он схватил тяжёлый стул, метнул его вот в это, — Аничкин указал пальцем, — стекло, оно с треском разлетелось и в зал хлынул свежий морозный воздух… Спустя две-три недели директор ресторана предпринимал колоссальные усилия, чтобы разыскать Икса, сердечно его поблагодарить и вручить счёт, рублей, кажется, на восемьсот — чрезмерный и несправедливый счёт, ибо Икс вышиб всего лишь одно стекло, остальные сокрушила в одну минуту восхищённая его подвигом публика. Но Икс, будучи от природы человеком смышлёным, скромным и чуждым рекламы, на отчаянные призывы директора так и не отозвался.
— Тоже мне уравнение с одним неизвестным, — пренебрежительно заявил Гриша. — Этот Икс ножкой стула чуть мне ухо не оторвал! Вадим Петрович, поставишь ансамблю дюжину пива — твой будет Икс, тёпленький!
— А дюжину водопроводной воды не хочешь? — Вадим Петрович подмигнул Аничкину. — Сказать, почему я тебя директору не выдал? Второе-то стекло вышиб я.
— Вадим Петрович, дорогой, — проникновенно сказал Гриша, — поставишь ансамблю дюжину пива, если я немедленно не выдам тебя директору?
— Несмышлёныш, — ласково произнёс Вадим Петрович, — тебе-то ещё дороже обойдётся.
— Это почему?
— А потому, что третье стекло вышиб ты, причём не стулом, цена которому десятка, а саксофоном, его потом даже в утиль не приняли.
Гриша поднял вверх руки.
— Сдаюсь, этот человек слишком много знает!
— От самой грозной опасности, от ядовитого дыма, — продолжил Аничкин, — мы избавились, но, когда дым рассеялся, перед нашими глазами предстала картина ужасающего разгрома. По залу забегали официанты, с охами и ахами подбирая разбитую посуду, на них покрикивал метрдотель, ваш, Вадим Петрович, предшественвик; растерянные, ошеломлённые столь крутым поворотом событий, мы столпились у разбитых окон… Как сейчас вижу: Дворец горит, из окон кричат, спускаются на шторах, подъезжают пожарные машины, из них вытягиваются лестницы… Огонь охватывал этаж за этажом… из отдельных окон вдруг вырывалось пламя и, как щупальце осьминога, хваталось за окно вверху, а там ведь люди… Страшноватое зрелище, не хотелось бы больше такое увидеть. Конечно, у страха глаза велики, однако на сей раз оснований для него было предостаточно: кто помешает этим щупальцам подняться к нам? И что нам тогда делать? И тут снова стоголосое «ах!», крики, истерики — погас свет… Ну, совсем темно у нас не было, скорее сумерки, это потом почти совсем ничего не было видно; сам факт произвёл сильное впечатление — будто пожар предупредил, что вот-вот придёт. И ещё одна беда: свежий воздух, которому мы так порадовались, обернулся лютым холодом, по залу свободно загуляли сквозняки, от которых некуда было деться…
— Нам бы с Боречкой ваши заботы, — улыбнулась Даша. — Нам бы сквознячки да без огня, правда, Боря?
— Чистая правда, — подхватил Аничкин, с удовольствием глядя на Дашу.
— У вас, конечно, похлеще было, но и у нас не курорт. Мужчины — те хоть в пиджаках, а дамы — в бальных платьях, и многие хорошо декольтированные, как сейчас наша великолепная Клюква. Но дамы в отличие от упомянутой и, подчёркиваю, великолепной Клюквы…
— Что ты заладил, Клюква да Клюква, — недовольно прогудел Дед, — свет, что ли, на этой ягоде сошёлся? Будто и никого другого нет за столом, не хуже, чем твоя Клюква! — …и прелестной, божественной рыжей Ольги, — под общий смех продолжил Аничкин, — горько тогда сожалели о своём легкомыслии, об извечном стремлении показать себя в наиболее выигрышном свете. Не будь я джентельменом, воспитанным на глубоком уважении к женщине, то сказал бы, что они замёрзли, как бездомные собаки. Некоторые, самые догадливые, успели задрапироваться в снятые со столов скатерти и стали похожи на куклуксклановцев. Помню, когда период первого возбуждения прошёл и главлым врагом стал холод, мы начали сбиваться в толпу, как пингвины, и каждый норовил пробиться в серёдку. Невероятная, совершенно на первый взгляд аморальная картина! В большинстве своём замужние дамы, на репутации которых не было ни пятнышка, нисколько не возражали, когда — слышите, Клюква? — их крепко обнимали. Один мой коллега, фамилии которого не назову по известной вам причине, до того наобнимался с другим моим коллегой женского пола, что они продолжают этим заниматься и по сей деньправда, уже на законных основаниях.
— Совсем, как мы с Боречкой, — с явно деланным простодушием пропела Даша. — Он, как стал законным, до того полюбил обниматься, что ему пьесы некогда писать.
(Моё добавление к стенограмме; все со смехом и трудно скрываемой завистью посмотрели на Бориса, который побагровел, засуетился и в ответ на многочисленные советы стал молча протирать очки.)
