Увидев Уоррена, она ступила на упавшую створку и протянула к нему руки, чтобы он вывел ее из мрака шахты на белый свет.
Как только очутилась в его объятиях, понимая, что ее молитвы услышаны, она разразилась слезами.
Он прижал ее к себе, а она спрятала лицо у него на плече и сквозь рыдания промолвила:
— Я так боялась, что ты не узнаешь, где я, не услышишь, как я зову тебя.
— Я нашел тебя, — утешал ее Уоррен тихим голосом, — и обещаю, дорогая, такое никогда не повторится.
Удивленная и тронутая его нежностью, она подняла на него глаза; слезы текли по ее щекам, губы дрожали.
Но, несмотря на слезы и все пережитое, она никогда не была так прекрасна.
Его губы очень бережно коснулись ее губ.
Наде показалось, будто перед ней раскрылись небеса, и все, по чему она долго тосковала, о чем мечтала и находила невозможным, внезапно сбылось.
Уоррен целовал ее, и это было самое замечательное, самое чудесное, что могло с ней произойти.
Ее губы были мягкие и трепетные; она прижималась к нему, но не от страха, а от переполнявшего ее восторга.
Уоррен был поражен и полон незнакомого волнения: таких поцелуев в его жизни еще не случалось.
Поэтому он воздерживался от настойчивости и по-прежнему оставался очень нежным.
Ему хотелось прежде всего успокоить и ободрить ее после всех испытаний, свалившихся на ее хрупкие плечи.
Она была ребенком, нуждавшимся в защите и ласке.
Наконец, чуть отстранившись, Уоррен спросил:
— Моя ненаглядная, моя милая, с тобой все в порядке? Они не причинили тебе вреда?
— Ах, Уоррен, главное — ты здесь! Я так боялась, что ты никогда не найдешь меня!
— Я нашел тебя, — молвил он, словно должен был уверить в этом самого себя, — и такое никогда больше не повторится!
Потом он целовал ее долго-долго медленными поцелуями, как будто давал ей клятву в вечной преданности.
Прошло немало времени, прежде чем он вновь посмотрел на нее.
Какая еще женщина может быть столь лучезарной, чистой и благостной, оставаясь при этом земным существом.
— Я люблю тебя, — повторял он, не уставая произносить эти слова.
— Я люблю тебя, — ответила Надя, — но никогда не могла представить себе, что и ты полюбишь меня!
— Я люблю тебя, как никого раньше не любил, и должен оградить тебя от всех этих напастей, которым лучше бы никогда не случаться. А потому нам следует пожениться в самое ближайшее время.
К его удивлению, Надя вся напряглась и вновь уткнулась лицом в его плечо.
— В чем дело? — спросил он. — Не могу поверить, что ты не настолько любишь меня, чтобы желать выйти за меня замуж.
— Я люблю тебя всем сердцем, ты для меня — вся вселенная, но я не имею права выйти за тебя.
Уоррен сжал ее крепче в объятиях.
— Почему же нет?
Она не ответила, и он сказал:
— Ты должна открыть мне свою тайну, ненаглядная моя. Клянусь, в чем бы она ни состояла, это не повлияет на мое решение жениться на тебе.
— Нет, нет, — пробормотала она. — Это нереально, так как может повредить тебе.
— Единственное, что может повредить мне, — пожал плечами Уоррен, — так это боль от сознания, что ты не можешь довериться мне.
Она вся дрожала, не в силах побороть смятение чувств.
— Ты достаточно натерпелась, — решительно молвил он. — Мы поговорим об этом, когда вернемся домой. Кроме того, здесь не очень романтичное место, чтобы говорить о нашей любви.
Надя подняла к нему лицо и улыбнулась сквозь слезы.
— Любое место, где ты говоришь о своих чувствах ко мне, непременно становится романтичным, — заметила она, — но ты, видимо, думаешь иначе.
— Я испытываю к тебе любовь, о существовании которой и не подозревал до настоящего момента, — признался Уоррен. — Однако пойдем, у меня больше нет желания здесь оставаться.
Он взял ее за руку, помог взобраться по каменистому склону ложбины и пройти по неровной почве рощицы до того места, где ждали лошади.
Посадил ее в кабриолет, подобрал поводья, а Джим вскарабкался на запятки.
Надя откинулась на спинку сиденья и облегченно вздохнула.
