заглянула внутрь. И бросилась к двери.— Пусти. Мне надо идти.— Постой! Куда же ты? А вдруг ты нарвешься на полицию или на репортеров, да на кого угодно! Ты в таком состоянии, ты же можешь невесть что наговорить!— И Хуксонам это не понравится!— Ну да. К чему тут ирония? Надо смотреть на вещи реалистически, Ева. Вам, женщинам, этого не понять…— Вообще пора ужинать.— …Ладно, пусть, я и на это могу пойти. Я могу даже Хуксонов послать к черту, только бы твердо знать одно. Ведешь ли ты со мной такую же честную игру, как я с тобой? Скажи, поладила ты снова с Этвудом или нет?— Нет.— Не верю.— Тогда зачем же сто раз задавать мне этот вопрос? Знаешь что, отойди-ка, пожалуйста, от двери.— О, прекрасно, — сказал Тоби, гордо скрестив руки на груди. — Раз ты так…Он отступил в сторону, с видом уязвленного достоинства и отчужденной вежливости задрав подбородок кверху. Ева колебалась; в другое время она пустилась бы его разубеждать; но сейчас его душевные муки, выражаемые тем цветистей, чем они были подлинней, ее не тронули. Она бросилась мимо него в холл и закрыла за собой дверь.Яркий свет на мгновение ослепил ее. Когда ее глаза привыкли к нему, она увидела, что к ней, издавая горлом какие-то странные звуки, устремляется дядя Бен Филлипс.— Уходите? — сказал дядя Бен. Его еще не хватало! Господи, пронеси! Видно было, что дядя Бен хочет выказать ей свое сочувствие, но так, чтобы больше никто их не увидел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22