– Но если это моя жизнь? – У него загорелись глаза, губы плотно сжались.
– Ваша жизнь?
– Да, да, да!
– В таком случае, господин ван Рейн, вы поступаете совершенно верно, а сестра ваша не вправе упрекать вас.
Он обрадовался:
– Вы это серьезно?
– Вполне.
– Вы в самом деле так думаете?
– Только так, господин ван Рейн.
Он взволнованно снял шляпу, пятерней взъерошил волосы, точно они обременяли его голову, точно давили на мысли его… Потом остановился возле каменного парапета, поглядел на воду, бросил в нее маленький листочек, который поднял с земли.
– Вы сказали очень важную вещь, Саския ван Эйленбюрг…
«Боже, да он как ребенок, – подумала она. – В нем все бурлит, все кипит. Настоящий ураган!»
Она в общем была права. Хотя можно и заподозрить некое женское преувеличение.
Он повернулся к ней, преграждая дорогу.
– Вы можете выслушать меня? – Голос у Рембрандта дрогнул.
Она развернула веер.
– Саския ван Эйленбюрг… – начал Рембрандт и замолчал. Что же он скажет дальше? Она уже знала – что. Вернее, догадывалась. – Я хочу просить вас… выйти за меня замуж.
Она молчала.
Он собрался с духом и выпалил:
– Я люблю вас…
Она продолжала молчать. А веер все трепетал, трепетал.
– И прошу выйти замуж за меня. Согласны? – Он ждал, ждал, ждал.
Наконец, не глядя на него, она протянула ему руку, но он не знал, что делать с этой прелестной рукою…
Вот слова, сказанные в 1686 году итальянским историком искусств Филиппо Бальдинуччи:
«Необычная манера живописи Рембрандта полностью соответствовала его образу жизни».
Прогулки по Амстердаму
Студент Амстердамского университета по имени Питер явился в отель на Марникстраат точно: в девять ноль-ноль. От завтрака отказался, а от чашки кофе – нет. Высокий, темноволосый, черноглазый – ничего нордически ясно выраженного.
– Смешение рас и народов, – шутит он.
Питер изучает абхазский язык, а русский усвоил в Москве, в стенах университета.
В самом деле, кого только не встретишь в Амстердаме: тут и молодые люди из далекой Индонезии, из Суринама, из Турции и Испании, Италии и Югославии! Да, и греков бы не забыть!
Спрашиваю:
– Ну что, Питер, где же все-таки стояла мельница Хармена ван Рейна в Лейдене?
Вчера мы с ним ездили в Лейден, пытались разыскать то самое место. Конечно, нам показали, причем «с большой» точностью, «то самое место». И даже не одно, а несколько.
Сравнительно небольшой рукав Рейна, который я принял за канал, течет медленно, места здесь равнинные, окаймленные дюнами. Даже имеется «та самая» ветряная мельница. Теперь уже сомнений быть не может – именно здесь родился Рембрандт. Но это, разумеется, не совсем так. Но если очертить круг диаметром километров в пять, то, наверное, мельница ван Рейна, точнее – ее бывшее местопребывание, будет где-то в пределах этого круга. В конце концов, не так уж важна геометрическая «точка». Главное – каждый любопытствующий может увидеть и Рейн, и берега его невысокие, и небо над ними и пройтись или проехаться к дюнам. И наверняка где-нибудь да ступит на невидимый нынче след Рембрандта.
Питер согласен, что невозможно спустя три века точно определить местонахождение мельницы, которая давно истлела. Другое дело, скажем, дом Яна Сикса – поэта и друга Рембрандта, амстердамского аристократа. Здание почти не тронуто временем, находится на прежнем месте, близ Дома-музея Рембрандта. Более того, в нем живут его прямые потомки и здесь висит портрет Сикса работы Рембрандта…
– Я не утверждаю, – говорит Питер, – что найдена мельница ван Рейнов. Или даже фундамент. Место указано приблизительно. Я вижу, вы разочарованы.
– Абсолютно нет! Плюс-минус километр не имеет никакого значения. Мы с вами видели пейзаж с высоты дюн. Разве этого мало? Это же был пригород Лейдена, которым любовался и Рембрандт. Удалите мысленно полтысячи домов – и вы перенеслись в эпоху Рембрандта. Надо только напрячь воображение.
– Но центр города, я уверен, тот самый. Он не тронут временем.
– Согласен: и центр, и университет, церковь недалеко от университета – все как при Рембрандте. Думаю, что тут мало что изменилось, ибо нидерландцы строили добротно и со вкусом. Правда, строителей, как говорится, лимитировали земельные участки, но это не суть важно.
Мы припомнили главные ворота Лейденского университета, небольшой канал, горбатый мост и библиотеку на той стороне, куда, несомненно, не раз хаживал Рембрандт-студент.
Мы с Питером долго кружили по центру Лейдена, заглядывали в пивные и дешевые харчевни и спрашивали себя: а не здесь ли сиживал молодой Рембрандт? Если судить по автопортретам, это был жизнелюбивый молодой человек. В то время он не испытал еще ударов судьбы. Улыбающийся усатенький человек тридцати лет, усадивший на колени жену и поднявший высоко бокал, не мог быть бирюком, не мог не радоваться, не мог не смеяться заразительно…
– Как вы думаете, Питер, прав я?
