– Правильно. Но ты забываешь об одной вещи. Когда мы оставили Корабль на орбите вокруг Бискупика, у нас было сорок спасательных шлюпок и пять грузовых ракет. Семь шлюпок бесследно исчезли в космосе, пять разбились, но двадцати семи удалось приземлиться в целости и сохранности. С грузовыми ракетами тоже обошлось без потерь. А все это составляет более полутора тысяч человек. Вот почему мы выжили… Потому что нас было много, потому что мы располагали всем необходимым оборудованием и потому что у нас были грузовые ракеты для полетов к Кораблю.
Одну же шлюпку – № 7 – в результате неудачного маневра снесло к Бискупику-бис. Овчар говорит, что посадка была очень жесткой. Около половины из них погибли при приземлении. А затем смерть следовала за смертью: одни тонули в болотах, другие становились жертвами растенийхищников, третьи умирали от всевозможных болезней или же просто от отчаяния. Шесть лет Овчар провел в полном одиночестве на этой дьявольской планете. Шесть лет, представляешь!
– Ну и что? Ты никогда не читал «Робинзона Крузо»?
– Нашла с чем сравнивать. Бис-бис – это не идиллический земной остров, где человек как по заказу находит все, что ему нужно. Кстати, тот же Робинзон Крузо вовсю пользовался тем, что сохранилось на погибшем судне, тогда как Овчар никоим образом не мог добраться до Корабля. Нет, если кто и Робинзоны, так это мы. Одиночество на Бисбисе – хуже преисподней. Ты знаешь, что комары там – весом в двадцать кило? Комары-убийцы… Пенн сказал, что именно так погиб Борднэв. И что там есть лианы-пиявки? Одна из них и высосала из Лэнгтри всю кровь.
Я лежу на антресолях и стараюсь не пропустить ни одного слова. Туда легко забраться с моей кровати. Бревенчатая стенка не доходит до потолка, и получилось что-то вроде чердака, куда папа сложил пустые коробки, старые книжки и разные запасы. В неструганой доске выпал сучок, и я вижу через дырочку, как они допивают кофе.
Говорят, правда, что это не настоящий кофе. Для взрослых настоящий кофе – это тот, что растет там, на их Земле. А весь кофе, что они привезли с собой на Бискупик, давным-давно кончился. Хоть разбери Корабль до винтика, все равно даже зернышка не сыщешь. Однако ботаники нашли в лесу растение, чьи семена как у кофе. Мама говорит, что вкус похожий.
– Во всяком случае, Петр Овчар вернулся живым. И это факт.
– Спорить не буду, – улыбнулся папа. – Не такой уж я фанатик.
– А что он от этого выиграл? Не лучше ли ему было умереть, как всем, кто был на шлюпке № 7?
Глаза у папы сделались совсем грустными и добрыми. Наклонившись над столом, он взял маму за руку.
– Я смотрю, ты никак не придешь в себя, Минна. Ты должна бы радоваться, что один из наших вернулся живым после столь долгого отсутствия. Подумай о радости Хельги Овчар. А вместо этого ты, кажется, совсем захандрила.
– Да, Жорж. И ничего не могу с собой поделать. Я… я боюсь, что больше не выдержу. Понимаешь, когда я увидела Петра Овчара, – а он почти не изменился, – меня как будто отбросило на десять лет назад… И даже больше. Я вспомнила тренировочную базу… Ты знаешь, что Овчар ухаживал за мной тогда? А ведь он не говорил ни по-французски, ни поанглийски. И именно я помогала ему учить интерлингву…
– Ты никогда не говорила мне об этом, – сказал папа, притворяясь страшно рассерженным.
– И сейчас, когда я его увидела, столько всего всплыло у меня в памяти. Я постаралась все это забыть десять лет тому назад и думала, что навсегда. Я говорю, естественно, не о самом Овчаре, а о том, что пробудило его возвращение. Я вспомнила себя такой, какой была десять лет тому назад: дурочкой-энтузиасткой, снедаемой любопытством и лопающейся от гордости… Во всех газетах писали о нас: «Волонтеры подпространства», «Галактические колонисты», «Пионеры пространствавремени», «Мейфлауэр» Космоса"… И хоть нас было две тысячи человек, они почти у всех взяли интервью… А потом эта сутолока последних приготовлений, челночные рейсы на Корабль, последние радиопередачи: «Время побеждено… В подпространстве им потребуется всего три месяца, чтобы преодолеть расстояние, которое свет проходит за девять лет… Они расскажут вашим правнукам о диковинах Сириуса, Проциона и Альтаира…»
Ох, Жорж! В этот момент я, кажется, была готова на все. Провести годы в космосе, никогда больше не увидеть своих родных, не увидеть при возвращении той Земли, которую мы знали, найти ее изменившейся на несколько столетий… Да, я была согласна на все это, потому что в глубине души у меня была спокойная уверенность: однажды, рано или поздно, но, так или иначе, мы вернемся. Не обязательно быстро, может быть, даже очень нескоро, но достаточно было просто знать, что это возможно…
Через дырку в доске я вижу только мамину голову. В ее черных волосах видны белые нити. Разве мама старая? Тридцать пять лет – это, конечно, много, как мне кажется, но похоже, что для взрослых это еще молодой возраст.
