Клод Вейо
Еще немного икры

Клод ВЕЙО

ЕЩЕ НЕМНОГО ИКРЫ

Мадемуазель Моро была какая-то не такая сегодня утром. Она шла от доски к проекционному аппарату с таким видом, будто сейчас заплачет.
– Сегодня, дети, – сказала она, – мы поговорим о Земле.
Класс загудел, а она задвинула шторы, чтобы стало темно. Только Херберт делал вид, будто ему все это до смерти надоело. Еще бы, он же второгодник. Так что он все это проходил.
– Вот увидите, – прошептал Херберт, – ничего особенного не будет. То же самое, что и Бис-бис.
Проектор застрекотал. Херберт прав оказался. Действительно, совсем то же, что и Бис-бис: шар вертится в пустоте, большой зеленоватый шар.
– Я вам уже объясняла, что Земля – это одна из девяти планет Солнечной системы, – сказала мадемуазель Моро, стараясь говорить своим обычным учительским тоном. – От Солнца ее отделяет сто сорок девять миллионов километров. Она делает полный оборот вокруг Солнца за триста шестьдесят пять с четвертью дней и совершает один оборот вокруг своей оси за двадцать четыре часа.
– Почему же ее не видно, раз она вращается вокруг Солнца, как и мы? И почему нам никогда в телескоп ее не показывали? – тихонько спросила Тина.
У Тины две маленькие косички торчком с розовыми бантами. Она всегда задает кучу вопросов.
– Речь идет не об этом солнце, детка, – ласково ответила мадемуазель Моро. – Твои мама и папа, видимо, говорили тебе. Речь идет об очень, очень далеком солнце, о красивой желтой звезде, до которой миллиарды километров…
– Подумаешь! Звезда второй величины, – сказал Херберт. – Мне папа объяснил. Свечка по сравнению с Сириусом.
Ясно было, что он повторяет то, чего сам не понимает, но малыши, те, кому меньше семи лет, посмотрели на него с уважением.
– Это так, Херберт, – сказала мадемуазель Моро. – Множество звезд и крупнее, и ярче. Но нет звезды красивей.
На экране появился еще один шар – поменьше, который вращался вокруг первого и оставлял за собой пунктирный след, чтобы показать свой путь.
– Это – Луна, – продолжала объяснять мадемуазель Моро. – Она спутник Земли. Луна совершает оборот вокруг Земли за двадцать семь суток…
– Ой, так же как Бис-бис, – воскликнула Тина.
Херберт презрительно фыркнул. А мадемуазель Моро улыбнулась в полутьме.
– Не совсем так, – терпеливо продолжала она. – Луна и Земля – это маленький шарик, вращающийся вокруг большого. Тогда как Бискупик и Бискупик-бис – это два больших шара одинакового размера, которые вращаются один вокруг другого.
– Это-то я знаю, – уверенно подхватила Тина. – Я недавно смотрела на Бис-бис в папин бинокль. Рано вечером он был… это… слева…
– На западе, – поправила мадемуазель Моро.
– Ну да, на западе. А потом он потихоньку поднялся по небу. Это большой шар. Правда, очень большой!
В прошлый раз, когда мадемуазель Моро хотела рассказать нам о Земле, было то же самое. Сначала было интересно, а через пять минут уже заговорили о другом. Земля – это так далеко… Почти девять световых лет, так сказал мне папа. Это где-то там, среди звезд. Мы же никогда не полетим к звездам, так зачем же тогда все эти разговоры о Земле?
– А правда, что на Бис-бисе есть цветы, такие же как здесь?
– Ох! Вот дурочка-то! – не удержался Херберт, шаркая ногами по полу.
Он строил Тине гримасы и стучал крышкой парты.
– Херберт, ты ведешь себя очень плохо, и потом я должна тебе сказать, что не такой уж ты умник. Когда остаешься на второй год, не так уж трудно хвастать своими знаниями. Тут нечем гордиться.
Херберт виновато опустил голову. Он здорово раздражает мадемуазель Моро. Я раз слышал, как она говорила о нем капитану Буланже: «Этот глупый и хвастливый маленький американец…» Капитан засмеялся и сказал:
– Дорогая Анни, как вы можете до сих пор мыслить (он какие-то странные слова употреблял) такими архаичными понятиями? Американцы, англичане, французы, русские, итальянцы, югославы… Вы действительно думаете, что в нашем положении это может иметь какое-то значение?
– Но разве тем, что мы здесь, мы не им обязаны?
– Как так?
– Так ведь Корабль же американцы построили, так или нет?
Капитан мягко положил ей руку на плечо.
– Ваша желчность, Анни, от того, что вы чувствуете себя здесь в западне. И не сомневаетесь в том, что ловушка захлопнулась навсегда. Вы еще не свыклись с этой мыслью, так ведь?
– Да, это правда, я не свыклась с ней. И думаю, что никогда не свыкнусь. – Ее глаза были полны слез. – Я знаю, что вы мне ответите: я сама вызвалась лететь. Когда Содружество Государств приняло решение о создании Корабля, на борт никого силой не загоняли.
