— Сначала меня готовили в писари, — ответил Глодер, потрепав по холке своего коня, недовольно фыркавшего и рвавшегося в галоп.
— Теперь всё понятно! — насмешливо воскликнула Диз.
— Проучился три года у лучшего городского переписчика. А потом в наш городок пришла вражеская армия. Черт его знает, кто это был. Обычный захватнический рейд. Всё происходило двадцать лет назад, тогда такое было в порядке вещей.
— Я знаю.
— Откуда? — Он повернулся к ней, окинув ее заинтересованным взглядом. — Ты не можешь этого помнить. Тебе было года три.
Диз невозмутимо подтянула стремя и спокойно ответила:
— Мой отец и братья воевали в то время.
— В одной из таких армий?
— Против одной из таких армий.
— А, — коротко произнес Глодер. — Ну так вот, мне пришлось сменить перо на меч, и неожиданно оказалось, что я владею ими одинаково хорошо. Моего учителя зарубили у меня на глазах, и я понял, что в нынешнем мире полезнее для здоровья уметь убивать, а не писать. Хотя почерк у меня до сих пор великолепный.
— Не имела возможности убедиться, — насмешливо сказала Диз. — Что ж, придется поверить тебе на слово.
— А ты разве умеешь читать?
— Конечно.
— Ха! Твое «конечно» несказанно позабавило бы девять десятых женщин и две трети мужчин. Грамоту знают только писари, жрецы да иногда дворяне… Ты дворянка, Диз?
Она натянула поводья: ее кобыла тоже начинала волноваться, взбудораженная недовольным ржанием рвавшегося вперед коня Глодера.
— Может, перейдем на рысь? — предложила она.
— Как хочешь.
Несколько минут они ехали молча. Диз проигнорировала вопрос, а Глодер притворился, что не заметил этого. Однако он не собирался отступать так быстро. Он понимал, что эти часы, возможно, последние, проведенные ими вместе, и ему больше не представится шанса узнать о ней хоть немного… хоть что-нибудь, что можно было бы помнить.
— Ну а ты как попала в армию? Ты дерешься, как мужчина. Кто тебя учил? Отец?
Диз криво усмехнулась, и Глодер слегка нахмурился — ему не правилась эта усмешка, и не нравилось то, как часто она появлялась на губах Диз.
— Нет, — ответила она. — Отец и слышать не захотел бы ни о чем подобном. Он считал, что женщина должна достичь половой зрелости, выйти замуж и каждый год рожать по ребенку. У моей матери с этим были проблемы, из всех ее детей выжили только трое, и отец мечтал покачать на коленях хоть с десяток внуков. Да и я, по правде говоря, не видела для себя иной судьбы. Ведь это так обычно в нашем несовершенном мире, верно?
— Как же ты переубедила его?
Диз пожала плечами, заправила за ухо выбившуюся из косы прядь. Она никогда не могла затянуть волосы туго, они были слишком пышны и тяжелы. Вообще они мешали, это было очевидно, и ухаживать за ними дело хлопотное, особенно в походных условиях. Женщины, занимающиеся военным делом, обычно стригли волосы коротко, чтобы можно было легко убрать под шлем или шапку. У Диз же была коса почти до колен, и, хотя Глодер по-мужски восхищался водопадом цвета темного пламени, в который превращалась коса, когда Диз расплетала ее, практичная часть его рассудка возмущалась подобным капризам. Он помнил, как однажды во время битвы солдат вражеской армии намотал эту косу на руку и уже занес меч, чтобы отрубить Диз голову, но девушка оказалась проворнее и выпустила ему кишки, а потом долго не могла разжать стиснутый в предсмертной судороге кулак убитого. Глодер вспомнил, как она присела возле трупа среди крови, копоти и грохота битвы, пытаясь расцепить скрючившиеся пальцы, и как он подошел к ней, как наклонился, раздраженный и разгоряченный, как протянул окровавленную руку и схватил Диз за плечо, собираясь встряхнуть ее и сказать: «Какого дьявола ты возишься, руби на хрен!» Она обернулась, и он увидел на ее лице ярость. Не отчаяние, не злость, не гнев, которые он вполне ожидал там увидеть, — обычные чувства вспыльчивой женщины, которой прижали волосы, а ярость, слепую, безумную, выплескивавшуюся через края узких синих глаз и забрызгивавшую всё вокруг, словно кровь, которой здесь и так было достаточно. Глодер на миг онемел, потрясенный этой яростью, ее молчаливой и в то же время сбивающей с ног мощью, и, забыв о раздражении, проговорил: «Тебе помочь?» И тогда она…
— Эй? — насмешливо окликнула его Диз. — Смотри не вывались из седла.
— Да, — отрешенно отозвался он, неожиданно для самого себя захваченный этим, казалось, поблекшим воспоминанием. «Тогда она просто отрубила трупу кисть. Не косу, а руку. И унесла ее на волосах в лагерь, словно трофей, а вечером сидела у костра и обрезала пальцы трупа, как сучки у полена, пока не освободила волосы. А потом смахнула обрезки в костер и откинула косу за спину. И отблески пламени переливались в ее волосах».