Тон ее голоса стал резким. Она даже стукнула кулаком по столу, как это делают мужчины.
– Жорж, скажи на милость, как мы могли позволить загнать себя в эту мышеловку? Почему до нас не дошло, что Корабль, которым мы так гордились, – это жестянка, пылинка металлическая, просто ничто! Три сотни метров в поперечнике, вес в сотни тысяч тонн и тридцать две концентрические палубы – впечатляет, конечно. Но как мы могли восхищаться этим несчастным стальным шариком? Как мы могли быть столь самонадеянны, что не думали даже ни о каких неожиданностях. И вот, после трехмесячного полета в подпространстве, Корабль – как ему и положено – выходит в пространство в окрестностях Сириуса и… ломается. Поломался, как древний «форд». Окончательно и непоправимо.
– Ты прекрасно знаешь, что не непоправимо.
– Я больше в это не верю, Жорж, совсем не верю. Я долго верила, я хотела в это верить крепко и очень долго. Когда полковник Бискупик собрал нас тогда на Корабле, в первый раз, десять лет тому назад, и сообщил, что поломку можно устраивать, но есть риск дезинтеграции, когда он сказал, что весь состав экспедиции поселится на планете, а на борту останется только ремонтная бригада, тогда, да, я в это отчаянно верила. А потом ремонтники вернулись, и грузовая ракета отвезла им на смену другую бригаду… Потом и эта возвратилась, и так далее, и так далее… А потом полковник Бискупик умер, и Пенн занял его место… Потом умер Брюкер, потом Мэри Макдугалл, потом майор Козинцев, потом профессор Моргенштейн, потом Дональд Макдугалл, потом малышка Корделье… Жорж, ты когда-нибудь считал могилы на поляне? Я, например, считала. Их там сто тридцать девять. Для полутора тысяч человек это много за десять лет.
– С такой точки зрения это выглядит, конечно, весьма пессимистично. Но вот что занятно: общая численность практически не изменилась – все те же полторы тысячи.
Мама на мгновение замолчала. Потом рассмеялась – почти весело.
– А ведь и правда, Жорж. Дети. Более двухсот детишек родились здесь. Человек неисправим.
– Человек неистребим, – поправил папа. – Я за людей не опасаюсь.
Они вместе засмеялись, и в этот момент ночная тишина взорвалась от крика. Он просто-таки пронзил стены нашего дома. Это было так жутко, что я впился ртом в руку, чтобы самому не закричать. И когда он прекратился, в ушах у меня еще звенело.
Мама вскочила с побелевшими губами.
– Боже мой, что это? Зверь?
Я почувствовал, как у меня ледяные мурашки пробежали по спине. То был не зверь. Этот голос я уже слышал сегодня на посадочной площадке. То был до неузнаваемости искаженный голос Хельги Овчар.

Никто меня не заметил. Пока они собирались перед домом Овчара, я пробежал по тропинке, спотыкаясь на острых камешках. На мне была только пижама, а ботинки надевать я не стал – ведь нельзя же было пропустить, что там происходит.
Я вскарабкался на мучное дерево, нависшее над крыльцом. Свет прожектора не доходил так высоко. Скрытый темнотой, я прополз по ветке; несколько стручков лопнули и обдали меня белой пудрой.
Твердым шагом папа вошел в круг света. Папа – храбрый. Он всегда идет первым. Он был в первой ракете. Не тогда, когда вся колония высадилась, а гораздо раньше, когда надо было исследовать планету. Это мне мама рассказала: полковнику Бискупику было известно, что атмосфера на планете есть и что сила тяжести составляет там девять десятых земной, но все равно требовалось сделать разведку. И вот первой, ракетой командовал папа. Они высадились и исследовали много-много дней. Их было тридцать, а папа был их командир. Все это время остальные ждали на борту Корабля. Мама говорит, что меня тогда еще не было. Поэтому, значит, я ничего такого не помню. В общем все это давно было, но я к тому, что папа – храбрый. Он ударил в дверь и крикнул:
– Овчар! Это я, Сиданер. Что случилось?
Внутри не было ни звука, и свет тоже не горел. Около прожектора стояло человек пятнадцать. Тех, кто наспех одевшись, прибежал из ближайших домов.
– Надо дверь ломать, – сказал Шон Финни. – Что так-то стоять без толку.
При этих словах позади прожектора люди задвигались и пропустили вперед полковника Пенна, который встал рядом с папой. И в этот же момент дверь дома начала открываться.
– Овчар! – встревоженно окликнул полковник Пенн.
По-моему, зря он так волновался, так как в конце концов Петр Овчар с совершенно спокойным видом показался на пороге и сделал шаг вперед. Он был без куртки, в одной майке. На лице его появилась вопросительная улыбка.
– Кто-то кричал, – сказал папа. – Что Хельга?..