– И хотя американцы взяли на себя основную работу по созданию Корабля, они были не одни. Корабль – это детище всех землян, Анни, и вы это прекрасно знаете. И именно поэтому экипаж и научные группы были сформированы из лиц всех национальностей, были бы подходящие люди. И именно поэтому мы все говорим на интерлингве и уже так долго, что вы даже этого не замечаете. Это не американская экспедиция, Анни. Это даже не международная экспедиция. Это просто земная экспедиция.
– Конечно, вы правы, а я глупая. Но если бы вы знали, как иногда…
Она повернулась к окну.
– Взгляните на эти лачуги… Как будто ларьки на барахолке! После десяти лет пребывания на Бискупике вот чем мы стали: бедняками, еле сводящими концы с концами. Мы не преуспели, и это надо признать. Мы не были готовы к тому, что случилось. Нас готовили к героическому перелету через Галактику, а не к забиванию гвоздей или вскапыванию огорода. Вдали от себе подобных, отрезанные от земной технологии, вырванные из рядов нашей расы, мы даже не смогли воссоздать в достаточной степени быт среднего землянина. Нас тысяча двести специалистов во всех областях, среди нас – полсотни гениев, но мы ведем жалкое существование посреди дикого леса и при этом сохраняем детскую уверенность, что все это временно, что нужно только потерпеть и что скоро мы отсюда выберемся. Мне кажется, что мы все умрем от этого заблуждения.
– Вы не единственная, кто так считает, Анни. Наибольшие реалисты среди нас ратуют за то, чтобы поставить крест на мыслях о Земле, и требуют начать серьезное исследование Бискупика, имея в виду, что мы здесь останемся навсегда. Они борются против того, что называют нашим геоцентризмом. Против того самого геоцентризма, с которым вы до сих пор рассказываете детям о Земле, которой они никогда не видели… и которую они, скорее всего, никогда не увидят.
– Я все понимаю, – согласилась мадемуазель Моро. – Но эти мысли рождает не разум, вы сами прекрасно знаете. Это чисто эмоциональное и идет откуда-то изнутри.
– Все мы, кто знал Землю, обречены на эти муки, – сказал еще капитан Буланже. – Возможно, только последующие поколения будут от них избавлены.
Тут мадемуазель Моро подняла голову и увидела, что я еще в классе.
– Эрве, ты почему не на перемене? Ну-ка, беги к своим друзьям.
Когда я выходил, она опять заговорила с капитаном, но тут я уже не понял ни слова. Они, видимо, перешли на один из этих запутанных языков, на которых взрослые иногда говорят друг с другом. Это, видимо, был… Как он называется? Французский. На нем иногда разговаривают между собой папа и мама, когда не хотят, чтобы я их понял. Но кроме французского есть и другие языки. У родителей Херберта другой язык, а у родителей Тины еще один. Как будто у каждого взрослого есть свой собственный язык. Зачем это нужно, раз на интерлингве все могут сказать всем все, что угодно?
– Эрве, ты что, меня не слушаешь? О чем я сейчас говорила?
Черт! Картинка на экране была уже другая. Теперь там были деревья, но уж точно не здешние. Эти были слишком маленькие. Видно по людям, проходившим под ними… До самых низких веток они почти могли бы дотянуться рукой. И потом эти люди забавно одеты. Вместо брюк и сапожек женщины были обернуты во что-то вроде пышных фартуков, повсякому разрисованных: кругами, полосками… А из-под фартуков торчат ноги. По правде сказать, все это довольно смешно выглядит, и Херберт фыркает. Это опять, должно быть, картинки Земли.
– Так что же, Эрве? Я не слышу ответа. Что такое весна?
Открывшаяся дверь спасла меня. На фоне дверного проема возник силуэт капитана Буланже. Он неподвижно стоит, не произнося ни слова, но видно, что он весь напряжен.
Машинально мадемуазель Моро выключила проектор и отдернула шторы. В неярком свете дня лицо капитана под низко надвинутым козырьком потрепанной фуражки выглядит очень строгим и будто окаменевшим.
– Что случилось? – нервно спросила мадемуазель Моро. Капитан прошел к старой доске, пластик которой совсем износился от синтетического мела.
– Это Пенн, – сказал он. – Он возвращается.
Тут в классе поднялся страшный гомон, все говорили, не слушая друг друга. Мадемуазель Моро стояла перед капитаном с совершенно белым лицом и даже не повернула головы, чтобы нас успокоить.
Полковник Пенн возвращается с Бис-биса. Вот это действительно новость!

У полковника Пенна и перед отлетом в прошлом году была длинная борода, но теперь… Ну и ну, она почти до пояса. И вся седая. Волосы у него тоже очень длинные и вьются локонами из-под старой фуражки. Многие в колонии отрастили себе бороду и длинные волосы…
Я бежал через весь город в надежде, что буду первым на посадочной площадке, но там уже собралось много народа. Из всех домов выскакивали люди. Прыгая через ступеньки деревянных крылец, офицеры на ходу натягивали залатанные кители.
