Плевал я на твою машину, Ги, у Звонаря таких полно, он только не дает их никому, и правильно делает — никто не знает, как там будет дальше.
— Значит, приказ будет такой, — заговорил Холл. — Кантор, Марушан, Цара, Сапри остаются здесь с рацией, старший — Кантор. Помолчите, вопросы в конце лекции. Остальным — полтора часа на отдых и подготовку снаряжения. В шесть ноль-ноль выходим в Чиарру.
Все завершилось очень быстро. Они вошли в колонну, проскочили первый шлюз, и сейчас же их прекраснейшим образом подожгли. Холл сидел во второй кабине на страховке, видно оттуда было плохо, но он знал, как происходят подобные вещи — золотистый лучик соединил на мгновение щиты внутренних креплений и броню машины, обшивку разворотило, но автомат успел заблокировать линии — Холл переключил тяги и погнал «Стормер» вниз; где-то, похоже, серьезно зацепило, потому что в узком канале шахты Тяни-Толкая швыряло из стороны в сторону, будто танк на обледенелой брусчатке, задний отсек горел, пар от температурного выхлопа со свистом обтекал корпус, видимость упала;
Холл крикнул:
— Салон, не стрелять!
Хорошенькое будет дельце, если чей-нибудь заряд накроет ракету на выходе с палубы — тогда они разлетятся из этой трубы, как ведьмы с шабаша на помеле. Сам он к оружию пока не прикасался, зная, что после залпа в теснотище этой кишки начнется светопреставление, и лишь снова завидев шлюз и ясно уловив момент прохода, Холл утопил в гнезде гашетку первой кассеты.
Из шахты они вылетели с ревом и свистом, в облаках пара, словно перекипевший чайник, и только пролетев по коридору километров десять, Холл задвинул сектора газа, отключил блокировку и, отсоединившись от внутренней связи, постучал назад, в «багажное отделение»:
— Эй, как там, все живы?
Они вылезли. Под ногами хлюпала вода, вечная спутница подземелий, Тяни-Толкай на шлемовых экранах был похож на сплющенный сигарный окурок. Передняя кабина выгорела до опорных рам.
— Волощук, посмотри связь, — сказал Холл.
— Есть связь, — через минуту ответил Волощук.
— Так... Пусть ребята отстучат в центр...
Штурмана звали, кажется, Сэннет. Сэннет Сазерленд как будто. Или нет?
— Значит, так... Подтверждаю усиленную охрану шахты Чиарра сектор Герсиф. Дальше... Механик-водитель Ги Сахена, шестидесяти двух лет, и штурман — Сэннет? Может быть, Спинет? — штурман, имя же, тебе, Господи, ведомо, пали смертью храбрых близ населенного пункта Чиарра двадцатого декабря семьдесят пятого года, защищая свободу и независимость сообщества Валентина. Точка. Полковник Холл. Все.
— Обычай согласно исполнить надо бы, — сказал Сто Первый и вопросительно взглянул на Холла.
— Вернемся на базу, тогда помянем товарищей наших, — Холл постучал пальцами по теплому металлу. — Волощук, что там, тихо?
— Да пока тихо.
— Ладно. Полезли. Поедем вкруговую.
Они без происшествий добрались до Саскатуна, команда занялась машиной — один двигатель разнесло напрочь, второй тоже что-то захромал, — а Холл в двадцатый раз открыл планшет и уставился на карту. Искать счастья в других шахтах, западнее Чиарры, бесполезно. Раз попробовали, и хватит. Значит, придется идти в лабиринт. С ремонтом у них оставались еще сутки. Разве что попытаться рискнуть без прикрытия, но известно, чем такой риск обычно заканчивается, к тому же это верный способ накликать тиханцев в нейтральную зону — кому потом расхлебывать? Холл подозвал Кантора:
— Ты что скажешь, мудрец?
— А почему ты не хочешь пойти через лабиринт? — спросил Кантор. — Здесь, наверное, много всяких подходов.
Конечно, куда как просто. Пройти под Герсифом. А кто там был? Кто там что видел?
— Там глубина километра два, не больше, — сказал Холл. — Мы там читаемся как по книге. И сколько эта экспедиция займет? Сутки? Двое, трое?
Но ничего другого придумать было нельзя. Пробурили стену, и кое-как залатанный Тяни-Толкай осторожно двинулся кормой вперед по колдобинам неизвестных шкуродеров. За рычагами сидел Кантор.
— Стой, — приказал Холл. — Волощук, ну-ка послушай, что там у них.
В эфире бушевала вечная разноголосица. Волощук долго мучал настройку, потом покачал головой:
— Куда-то, командир, заехали мы. Вроде РЛС какая-то.
Холл тоже угрюмо смотрел на индикационные шкалы. Что это — действительно где-то работает станция, или их морочит одна из шумовух, которые и та и другая стороны сажали во множестве, чтобы сбить противника с толку? Ладно, разберемся.
— Трогай, Кантор.
Стены подземелий Герсифа были трещиноватые, пористые, часто попадались опускания с большими перепадами, завалы и озера. Они шли уже пять часов, Тяни-Толкай полз по краю сталактитовой «медузы», и Волощук сказал:
— Что-то впереди.