Он не спросил, почему она просто не отрезала вершок волос. Тогда они были едва знакомы, и это его не слишком интересовало. К тому же что-то подсказывало ему, что ответа он всё равно не получит.
— Я его не переубеждала, — проговорила Диз, и Глодеру пришлось напрячься, чтобы вспомнить, о чем они только что говорили. Ах да, о ее отце, жаждавшем понянчить внуков. — Он ни о чем не знал.
— Ты сбежала из дома?
— Можно и так сказать. К тому времени я достаточно наслышалась о боевой школе Гринта Хедела и…
— Гринт Хедел?! — изумился Глодер. — Но ведь это элитная боевая школа! Туда берут по конкурсу и, насколько я знаю, только мальчиков.
— Старый предрассудок, — пожала плечами Диз. — В этом возрасте не так-то важен пол ребенка. Хотя эта школа уже лет пятьдесят не тренировала девушек, и моя заявка вызвала… ну, скажем так, скепсис.
— Так ты просто пришла и сказала: «Примите меня?»
— Насколько я знаю, так приходят все.
— А конкурс?
— Я его прошла.
Глодер изумленно покачал головой, а потом опомнился. Эй, парень, ты ведь видел эту девчонку в бою. Похоже, она родилась с мечом в руке. Должно быть, едва не зарубила инструктора на первом же испытании. Он улыбнулся этой мысли и слегка вздрогнул, вдруг представив себе маленькую девочку с мечом в неопытных, напряженных руках… маленькую девочку с рыжей косой до колен и дикой звериной яростью, хлещущей из узких прорезей глаз, как кровь из резаной раны. «Твои глаза — резаные раны, Диз. Такие же узкие, такие же страшные, такие же болезненные. И к ним, как и ко всем ранам, привыкаешь, посмотрев на них достаточно долго. Старик Глодер, похоже, ты становишься поэтом».
— И долго ты там проучилась?
— Четыре года. Обычный курс предполагает десять лет, но у меня их не было.
— Ясно, — кивнул Глодер, не обманувшись легкостью, с которой она обронила последние слова. — Они отпустили тебя?
— Не совсем. Я собрала пожитки и сбежала среди ночи, как только поняла, что умею достаточно. Сам знаешь, такие озарения обычно происходят внезапно… Хотя надо отдать им должное, там в самом деле умеют учить. Забавно, в детстве я была такой неуклюжей…
— Неуклюжей? Ты?!
— Я даже танцевать толком не умела, — усмехнулась Диз. — Но когда надо было выписать очередной финт, мое тело словно переставало быть моим. Наверное, мне просто повезло с наставником. А может, надо благодарить мои исключительные природные данные, — с сарказмом добавила она.
— Ты вернулась домой?
Диз слегка улыбнулась — не так, как обычно. Нежно. И очень грустно.
— У меня уже не было дома.
— Отец не принял тебя?
— Он умер… к тому времени. И мать. И братья тоже. Все умерли.
«Вот оно», — пронеслось в мозгу Глодера, почуявшего, что она наконец коснулась того, на что он пытался вывести ее уже давно. То, куда она ехала… человек, которого она хотела убить… это как-то связано с ее семьей. Наверное, сейчас не стоит продолжать. Только бы теперь не спугнуть ее. Но еще один вопрос задать можно. Наводящий. Не принципиальный… просто из любопытства.
— Так ты не вернулась? — осторожно повторил он, и Диз сердито тряхнула головой.
— Я же сказала: нет, — отрывисто сказала она, и в ее вечно суженных глазах Глодер уловил зарождающееся нетерпение. Но он уже знал всё, что хотел.
«Не дворянка, — подумал он с ему самому непонятным облегчением. — Если вся семья погибла, а она одна выжила, ее долг был вернуться в поместье и возглавить род. Никто никогда не нарушал этот закон. Она не дворянка».
— Ну, прогулялись и хватит, — вдруг проговорила Диз. — Надо поторапливаться. А то и правда решат, что ты дезертировал вместе со мной.
Глодер поднял голову и взглянул на нее. Конечно. Она снова смотрела вперед.
Они пришпорили лошадей и послали их в галоп.
* * *
— Эй, девка, еще вина!
Трактирщик махнул пухленькой суетливой служанке, и та, подхватив с полки увесистую бутыль из зеленого стекла, просеменила к столу, за которым пьянствовали трое расфуфыренных господ. Один из них ущипнул ее за мягкое место, и она сдавленно хихикнула, призывно вильнув бедрами. Прошлой ночью господин щедро наградил ее за то, что она изо всех сил старалась поднять его слабую мужскую плоть, и ей это в конце концов удалось, хоть она и пролила семь потов. Его друзья в это время развлекались с ее подругами-кухарками и, если верить их сплетням, были не менее щедры. Господин потрепал служанку по подбородку и снова ущипнул, когда она нагнулась, чтобы поставить бутыль на стол.
— Хорош-ша, — прошипел он, хитро прищурив заплывший от беспрерывных пьянок глаз.