– Дети, дети!.. – кричала нам вслед мадемуазель Моро.
Но ее, конечно, никто не слушал. Интересно, если бы тигрокенгуру выскочил из леса прямо на улицу, он нас остановил бы?
Никогда раньше я не видел столько народа сразу. Собралось по крайней мере полтысячи человек. Папа, конечно, рассмеялся бы, если бы я ему это сказал. Он говорит, что там, на Земле, живут тысячи миллионов людей. Если это правда, то где же они все помещаются? Он также рассказывает, что эти миллионы людей живут в огромных городах, где дома бывают вышиной в двести метров, почти как деревья у нас в лесу. Он называет эти города метрополиями.
– А здесь, – сказал он однажды, – уж точно не метрополия. Всегонавсего трущобы улучшенного типа или, скорее, поселок времен покорения Дальнего Запада.
Я не знаю, что это означает. Взрослые всегда упоминают какие-то совсем незнакомые вещи. А вот что я знаю, так это то, что даже в папиных метрополиях никогда не было такого возбуждения, как в тот момент, когда грузовой корабль полковника Пенна приземлился на площадке.
Площадка была расчищена недалеко от города. Отсюда грузовики отправляются на Корабль с очередной вахтой. Я приходил сюда много раз с мамой встречать папу, когда кончалась его вахта на орбите.
Трава уже начала отрастать, и лиан тоже полно. А ведь бригада по уходу за площадкой выжгла все на прошлой неделе. Но лес не остановишь. Вот и в городе надо все время следить, чтобы растения не заполнили все на свете. Однажды дом родителей Тины треснул и немножко приподнялся. Оказывается, прямо под ним вырос здоровенный корень.
Когда я прибежал, двигатели ракеты уже выключились. Я протиснулся между десятками ног, пока не уперся в Тома Коссака, который обернулся и схватил меня за шиворот.
– Дальше нельзя, Эрви! Запрещено!
У него на рукаве была голубая повязка, а значит, он исполнял обязанности полицейского. Вместе с ним другие люди с голубыми повязками, взявшись за руки, не давали остальным подойти слишком близко.
Вокруг старой ракеты с влажной земли поднимался пар.
– Подумать только, – сказал кто-то, – эта старая жестянка смогла долететь до Бис-биса и вернуться обратно.
– Ну, ее все-таки переоборудовали. Пять лет они над ней работали.
– У меня когда-то был старенький «рено». Даже если бы я его переоборудовал, все равно не решился бы выйти на старт в двадцатичетырехчасовых гонках в Ле Мансе.
В этот момент открылся шлюзовой люк, и я увидел бороду полковника Пенна. Я вспомнил истории, которые иногда рассказывает мама, земные истории. Дед Мороз, должно быть, похож на полковника Пенна.
А вокруг ни криков, ни аплодисментов, вообще ничего.
Видно было, что все слишком взволнованы. Подполковник Иван Соколов, возглавлявший Комитет управления в отсутствие полковника, ровным шагом направился к грузовой ракете. Все разворачивалось очень медленно, но никто, похоже, не обращал внимания на это. Воздух словно застыл в ожидании чего-то.
– Дигби из Комитета управления сказал мне, что они потеряли там несколько человек, – прошептал кто-то за моей спиной. – Но вроде бы нашли ребят со шлюпки № 7.
– Десять лет спустя? Этого не может быть!
Подполковник Соколов поднялся по металлической лесенке. Он обнялся с полковником Пенном, а затем с другими, теми, кто стоял в полутьме шлюза.
Вдруг раздался голос полковника, да так громко, будто он был здесь, рядом с нами. Он говорил в микрофон. Папа сказал потом, что его речь была не из тех, что остаются в веках.
– Ну что ж, друзья, вот мы и вернулись. Не обошлось у нас без потерь. Вы, возможно, уже знаете, что Лэнгтри и Борднэв остались на Бис-бисе. Они погибли. Но экспедиция не была напрасной. Мы нашли шлюпку № 7.
На площадке стояла мертвая тишина. Можно было даже расслышать еле заметный шорох побегов, корешков, ростков, пробивающихся сквозь лесную почву.
– Из сорока человек экипажа тридцать девять не пережили этих лет. Но один из них выжил. Он прилетел с нами. Он жив и здоров. Это Петр Овчар, биохимик.
В толпе кто-то дико закричал. Этот крик был переполнен такой жуткой радостью, что у меня волосы дыбом встали. Никому, видимо, и в голову не пришло, что спасенный может быть женат и что его жена будет здесь на площадке.
– Что-то не сходятся концы с концами в рассказе Овчара, – сказал папа. – Логически рассуждая, он не должен был выжить.
– Почему же? – спросила мама. – Ведь Пенн сказал, что Бискупик-бис очень похож на нашу планету. По его словам, это практически близнецы. Две совершенно одинаковые планеты, вращающиеся друг вокруг друга на расстоянии три миллиона километров.
1 2 3