— Стоп машина, глуши навигацию, — распорядился Холл. — Всем приготовиться. Сержант, бери антенну — и за мной.
Они брели по наклонным известковым ребрам метров, наверное, двести, и затем увидели пролом.
Тоннель обрывался дырой диаметром метра четыре с лишним, и через нее, в мертвенном свете натриевых ламп, была видна металлическая стена шахты с кабелями и шпангоутами. Подойдя, Холл выглянул — сначала вверх, потом вниз. Наверху — обычная шлюзовая диафрагма, внизу — крепления дренажной перемычки. Он присел, убрал щиток шлема, снял перчатку и потер лицо.
— Картина Репина «Приплыли», — едва шевеля губами, прошелестел Волощук. — Без слез не взглянешь.
— Незарегистрированная шахта в двух шагах от нейтральной зоны, — ответил Холл, — Мы не армейская разведка, мы дерьмо с начинкой.
— Да, маленько обосрались, — согласился Волощук, рассматривая стены, — Свеженькая, а, командир? Ни нароста, ни пятнышка. И бээмпешка наша пройдет.
— Пойдем, послушаем.
Они вернулись к машине и долго смотрели на шкалы и экраны. Никаких признаков активности не было заметно.
— Как будто норма, — сказал Волощук. — Надо же, в открытую перли...
Холл покачал головой:
— Если какая-нибудь сигнализация сработала, там наверху уже такая музыка играет...
Даже в случае удачного прорыва им не оторваться от наземных служб на двух с половиной «хьюзах», уцелевших после Чиарры. Что же, вернуться и доложить, что в секторе ведется загадочное строительство? Это, положим, Звонарь знал и без них. Все молча ждали.
— Хорошо, так, — заговорил, наконец, Холл. — Порядок будет такой: подходим к шахте, Кантор — дашь подпитку, я иду первым, дистанция — тридцать метров. Заберешь меня на шлюзе. Остальные — салон не покидать и без команды не стрелять.
Подошли, дали поле, и Холл зашагал наверх, к диафрагме, словно поднимаясь внутри исполинского вытянутого объектива. Тяни-Толкай, поворочавшись, тоже вывалился в проем, загородив его на треть, и двинулся вслед за Холлом.
С разницей в положенные тридцать метров они подобрались к шлюзу, и Холл, встав на внутреннюю реборду, уже хотел махнуть рукой — прибавить хода, начинаем, кажется, и впрямь подвезло, — но в это время лепестки диафрагмы разъехались, обнажив днище запирающей камеры, и это днище неторопливо поехало вверх. И не было ни воды, ни пара, и не было слышно никакого звука.
Потом Холлу казалось, что он очень долго смотрел на этот уплывающий поршень, но на самом деле он практически сразу вырвал свой «юнион франс», тридцатимиллионный вольтовик, и стал стрелять, прижавшись лопатками к покрытию и целя так, чтобы заряды уходили в расширяющуюся щель между стенами и дном камеры. По металлу струились белые молнии, хлынула мерзкая озоновая вонь, пробивающаяся сквозь фильтры шлема; Холл орал во всю глотку:
— Кантор, назад, гони вниз, слышишь меня, вниз!
Поршень поднялся до верхней границы шлюза и остановился, открыв шлюзовую галерею, идущую кольцом вокруг шахты и, видимо. Холл успел там кого-то задеть, потому что оттуда что-то сорвалось, какой-то черный кусок пролетел мимо него; тиханцы не сразу разобрались в том, что происходит, и это дало тем, на Тяни-Толкае, лишнюю секунду; Холл стрелял, стоя в круге света, и после кратковременной сумятицы на галерее разглядели, что весь кавардак производит один человек с ручным скорчером: Глянцевая облицовка потекла сначала слева от Холла, затем справа, а на третий раз в него попали.
Детали минувшей жизни перед ним не вставали, и образ матери тоже не явился, в нем осталось только ощущение того, что огненный меч прорезает его насквозь и рвет пополам, лицо обожгли брызги, и он увидел, как посреди поля зрения расширяется слепое пятно с шевелящимися краями, и это было очень страшно, потому что он знал, что такого не должно быть, а сквозь это пятно он еще видел противоположную стену с арматурой, стена опрокинулась, и шок отключил сознание.
Что произошло потом, Холлу рассказали со всеми подробностями. Услышав приказ, Кантор бросил Тяни-Толкая вниз, не прикоснувшись ни к каким огневым пускателям, чем, по всей вероятности, спас всем жизнь; подняв борт, члены экипажа поскакали в пролом как разъяренные кабаны, а Кантор остался в кабине и вдруг снова послал бронетранспортер вверх, к кромке шлюза, где убивали его друга и учителя; все завопили «стой, рехнулся, куда», — справедливо полагая, что с командиром кончено. Кантор втащил на сидение обугленные останки Холла, и снова провалился до уровня горизонтальной пещеры. Видимо, к тому моменту Тяни-Толкай уже вовсю горел. Кантор, уже простреленный в нескольких местах и иссеченный осколками, еще успел выбросить Холла, и тут в изрешеченную кабину угодило прямым попаданием — чудо, что этого не произошло раньше, — цепи замкнуло, и фонарь разорвало как электролампу. Машина рухнула в дренажный отвод, в нее попали еще несколько раз, и сначала рванули батареи, а за ними сдетонировал боекомплект.