— Толя, ты забыл о приказе Арбуза, — напомнил Ковальчук.
— Вот спасибо, — спохватился Аничкин, — чуть было Ольгу без такой детали не оставил! Только, Саша, не один приказ, а два. Первый! «Всем мужчинам, которые ещё не догадались этого сделать, предлагаю стать рыцарями и отдать дамам свои пиджаки!» Скажу прямо, не все восприняли это указание с энтузиазмом…
— Голову на отсечение, что главная «арбузная корка» не отдала, — оживился Сергей Антоныч. — Не разочаруешь старика, Толя?
— Если шеф имеет в виду Глебушкина, то одну из целей он поразил точно. Сначала Глебушкин просто спрятался и дрожал где-то в углу, а когда его со свистом и гиканьем выволокли на божий свет — кто бы час назад подумал, что Глебушкина, грозу института, можно выволочь со свистом и гиканьем? — то он стал молоть чепуху о своём здоровье, и Арбуз огласил второй приказ: отныне считать Глебушкина бабой и пиджак с него не снимать. Сейчас это кажется смешным, а тогда… То вдруг клубы дыма пробьются, то искры с нижних этажей летят, то вдруг кто-то заорёт, что 20-й этаж уже горит и толпа разрушается, от одного разбитого окна валит к другому, крики, обмороки… Помните, я вам говорил, что дым шёл из-за деревянной решётки, где вентиляция, мы её ещё несколькими шторами задраили, так вдруг оттуда как полыхнёт! И не какой-нибудь язык пламени, а будто волна огня — и на нас, кто ближе к решётке был… На этом разрешите закончить и передать слово Саше, поскольку все дальнейшее рисуется мне в совершеннейшем тумане.
— Тогда многих обожгло, — кивнул Ковальчук. — На нескольких женщинах платья загорелись, по полу стали кататься, с такими криками… Я никогда не видел, не знал, как это страшно, когда на человеке горит одежда… Мы их оттаскивали, огонь с них сбивали, ну, чем придётся — ладонями, кто воду из бутылок лил, даже огнетушителем… Толя не сказал, что Арбуз чуть ли не с самого начала велел нам отовсюду, где только можно, собрать огнетушители. Вадим Петрович очень помог, он в добровольной пожарной дружине состоял, знал, где и что. Всего у нас огнетушителей было штук восемь или девять, без них, наверное, нам пришлось бы худо. Не стану категорично утверждать, что ресторан бы сгорел, но именно с их помощью мы ту волну все-таки потушили, так что с огнетушителями нам очень повезло. Только пятерым, кого сразу обожгло, не повезло, и ещё двоим, которые в туалет на нижний этаж спустились — пламя как раз через них прошло, а помочь было, некому… Анна Алексеевна в дальнем углу что-то вроде лазарета устроила, метрдотель аптечку принёс, но разве поможешь в таких условиях обожжённым? А ведь, кроме них, ещё и другие пострадавшие были, помните, в первой давке у дверей. Мы на себе рубашки рвали, в чайной заварке смачивали, и Анна Алексеевна на обожжённых накладывала. В темноте их крики сильно на нервы действовали, не мне вам рассказывать, как им было больно, и в этой обстановке многие за столы уселись, стали глушить себя спиртным, кое-кого даже силой приходилось унимать… Словом, как констатировал Арбуз, не таким он мыслил себе свой юбилей. Боюсь, что у пожарных, когда они к нам вошли, создалось о нас весьма превратное представление, не так ли?
— Ну что вы, — улыбнулся Клевцов. — Вполне интеллигентное общество, очень приятно было познакомиться.
— Лучше бы при других обстоятельствах, но очень приятно, — вторил ему Юрий Кожухов. — Правда, Володя?
— Как будто на праздник пришли, — подтвердил Уленшпигель. — На маскарад. Женщины в тогах, как римские мадонны, мужики в рубахах и майках щеголяли. Только цветов, помню, не было.
Ковальчук засмеялся, выдернул Уленшпигеля из-за стола и легко поднял его на руки.
— Вот этот… входит в противогазе…
— Положь, где взял, — проворчал Уленшпигель. — Клюкву лучше подними.
— Представьте себе, — опуская Уленшпигеля, продолжил Ковальчук, — будто из колонны вдруг выходят три призрака, три чёрных инопланетянина, освещают нас фонарями, а мы смотрим на них, остолбенелые, догадываемся, кто это, и как грянем: «Ура! Да здравствуют пожарные!» И каждый норовит их обнять, хоть рукой дотронуться, убедиться, что не сон — шутка ли, пожарные до нас добрались! Никогда ещё не видел, чтобы люди так захлёбывались радостью. Ведь если к нам есть вход, то должен быть и выход!
— До чего глубоко и здорово сказано, — восхитился Уленшпигель, — сразу видно, что учёный, кандидат наук. Только малость обидно: я-то думал, вы просто обрадовались с такими людьми, как мы, познакомиться, а у вас, оказывается, задняя мысль была — побыстрее на выход. А кто был тот крупный мужчина, который у товарища капитана Клевцова, а тогда лейтенанта, чуть руку не оторвал, требовал, чтоб его немедленно и с удобствами вывели?