Служанка неуклюже поклонилась и шагнула в сторону: сегодня трактир полон посетителей, а одна из ее товарок слегла с оспой, и работы было невпроворот. Господа раскатисто захохотали непонятно чему, застучали кружками.
— Эй, хозяин! — после паузы крикнул один из господ.
Трактирщик поспешно направился к столу. Обычно он предоставлял обслуживание клиентов служанкам, через них же выслушивал претензии: он мог позволить себе подобное барство, потому что его трактир, единственный в поселке, никогда не пустовал. Более того, все паломники к Серому Оракулу неизменно останавливались здесь. Дальше шли леса, за ними — перевал, и там, на поросшем можжевельником скалистом склоне горы, — храм Серого Оракула, знающего ответы на все вопросы. Трактирщик жил на белом свете пятьдесят девять лет, но не мог взять в толк, почему люди так любопытны. Лично он предпочитал не задаваться вопросами, резонно предполагая, что если уж ему суждено что-то узнать, то в свое время и без помощи провидцев. Тем более что цена за такое преждевременное знание была, по его убеждению, слишком высока.
И тем не менее все те без малого сорок лет, что он держал трактир, не переводились дураки, жаждущие знать больше, чем им положено. Однако очень немногие из них, возвращаясь, заворачивали в трактир, — а те, кто делали это, редко казались осчастливленными. Наметанный глаз трактирщика легко различал тех, кто только едет к Оракулу, и тех, кто возвращается от него. Последние были мрачны, молчаливы и редко улыбались. Эта щедрая, хоть и немного буйная компания, снявшая целый этаж и до утра веселившаяся со служанками, очевидно, держала путь в храм, а не из храма. Они были невероятными транжирами и, судя по платью, дворянами, возможно, даже придворными — слишком уж яркой и безвкусно пышной была их одежда, изобилующая кружевами и драгоценностями, — а стало быть, очень важными господами. Трактирщик источал мед и елей, чуть не вылезая из кожи в отчаянной попытке быть как можно любезнее.
— Как звать? — требовательно спросил один из гостей — мощный гигант с мышцами, распиравшими шелковую сорочку, — сотрясая громоподобным голосом потолочные балки и привлекая внимание посетителей.
— Винсом кличут, сударь.
— Слушай, Винс, — повелительно начал господин, — девки у тебя тут хороши, спору нет.
— Премного благодарен, — согнулся в поклоне трактирщик, — Желаете?..
— Молчи, сволочь, когда господа не спрашивают. Так вот, вчера у тебя еще одна была, а вечером я ее уже не видел, и сегодня тоже. А девка ладная, и мы с друзьями ее бы… ну, понимаешь, — многозначительно добавил он и, ухмыльнувшись, лихо расправил усы. Его спутники, вполне способные вдвоем влезть в штаны великана, не испытывая при этом ни малейшего физического неудобства, попытались повторить заправский жест, но, поскольку один из них имел лишь жиденькое подобие роскошных усищ своего товарища, а второй и вовсе брился начисто, жест получился довольно жалким.
Винс, тактично игнорируя тщетные потуги господ, вежливо наморщил лоб.
— О ком милорд изволит говорить? — недоуменно спросил он. — Все мои девки тут… кроме одной, но ее и вчера не было.
— Ну, высокая такая, тонкая, волосы темные, рожа красивая, но уж больно наглая, словно госпожа какая, — со значением сказал гигант, и трактирщик хлопнул себя ладонью по лбу — описание было исчерпывающим, потому что такую «красивую, но больно наглую рожу» в их поселке имела лишь одна женщина.
— Так это ж Клирис! — сказал он. — Да только она не моя девка.
— Ну! Не твоя! А чего ж вчера тут околачивалась?
— Да по делу зашла, — объяснил Винс.
Эта хорошенькая сучка и правда заходила вчера, узнать, не нужно ли ему дров — ее сожитель нарубил столько, что хватит на полдеревни, и она была готова поделиться за умеренную плату. Трактирщика не удивил ее визит — они жили в основном за счет заготовки дров, покупая на вырученные деньги то, что не могли вырастить на поле и огороде. Он сказал, что подумает, чтобы набить цену, — дрова Клирис были самыми дешевыми в округе, потому что их было слишком много, и женщина могла не заламывать втридорога. Ее сожитель, похоже, был слегка помешан, и работал больше и упорнее любого местного дровосека.
— А можно ее?.. — поинтересовался господин, прервав течение мыслей Винса.
Трактирщик опасливо покачал головой, боясь рассердить отказом.
— Она не моя девка, милорд, — повторил он.
— Так что ж, коли не твоя, — фыркнул другой господин, тот, что безусый, — что, ее поиметь нельзя? Она замужем, или как?
— Вдова. Овдовела лет десять назад, почти сразу после замужества.
— О! Люблю вдовушек, — прогнусавил жидкоусый господин, недобро поблескивая маслянистыми глазками. — Они уже всему научены и не так стеснительны, а подчас даже и развратны.
1 2 3 4 5