Глюк Файнридера
«Истинная история Дюны. В направлении Окна»: ACT: ACT MOCKBA: Транзиткнига; М.; 2006
ISBN 5-17-033183-5
Андрей Лях
В направлении Окна
В тексте использованы термины из произведений И. Ефремова, А. и Б. Стругацких, И. Варшавского.

Воспоминания государственного преступника доктора искусствоведения Хедли Холла во время его путешествия на автомобиле по секретному поручению маршала Кромвеля через Центральную Европу

Бартон. Вы пишете, что во время вашего пребывания на Территории были знакомы с полковником Холлом, по прозвищу Тигр. Что вы можете о нем рассказать?
Салах-эт-Дин (смеется). Ну, Тигр... Что о нем можно рассказать... Тигр — это легендарная личность, живой миф... О нем только сказки можно рассказывать. Таких командиров на всю Территорию было двое или трое... четверых уже не наберешь...
Бартон. Хорошо, я поставлю вопрос по-другому. Чем Тигр отличался от других командиров спецназа? В чем заключался его, ну, что ли, индивидуальный почерк?
Салах-эт-Дин. Дайте закурить. (Закуривает.) Почерк... Ну, во-первых, он был дьявольски везучим. Невероятно везучим. Сколько раз его посылали на верную смерть, сколько народу вокруг него полегло — страх, а ему хоть бы что, как с гуся вода. Заговоренный. Потом с начальством — жетон ему вроде особый дали, ПКП — право корректировать приказ. Ни у кого такого не было.
Бартон. Что это значит?
Салах-эт-Дин. Ну, к примеру, забросили его на точку — перестрелять или взорвать что, — а там пусто или что-то не то. Напутала разведка. Тигр никому не докладывает, со штабом не советуется, а ведет своих людей куда считает нужным, по обстановке, и делает что хочет. Знаете, победителей не судят. Его и гоняли на самые темные, неподъемные дела — мол, он там, на месте, разберется. Рудель, губернатор покойный, очень его любил. Когда Ромодановский пришел, все думали — ну, кончилось для Тигра житье. Крышка. А Ромодановский ему еще больше воли дал. Бахтияр за голову Тигра, помню, сначала сто тысяч назначил, потом пятьсот, потом миллион, потом уж не знаю сколько.
Бартон. Три миллиона.
Салах-эт-Дин. Верно, верно. Перед всей армией объявил его личным врагом... во как.
Еще вот что — он изобретатель был.
Бартон. Как это?
Салах-эт-Дин. Ну, в нашем деле что-то новое придумать трудно. Все спецназовские штучки, в общем, давно известны. А Тигр изобретал, умудрялся. Например, «циркачка». Это же он ввел.
Бартон. Что это такое?
Салах-эт-Дин. Это рисовать надо. Короче, трос такой, и по нему другим тросом тротиловый заряд тащат — вверх, вниз, под углом, часто в дыру какую-нибудь... Все потом эту «циркачку» запускали, но придумал-то ее Тигр. Еще узловой заряд — штука вроде и нехитрая, а нарвешься... Какой ты там ни на есть крутой, а после «узла» можно брать голыми руками. Да все не вспомнишь. Профессор...
Что еще... Псих у него был. Везде он его за собой таскал.
Бартон. Что еще за псих?
Салах-эт-Дин. Ну, шизофреник, больной человек... француз, имени не помню. Снайпер, редкого таланта мастер... из «стейра» лупил. За Тигра — в огонь и в воду, любому глотку перервет. Все приговоры он исполнял.
Тигр был, как бы это сказать, барин. Форму шил на заказ, и не только себе, а всем своим людям, за собственные деньги, покупал разные диковины — куртки, сапоги какие-то новомодные, винтовки достал им небывалые... то же и с едой. Короче, со вкусом воевал человек. Профессионал, кадровый военный.
Бартон. Ваш Тигр до войны был гражданским ссыльнопоселенцем.
Салах-эт-Дин. Тигр? Гражданским? Вы меня уж извините, господин следователь, но, наверное, не в ту папку посмотрели. Тигр — военная кость, он на войне родился, его в камеру запри, он из мышей батальон сформирует, и они у него будут воевать и друг друга резать.
Бартон. Давайте поменьше лирики, Салах.
Салах-эт-Дин. Да хоть и без лирики. Тигру в мирной жизни делать нечего, погибнет — или с ума сойдет, или застрелится... а скорее всего, убежит на войну, и еще выберет какую покруче да пострашнее. Ну вот, если не секрет, что он делал после Территории?
Бартон. Воевал на Валентине.
Салах-эт-Дин (смеется). Ну, а я что говорю?
Из беседы Ричарда Бартона-младшего с Насируллой Салах-эт-Дином в Межрегиональном управлении национальной безопасности 5 июля 483 года.
* * *
В Бреслау прилетели ночью. Накрапывал дождь, черное покрытие взлетного поля тускло блестело, в вышине, посреди мрака, огненно сияла вывеска аэропорта; пахло сыростью и чем-то съестным. Холл спустился по трапу, поднял воротник и пошел к вестибюлю. Вещей у него с собой не было, даже авторучки, поэтому контроль его не волновал, да и вообще ничего не волновало, хотя он не имел ни малейшего представления о том, кто должен его встречать и должен ли кто-то его встречать. Механизм, в шестерни которого он попал по собственной доброй воле, сам всегда все учитывал и заботился обо всех мелочах.