— Не иначе, как этот выступальщик Глебушкин, — догадался Сергей Антоныч.
— Он самый, — засмеялся Ковальчук. — Арбуз прикрикнул на него, чтобы не позорил, а Глебушкин как рявкнет в ответ: «Можете командовать у себя в кабинете!» А Арбуз: «Ай-ай,-ай, вы же всего полтора часа назад мною восхищались!» И Анна Алексеевна: «Аркадий, пора бы тебе стать более осмотрительным в выборе друзей, не забудь, что ты уже стал совершеннолетним». Тут кто-то подбежал и стал уговаривать пожарных выпить, а Володя Никулькин — это теперь мы знаем, кто ты такой! — очень вежливо сказал: «Что вы, товарищ, я сегодня в газете читал, что алкоголь вреден для здоровья». Потом он нам стал рассказывать всякие весёлые байки, но нам уже было не до них, хотелось скорее спуститься…
— Володя вам зубы заговаривал, — пояснил Кожухов. — По штурмовкам мы вас спускать не могли, для этого бы несколько часов потребовалось, а вести вниз без противогазов — опасно, внутренние лестницы были ещё задымлены. Вот и пришлось тянуть время, пока наши снизу не подошли.
— И заключительная сцена, — торжественно, сказал Ковальчук. — Стали мы спускаться вниз, первыми пострадавших вынесли — там на каком-то этаже что-то вроде медпункта было, и окна на маршах разбиты, перила перекручены, гарь, копоть… Спустились на крышу главного здания, там снег, ветер, мы бегом по крыше на правое крыло, где люк, полуголые — кадры для документального кино! А уже внизу стали договариваться с пожарными, чтобы встретиться на будущей неделе, отметить, только наша встреча не состоялась, как-то не до этого было: хоронили товарищей…
— Мы тоже, — сказал Клевцов.
ЗАКЛЮЧИТЕЛЬНОЕ СЛОВО АВТОРА
На этих скорбных словах Клевцова я хотел было поставить точку, но потом подумал, что не стоит кончать роман на трагической ноте. Лучше, подумал я, пусть Ольга расскажет, как она счастлива с Васей, Бубликом и Дедом, как удачно сложились судьбы друзей, тех, кто пережил Большой Пожар.
Но после долгих размышлений я пришёл к выводу, что этот рассказ будет лишним. Ну, счастливы — и слава богу, пусть живут в своё удовольствие, читатель и сам уже догадался, что Ольга и Вася не случайно нашли друг друга.
К тому же, решил я, никто, кроме автора, не сумеет ответить на многие вопросы читателей. Например, на такие:
— А был ли на самом деле Большой Пожар?
— А имеют ли реальных прототипов люди, которые его тушили?
Прямо и недвусмысленно отвечу; да, был; да, имеют. Почти все, случившееся в романе, автором не выдумано, и если он не назвал настоящих фамилий и места действия, то причины тому — чисто литературные: строгая документальность повествования сковала бы автора, не позволила бы ему пофантазировать, объединить в одном персонаже нескольких, сместить в пространстве и времени иные события и судьбы.
Но в одном автор не позволил себе ни на йоту отклониться от действительно происшедших событий: все боевые действия по тушению Большого Пожара приведены с документальной точностью. Да и не только Большого — других пожаров тоже. Здесь и выдумывать ничего не пришлось: никакая авторская фантазия не могла поспорить с тем, что происходило в реальной жизни.
Было все: и танк да полигоне, идущий в атаку на огонь под разрывами снарядов, и Гулин, объявивший пожару номер пять, и «живая кариатида» Лавров, и Дед со всеми своими историями, и Нестеров-младший, поднимающий Ольгу с Бубликом на крышу, и общий любимец Уленшпигель, и Вета Юрочкина была, и «Человек в тельняшке», и полковник Кожухов с его замечательной идеей, и вошедшая в учебники цепочка штурмовых лестниц, и массовый героизм пожарных при спасании людей — были спасены многие сотни человек.
Помню, меня сильнее всего поразило: подвиги одиночек — на фоне массового героизма пожарных, от высших офицеров до рядовых бойцов.
Перед огнём все равны.
Тот, кто в романе назван подполковником Чепуриным, говорил мне: «Молодых, даже ещё не обстрелянных бойцов за боевки приходилось удерживать — рвались в огонь. Такого порыва не припомню, никто себя ие жалел…»
А когда я спросил того, кого назвал полковником Кожуховым, какой свой час он считает «звёздным», он без колебаний ответил: «Большой Пожар. — И пояснил почему: — На этом пожаре могло погибнуть значительно больше людей, но у нас — относительно мало, и причина в том, что мы резко сократили время локализации пожара. При аналогичных пожарах в высотных зданиях за рубежом пожарные, как правило, давили температуру, очаги пожара мощными струями снаружи, и лишь затем шли внутрь. С искренним уважением относясь к их работе, скажу все же, что мы избрали другую тактику, тушили и снаружи, и большими силами рвались внутрь, благодаря чему выиграли время и спасли многих оказавшихся в безнадёжной ситуации людей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40