Все. Кантор Мартиньяк, тридцати четырех лет, пал смертью храбрых в бою близ города Герсиф двадцать первого января семьдесят пятого года, защищая свободу и независимость сообщества Валентина.
* * *
Холл пришел в себя спустя полторы недели в госпитале Бенавента. Он убедился, что еще жив, что смотрит на мир левым глазом, и его вновь увело в необозримые дали. О том, что у него нет руки, Холл узнал через несколько дней, а еще через две недели к нему пришел Волощук. Координационный центр, куда вела та шахта, взяли весной, и потом как раз оттуда для всей Валентины Звонарь вел репортаж о штурме Тиханы-Главной. Сейчас в помещениях центра правительственная резиденция, а в том дренажном канале на оплавленных обломках Тяни-Толкая растут сталагмиты — известковое надгробие Кантора.
— А мы сегодня ночью уходим, — сказал Волощук.
— Куда? — наполовину прошипел, наполовину просвистел Холл.
— На юг, а там по дислокации. Начальства над нами пока одна дивизия.
Холл ухватился за стойку кровати и подтащил себя ближе к Волощуку.
— Заберешь меня сегодня отсюда.
— Э, нет, командир, тебе лежать надо.
— Вот я тебе сейчас покажу «лежать», у калек знаешь, какая силища? Это боевой приказ, и вот еще что, достань мне форму.
— Да отсюда не выберешься, здесь медицинский бог — о-го-го.
— А мы не будем его беспокоить. Слушай, диспозиция такая. Под нами метр гипса или еще какого-то там дерьма, и ниже — склад. Возьмешь четыре домкрата...
В полночь они проходили по нижнему вестибюлю клиники. Холл переставлял ноги не слишком бодро, но все же легче, нежели сам предполагал, и лишь слегка придерживался за плечо Волощука. Светила единственная аварийная лампа, и Холл задержал шаг у высокого вертикального зеркала на выходе.
Сначала ему показалось, что на полированном металле грязь или натек, потом понял, что видит собственное лицо — хотя это слово вряд ли подходило, от лица остался один глаз, да на макушке сохранился участок неповрежденной кожи с волосами. «В детстве нас пугали такими чудищами, — подумал он тогда. — Правда, у чудищ было по две руки. Ребята теперь будут бояться на меня смотреть».
Но когда Холл появился перед ними, уже тяжело опираясь на руку Волощука, под нависшим потолком, в слепящем свете ремонтных ламп, он понял, что ошибся. Эти мальчишки — а тогда в экипаж добавили еще двоих — не видели его уродства. Они видели героя. Один спросил Холла, на каком фронте он воевал в ту, криптонскую оккупацию, и в его тоне прозвучала потребность найти в командире уж и совершенно законченную легенду; Холл не знал, что отвечать, но, помедлив немного, назвал имя Кергиани и тем не нарушил иллюзии.
Потом он сидел в их новом танке — огневом комплексе, названном, будто в насмешку, «Чапараль». Качало, мутило, в наушниках клокотал Звонарь: «На кой мне черт этот твой героизм, куда ты опять лезешь, я тебя двадцать пятого ждал в Студио! Да не хочешь — как хочешь, прах с тобой, дьявол однорукий, примешь разведку в Одиннадцатом, и уж сделай милость, без ухарства там как-нибудь».
На Валентине к тому времени воевало великое множество обгоревших, контуженных и прочих разнообразно увечных, и по тем меркам Холлу еще повезло. Мучений он претерпел немало, но техническая мысль посодействовала в решении некоторых его проблем: на двух соединенных ремнях — один захватывал его через ключицы, второй проходил слева под мышкой — на том месте, где должна быть правая рука, ему подвесили шарнирный манипулятор на пирр-шнуре, так что во включенном состоянии конструкция сгибалась под прямым углом; на конце ее приварили швеллерный захват, способный удержать на весу автоцистерну. Получившаяся железная лапа выглядела весьма средневеково, придавая Холлу сходство с капитаном Хуком, но свою функцию выполняла — с ее помощью он мог, по крайней мере, самостоятельно обуться и перезарядить оружие.
С оружием тоже выходило непросто. Обычный «клеверный лист» пришлось сменить на неуклюже-коробчатый и длинноствольный «ройал-мартиан» — устрашающую попытку втиснуть пушку в пистолетные габариты: тяжеленная громадина и мощности бестолково-чрезмерной, зато как будто специально предназначенная для тех, кто по милости судьбы вынужден обходиться одной рукой.
Все приспособления ему сооружали на ходу, шло отступление весны семьдесят шестого, базы перегоняли на юг, за Сергадо, в места дикие, необжитые, обстановка складывалась неважная и разведчикам приходилось дневать и ночевать на Поверхности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25