Питер, этот молодой ученый, не очень склонный к фантазии, уклонился от прямого ответа.
– Дрезденский автопортрет с Саскией, – сказал он, – знаю только по репродукциям. Да, видно, веселый был человек. Это надо же додуматься – писать автопортрет, обернувшись к зрителю, к которому уселся спиной. Да еще и посадить на колени жену! Очень смело.
– Мы с вами прошли порядочное расстояние по тому и этому берегу Рейна в Лейдене.
– Да, наверное, несколько километров.
– Неужели мы нигде не пересекли пути-дороги Рембрандта?..
Питер желает доставить мне удовольствие:
– Пересекали. И, наверное, не раз.
– А в центре Лейдена?
– Многократно.
Ответ Питера мне нравится, и я заказываю пару бутылок пива «Хейнекен».
– А кофе – потом.
Питер говорит:
– Может, снова поехать в Лейден? Мы могли бы поговорить с учеными.
– О чем?
– О Рембрандте, конечно.
– Они бы точно указали мельницу?
– Нет.
– Дом ван Рейнов?
– Нет.
– А об чем же тогда разговор, Питер?
В нем встрепенулся филолог:
– «Об чем» или «о чем»? Как лучше сказать?
– Конечно – «о чем». Но это я, чтобы подчеркнуть, что разговор в Амстердаме не уступит разговору в Лейдене.
Питер хохочет. Он бывал в Москве и в Абхазии. Он шутки понимает. Намеки кавказские – тоже.
– Я подумал, что они могли бы что-нибудь рассказать.
– «Что-нибудь» есть в сотне томов. А в Амстердаме есть известные ученые. Например, Боб Хаак…
– Это верно, – соглашается Питер.
Пора собираться – кофе выпит.
Идем направо, на Лейденплейн, то есть Лейденскую площадь.
Идем мимо драматического театра. К трамвайной остановке…
Начинаем очередной обход площади Дам – пупа Амстердама. Отсюда во все стороны расходятся улицы, улочки, каналы, канальцы. Разве не ступала здесь нога Рембрандта? На площади или поблизости от нее много домов тех далеких времен. Но есть одна существенная перемена: в эпоху Рембрандта не было широкой улицы Дамрак. Был канал Дамрак, который соединял водным путем Дам с портом. Сейчас канал засыпан.
Питер достает из объемистой кожаной сумки книгу. Называется она «Амстердам в XVII столетии». Я чуть не подпрыгиваю от радости: это же эпоха Рембрандта! Издание сравнительно недавнее – середина шестидесятых годов. Автор – Скилтмейер. Книга почти вся состоит из репродукций графических работ времен Рембрандта.
Раскрываю книгу. Прошу Питера взять меня под руку – чтобы невзначай не споткнуться, просматривая ее на ходу.
Вот разворот. План центра Амстердама. Чьей-то умелой рукой великолепно начерченный план. Правда, немножко непривычный для современного глаза: кварталы и дома изображены как бы с птичьего полета. Можно даже различить фасады и сравнить их с нынешним состоянием. Прямо у края площади, где стоим с Питером, был мол. В шаге от нас плескалась вода. Реяли паруса разномастных кораблей – больших и малых, крошечных шлюпок, рыбацких и прогулочных.
– Пойдем к этой церкви, – сказал я, держа перед собой открытую книгу.
Мы прошагали через тесную улочку и оказались перед большой церковью: да, центр Амстердама мало изменился за три с лишним века.
– А дальше должен быть канал.
Так и оказалось: обойдя церковь, мы увидели канал. Дома стоят тесно, будто солдаты в строю – плечом к плечу. По ту и эту сторону канала. Трех-, четырех– и пятиэтажные дома с мансардами. Я знаю: лестницы в них крутые, словно пожарные. А в двери не внесешь мебель. Ее надо через окна. А для этого на всех крышах имеются блоки и канаты.
Мы медленно шли по лабиринтам улиц и улочек, переулков и тупиков. Лавки, магазины и небольшие рестораны занимали все первые этажи. А вокруг нас – пестрая кипучая толпа, собравшаяся в этом городе чуть ли не со всех концов света.
– Вы думаете, что Рембрандт бывал на этом канале? – спросил Питер.
Подумав, я решил, что едва ли. В Амстердаме до черта каналов. Зачем ему было терять время и гулять вдоль этого канала или приходить в эту церковь, которая называлась и до сих пор называется Новой? И церкви, и каналы всегда бывали под боком…
Я предложил направиться к Западной церкви. От нее недалеко до тех самых двух улиц…
– Каких? – спросил Питер.
– Одна называется Блумграхт, а другая – Розенграхт. На первой набережной квартировал Рембрандт, когда начинал свой путь в Амстердаме. А на другой набережной – Розенграхт – он кончил свою жизнь и был похоронен в Западной церкви…
– Но ведь есть еще его дом… Там сейчас музей.