Тут он замолчал, потому что показалась Хельга с накинутым на плечи платком. Овчар повернулся к ней.
– Похоже, ты их перепугала, – сказал он с ласковым упреком.
Хельга смущенно улыбнулась.
– Не знаю, что и сказать… У меня… Мне приснился сон. Жуткий кошмар…
– Она так беспокойно спала, что я проснулся, – объяснил Овчар. – Я хотел ее успокоить, и тут, еще не раскрыв глаза, она издала этот крик.
– Я очень сожалею, – повторила Хельга. – Не знаю, как сказать… Я так переволновалась сегодня. Возвращение…
Вид у нее был такой, будто она сейчас не то рассмеется, не то расплачется. Наклонив голову, она спрятала лицо на груди у мужа.
– Вот так вас жена встретит, если десять лет где-нибудь прошатаетесь, – пошутил Овчар.
Послышался смех. Атмосфера разрядилась, после невыносимого напряжения стало как-то легче дышать.
– Ну и голосина же у тебя, Хельга! – сказал Шон Финни. – Тебя, небось, и на орбите услышали. Лейтенант Маккей, должно быть, с койки свалился.
Люди начали расходиться. И тут все произошло так быстро, что три события, казалось, слились в одно. Овчар положил руку на плечо жены, папа шагнул к ним, как бы желая сказать им «спокойной ночи», а полковник Пенн начал стрелять.
Термический пистолет издает очень характерный звук: сжатый газ вырывается наружу с резким шипением. Но впечатление было такое, что этот яростный свист вырвался из их тел. Расстрелянные в упор струей жара, Петр Овчар и Хельга какое-то мгновение так и стояли, обнявшись. А потом начали беззвучно таять.
Другого слова и не подберешь: они начали таять. Я и раньше видел, как действует термический пистолет. Однажды папа убил тигрокенгуру, который повадился таскать овец из загона рядом с арройо. Пламя делает дырку, и зверь падает. И все.
Но сейчас Овчар и Хельга таяли. Слитые друг с другом, они медленно оплывали, теряли форму. В вязкой массе мелькнули глаз и зубы, и оба тела стали буквально растекаться по земле.
Папа отпрыгнул назад. На лице у него не было ничего, кроме беспредельного изумления, как у человека, который не может поверить своим глазам. Потом он бросился к полковнику Пенну, продолжавшему держать оба тела под огнем.
– Господи! Полковник…
– Не приближайтесь к этому, Сиданер. Не приближайтесь, если вы мне верите.
Голос полковника звучал резко, отрывисто, но совсем не растерянно. Напротив, всем было ясно, что он полностью владеет собой, и, подчинившись, никто не двинулся с места.
Тем более что все были поглощены тем, что происходило. А происходило что-то невероятное. То, что было Овчаром и Хельгой, расплылось посреди обугленной одежды, и оно шевелилось. Это была бесформенная пульсирующая масса, которая, словно живая, судорожно колыхалась, пытаясь уклониться от теплового луча, съеживалась, когда тот попадал в нее, выбрасывала псевдоподы в противоположном направлении, как бы стараясь убежать от смертельного жара.
Освещенный лучом прожектора, то приближаясь, то отпрыгивая, чтобы избежать соприкосновения, полковник Пенн мало-помалу уничтожал этот ползучий студень, превращавшийся под жгучим огнем пистолета в обугленную, комковатую массу.
Часть существа отделилась и отчаянно стремилась уползти в тень. Неотвратимо луч следовал за ней, нашел и не уходил до полного испепеления. Вскоре на выжженной земле не осталось ничего кроме обуглившихся кучек, но полковник продолжал орошать их огнем, пока они полностью не испарились.
В ярком свете прожектора люди стояли молча, ошеломленно глядя друг на друга.
– Ради Космоса, полковник! Что это было? – спросил Шон Финни, белый, как бумага.
Полковник медленно засовывал оружие в кобуру.
– Это ведь был не Овчар?
– Да, это был не он. И не Хельга.
– Не Хельга! – вскрикнула мама, явно еще не пришедшая в себя. – Но тогда где же Хельга?
Полковник Пенн покачал головой.
– Я был бы не прав, если бы сказал, что у меня не было подозрений. Но я гнал их от себя, даже не отдавая себе в этом отчета. В определенном смысле это я виноват. В том, что произошло, есть и моя ошибка. Но я просто не мог поверить… Я попросту отказался в это верить. Я выкинул все сомнения из головы и забрал Овчара, потому что… потому что просто это был Овчар, и никто иной.
– Если вы нам не скажете, о чем идет речь, вряд ли мы хоть чтонибудь поймем, – прервал его Шон Финни. – Я так думаю, что было бы неплохо, если бы колония узнала все-таки, в чем дело. Так ведь?
– Я намеревался сделать сообщение в любом случае. Но я считал, что особой срочности в этом нет. Дело в том, что я не связывал это с Овчаром. И только сейчас я все понял, только сейчас все стало для меня очевидным.
1 2 3