За первой же загородкой к Холлу подошел прекрасно одетый молодой человек и сказал:
— Добрый вечер, доктор Холл, прошу вас.
Они поднялись на четвертый этаж, подошли к двери, отделанной под дерево, и молодой человек еще раз произнес: «Прошу вас». В небольшой комнате стоял стол с лампой и несколько кресел, окно открывало панораму на дождь и ночь. Холл уселся и вытянул ноги.
— Рад приветствовать вас на Земле, доктор Холл.
К этому типу молодежи Холл медленно, но все же начинал привыкать. Они всегда безукоризненно выглядят, мышцы лица у них всегда расслаблены, отчего веет божественным спокойствием, и слышат они только то, что впрямую касается их работы, а всего остального великолепно не замечают, так что задавать какие-нибудь провокационные вопросы и ехидничать совершенно бессмысленно. Они неизменно равнодушно-вежливы — это что-то вроде униформы, с которой они никогда не расстаются — наверное, даже тогда, когда убивают своих подопечных. Или не убивают — в зависимости от приказа, и потом вечером, как представлялось Холлу, так же спокойно едут играть в кегельбан. Или куда они там ездят.
— Дайте сигарету, — сказал Холл.
Молодой человек открыл пачку, собственноручно поднес зажигалку, затем спросил:
— Вы хотите выехать немедленно?
— Да.
Молодой человек кивнул и, подойдя к столу, выдвинул верхний ящик.
— Вот ваши документы. Паспорт, удостоверение, — он с хрустом развернул коричнево-золотые корочки, — права, виза — это на всякий случай, скорее всего она вам не понадобится, деньги — здесь тысяча долларов, этого должно хватить; часы и кольцо вам вернули?
— Да, — подтвердил Холл, хотя и то, и другое было видно невооруженным глазом. Что-то здесь мелькнуло, какая-то интонация, он не сразу сообразил — вот оно что, у него сменилось ведомство, Гератская крепость официально считалась пограничным гарнизоном — трудно представить, какая и с кем граница могла проходить в этой глуши, но тем не менее весь состав был в пограничной форме.
Он раскрыл удостоверение. Вот теперь как — Главное разведуправление, Стимфал. Доверие обрушивалось как лавина на голову, можно было подумать, будто и в самом деле кто-то вот из таких ясноглазых парней, просматривая свои папки, на минуту отвлекся от логики биоэлектронных мозгов и сообразил, что двадцать лет назад вгорячах приписали доктору чуть лишнего.
— Остальные вещи, согласно составленному вами списку, в машине. Вот ключи. Подойдите к окну, доктор Холл. Белая, крайняя слева. Видите? Вы поедете через Прагу?
— Да.
— Схема маршрута на сидении. Вы помните — шестнадцатого, в двадцать один ноль-ноль, вы должны быть в Варне и входить в аэровокзал. Может быть, вы хотели бы с кем-нибудь встретиться или связаться прямо отсюда?
— Нет.
— В случае какого-либо значительного отклонения от маршрута обязательно позвоните. Телефон вы знаете. В общем, по моей линии все. Разрешите пожелать вам счастливого пути.
Холл сгреб со стола ключи с брелком в форме козлиной головы. Юноша протянул ему совершенно твердокаменную на вид руку. Холл посмотрел на нее пустыми глазами и вышел.
Дождь продолжал идти. Холл обошел белый «датсун», нависший бампером над тротуаром, влез внутрь и, опустившись на сидение, захлопнул дверцу. Что ж, вот он и дома. Такой у него теперь дом. Сам во всем виноват, сказала бы Анна. Хотя нет, может, и не сказала бы. Просто он привык говорить за нее слова, которые хотел бы услышать. Возможно, сейчас она говорила бы их ему чаще, кто знает.
Он чувствовал усталость. Странно, с чего бы ему уставать. Весь этот год он только и делал, что отдыхал — насколько сидение в тюрьме можно назвать отдыхом. Но, конечно, для него это был самый настоящий отдых, да и какая же Герат тюрьма — ни камер, ни решеток, можно спокойно разгуливать по всей крепости, выходить в сад — даже ночью. Библиотека, спортивный зал и сколько угодно разговаривай по спецканалу. За восемь месяцев у него вышли три статьи — никогда Холл так продуктивно не работал.
Ведь он упоминал сигареты в этом своем гератском списке. Повернувшись, Холл вначале стукнулся о мягкий потолок, потом опустил кресло и полез назад — и правда, большой чемодан, тисненая кожа. Он раздернул молнию — так, вельветовые брюки, видимо бритва, еще что-то, ага. Портсигар, и как будто серебряный, с монограммой. Что такое? Лапидарный крест, «Союз спасенных». Союз спасенных. Он закурил.
Хорошо. Что еще должен испытывать человек на его месте кроме усталости?