– Верно, Питер, мы сходим и туда. Это на улице, которая в его времена называлась Бреестраат, то есть Широкая.
Питер интересуется:
– Вас, наверное, пригласил Фонд Рембрандта. В их задачу входит и пропаганда творчества художника.
– Нет, не Фонд.
– А кто же?
– Профессор Карл Эбелинг со славянского факультета вашего университета. И президент писательского обединения Нидерландов Сэм Дресден. Профессор Эбелинг писал мне, что наш посол рассказал ему о моей работе над романом.
– А деньги на поездку, значит…
– Деньгами, Питер, снабдил меня наш Союз писателей. В Москве. Мой друг, секретарь союза Юрий Верченко однажды порадовал меня. «Хочу передать решение секретариата союза, – сказал он, – деньги на поездку и деньги на переводчика, известного специалиста по Нидерландам Юрия Сидорина, дадим мы». Вот так я попал к вам…
Западная церковь очень походит на небольшой рыцарский замок: она кирпичная, потемнела от вековых бдений. Через канал, который в двух шагах отсюда, начинается улица Розенграхт. А немного севернее, ближе к порту – набережная Блумграхт.
Мы направляемся на Розенграхт, перейдя через небольшой мост на канале. Эта улица, или набережная, не отличается от других, которых множество в Амстердаме. Вокруг – трех-, четырех– и пятиэтажные дома с крутыми лестницами, тесными коридорами, небольшими комнатами.
В каком доме жил Титус, сын Рембрандта, где художник в последние годы нашел приют? Тот дом давно снесен, а если кто и отважится указать «точное» место, то должен будет присовокупить к своим объяснениям: «Словом, на Розенграхт…»
Питер спросил:
– А та набережная? Где Блумграхт?
– Мы вернемся назад. К Западной церкви. А от нее – рукой подать до Блумграхт.
Питер раскрывает заветную книгу: вот Западная церковь во всей красе, на странице 118. Она изображена такой, как она выглядела в 1650 году. Мы сличаем рисунок с натурой: пристроено очень мало. А может, это иллюзия, вызванная появлением у стен церкви нескольких ларьков и киосков?
До набережной Блумграхт несколько минут ходьбы. Найти тот дом, откуда начинал Рембрандт, то есть с «Анатомии доктора Тюлпа», уже невозможно. «Где-то здесь на Блумграхт». Эта формула воистину точная. Да, где-то здесь снял жилье Рембрандт, здесь жила и Лисбет, сюда привел он свою Саскию. Однако есть абсолютно верная примета: эта набережная с двумя рядами мирно противостоящих друг другу домов, с этим небом, именно на этой земле… Что ж, на мой взгляд, адрес не так уж плох и, уж во всяком случае, очень точен если не для почтовиков, то для нас с вами, покоренных художником…
Был еще один адрес. На Ниве Дулен. Совсем недалеко от площади Дам и почти рядом с Монетной башней. Там было богаче, чем на Блумграхт… Но лучше ехать на Бреестраат, где дом, личный дом художника. Настоящий. Сохранившийся. С точным адресом…
Поездка на такси вдоль реки Амстел, которую можно увидеть на многих гравюрах Рембрандта. Она здесь широкая. Не чета лейденскому Рейну.
А сама бывшая улица Бреестраат довольно широка – в отличие от улиц в центре. Она идет прямо к каналу и шлюзу святого Антония. Канал по сравнению с улицей вдвое, а то и втрое уже. В начале Бреестраат – большие современные дома – тоже не чета тем, которые в центре и которые у шлюза святого Антония.
Узенький, о четырех окнах, в четыре этажа с мансардой, и есть личный, ему принадлежавший, им купленный на собственные деньги дом. Фасадом он выходит на Бреестраат и на шлюз святого Антония. До воды – рукой подать: два шага.
Мы с Питером идем к шлюзу, чтобы оттуда полюбоваться на дом и сделать снимки. В книге – страницы 120 и 121 – Питер находит план, на котором очень хорошо видны улицы Бреестраат, канал и шлюз. Вот и дом Рембрандта. А дальше – дом Яна Сикса.
Прежде чем войти в дом художника, мы основательно изучаем ближайшие окрестности. Недалеко отсюда когда-то начинался порт, размещались причалы и прочие сооружения. Сейчас все это несколько отодвинулось – земля отвоевана у моря. И все же воды много, недостатка в ней в Амстердаме не ощущается.
– Я не помню, сколько он прожил в этом доме?
Подозреваю, что Питер здесь никогда и не бывал. На мой прямой вопрос застенчиво ответил, что у него просто не было времени. Его занимали совсем иные проблемы.
– Бывает, – сказал я. – Я в Афинах слышал о двух братьях, знаменитых архитекторах, которые никогда не поднимались на Акрополь. Между тем в Европе и Америке живут миллионы людей, которые в качестве туристов побывали на Акрополе.
По-моему, на душе у Питера значительно полегчало. Он пояснил:
– Сначала – школа, не здесь, в Амстердаме, а на юге, почти на границе с Люксембургом. Потом – университет. Потом – Москва. Целых два года. Потом поездка в Абхазию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21