Во-первых, и во-вторых, и в остальных — благодарность. За то, что остался жив. За этот странный и утративший всякую реальность факт. Здесь дала сбой даже теория вероятности. Похоже, что им погнушалась смерть. За что? За конформизм, — ответила бы Анна. Может быть. Погибли все, кого он знал за эти годы. Он вернулся один. Зачем? Ни за чем. Случайность. Шанс.
Еще, подумал Холл, он должен быть благодарен за то, что у него снова есть правая рука и правый глаз, что ему вернули лицо, так что можно сфотографировать и вклеить в дурацкое разведудостоверение. За то, что припадки стали реже и в голове все так не плывет, хотя по-прежнему снятся колодцы на Валентине...
Стоп, сказал он себе. Валентину вспоминать не будем. Может схватить. Что это он сидит в темноте с выключенными кондиционерами? Холл вставил ключ, приборная доска осветилась, заурчал двигатель, сервомоторы втянули стекла. Пахнуло свежестью, дождем, ранней зеленью. Где у них этот аэропорт? Ни огонька вокруг. Холл машинально переключил скорость и тронул машину с места. Площадь, бледные рекламные транспаранты, шоссе. Прочертив красными габаритными факелами, проскочил высокий, как дом, тягач. Что ж, поедем.
Еще он должен быть благодарен — кому? — за то, что судьба его, наконец, определилась и он на свободе — или почти на свободе. Конечно, каждый его шаг фиксируется на всевозможные пленки и кристаллы, давешний разговор уже точно успели прогнать через ячейки очередного карлойда и даже в серебряный союз спасенных наверняка подсадили какую-нибудь пакость, но это нечто само собой разумеющееся — как воздух, как свет. Дело не в этом. Дело в том, что он сейчас спокойно может выйти из машины, позвонить — например, Гюнтеру — и встретиться с ним.
Вот только для чего. Удивить тем, что жив? Ни ему, ни им этого удивления не нужно. Рассказать, что произошло с ним за эти двадцать лет? Этого нельзя рассказать, да он и не сможет об этом рассказывать, чисто физически не сможет, на каком-нибудь месте обязательно сдадут нервы, и он сорвется на припадок. Прошлым не поделишься. Оно должно остаться только с ним, и никакой Гюнтер тут ни при чем. Университетские друзья, коллеги... Сгорело и быльем поросло.
* * *
Кому и правда можно позвонить — так это матери Кантора. Вон где огни города показались — далеко справа. Здесь, наверное, поля. Нет, даже ей звонить бессмысленно. Что сказать? «Я видел, как был убит ваш сын?» Радость невелика, да это и неправда, он не видел этого. «Ваш сын погиб, спасая меня?» Это все равно, что «вашего сына убили вместо меня». Или — «я друг вашего сына, он был героем». Да, Кантор был героем. Каждый, кто воевал на Валентине, — герой, но зачем это его матери? Нет, Хед Холл, в этом мире все устроилось без тебя, и ничего ни для кого не изменят твои свидетельства с того света. Сказано — пусть мертвые сами хоронят своих мертвецов, сказано обо мне, подумал Холл, вот я и буду хоронить своих мертвецов, у меня их достаточно. Собственно, он так решил еще в Герате. Майор Абрахам, двухметровый красавец-негр, свежеиспеченный поклонник Витрувия и Брейгеля, спрашивал: «Ну что, профессор, как вернетесь, всех соберете — и учителей, и учеников?» И Холл отвечал: «Никого собирать не буду». Кончился тот срок, когда им еще было что друг другу сказать.
Кстати, вот она, схема маршрута.. Холл развернул сложенный вчетверо лист и пристроил на руле, кося в карту одним глазом. Зачем-то ему придумали крюк через Вроцлав, Густу, потом Прага, потом Брно — господи, когда-то в Брно они с Гюнтером умоляли Анну выпить с ними хоть полстакана пива, — затем Нитра, а оттуда, по пути дунайского тракта, прямая автострада до Варны. В его распоряжении трое с лишним суток. Ни много, ни мало. А сколько продержат до перехода через Окно? Тоже будет, наверное, разговоров. Что, интересно, станет с этой машиной? Кто следующий и куда поедет на ней?
Да, Окно. Впору усмехнуться, но он что-то разучился усмехаться, получается только носом дунуть. Все возвращается на круги своя. Забавная цепочка. Если бы не было открыто Окно, не было бы криптонского инцидента — кстати, его так и не решились назвать войной, — он бы не попал на эту войну и не познакомился с Овчинниковым и, значит, не был бы сослан на Территорию, а с Территории Звонарь не увез бы его на Валентину, и не было бы Герата и этого автомобиля, который везет его, как ни странно, вновь к Окну. Сидел бы он сейчас в Утрехте со своими малыми голландцами. Или в Лондоне. Или поехал бы в Кенносо, посмотреть на могилу матери. Он никогда не видел этой могилы.
Да, молоточки бы не стучали — колокольчики бы не звонили. Одна только Анна сама по себе и ни от чего не зависит. Двадцать лет, как ее нет на свете, и, однако, это отнюдь не убавляет того влияния, которое она имеет на его жизнь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25