Ничто теперь не имеет значения, когда в сердце звучит песня радости, оттого, что она с Уорреном.
Но недолго пребывала она в столь блаженном состоянии.
Надо быть твердой, убеждала она себя, и как бы ни любила Уоррена, она не может допустить, чтобы он оказался вовлечен в ужасные события, превратившие в кошмар последние пять лет ее жизни и приведшие к смерти ее матери.
«Я должна уехать и расстаться с ним».
Эта мысль вызвала страшную боль в сердце.
Так как конюх мог слышать их разговор, они молчали, но Уоррен старался ехать как можно быстрее.
Вскоре остались позади лес, парк и подъездная дорожка.
Он привез Надю не к матери, а в Баквуд.
Причем сделал это специально, так как чувствовал: ее место отныне здесь, и именно здесь они должны решить вопрос о своем будущем.
И он готов немедленно с полной ответственностью заявить, что они будут вместе, так как она станет его женой.
Подъехали прямо к парадной лестнице.
Спрыгнув на землю, Уоррен обошел кабриолет и помог Наде сойти.
Потом он обнял ее одной рукой за плечи, как будто защищал от всех невзгод, и провел через главный зал в гостиную.
Кабинет пока еще вызывал у него жуткие ассоциации с Магнолией, чтобы вести Надю туда.
Гостиная изобиловала цветами.
Последние лучи заходящего солнца, проникавшие сквозь окна, блестели в подвесках огромной хрустальной люстры.
Уоррен закрыл за собой дверь и усадил Надю на изящный диван с золотой отделкой, который стоял возле камина.
Склонившись над ней, он сказал:
— Моя ненаглядная, ты так настрадалась!
Хочешь, я приготовлю тебе какой-нибудь напиток?
— Мне ничего не нужно, — ответила она, — лишь бы быть рядом с тобой и знать, что я не умру от холода и голода в той чудовищной, сырой шахте.
Уоррен тем временем смотрел на нее так, словно никогда не видел.
— Наверное, у меня ужасный вид, после того как мне на голову набросили одеяло, а в шахте я наверняка испачкалась.
— Ты выглядишь изумительно прекрасной? — Его голос слегка дрогнул на последнем слове. — Прекраснее всех женщин, когда-либо виденных мною! Ах, дорогая, какое счастье, что я нашел тебя!
Вероятно, он имеет в виду не спасение ее из шахты, а их встречу на берегу Сены, подумала Надя.
— Я, похоже, причинила тебе множество неприятностей, — молвила она негромко, — Все это позади, — ответил он, — но я хочу, чтобы ты поняла: единственное средство обезопасить себя и навсегда оградить нас от происков Магнолии — это стать моей женой.
Он держал ее руку в своей и почувствовал, как ее пальцы сжали его ладонь, когда она сказала мечтательно:
— Не могу представить себе ничего более чудесного, чем выйти за тебя замуж и быть с тобой неотлучно. Но я слишком сильно люблю, чтобы подвергать тебя опасности.
— Почему ты считаешь, что мне может грозить опасность?
Когда Уоррен задал этот вопрос, Надя отвела взгляд, видимо, пребывая в нерешительности: сказать ему правду или сохранить свою тайну.
Тишина в гостиной прервалась звуком отворяемой двери.
Вошел мистер Грейшотт.
— Мне передали, что вы вернулись, милорд, — произнес он, — и я подумал, возможно, вы захотите взглянуть на газеты, которые только что доставили.
Он пересек комнату с газетами в руке и, положив их на табурет с вышитым сиденьем, доверительно промолвил:
— Главная новость — русский царь Александр Третий заболел водянкой, что может скорее всего закончиться смертью. Вы, вероятно, помните, что ваш дядя в 1881 году ездил с визитом в Санкт-Петербург? Он присутствовал на его коронации в качестве представителя нашей королевы.
Грейшотт взглянул на Уоррена в ожидании ответа, и тот, сделав над собой усилие, дабы сосредоточиться, поскольку ему было трудно думать о чем-либо, кроме Нади, ответил:
— Да, конечно, помню.
И вдруг каким-то странным голосом, как если бы это произнес совершенно незнакомый человек, а не она, Надя спросила:
— Вы сказали, что царь, по всей видимости, умрет?
— Так написано в газетах, — подтвердил мистер Грейшотт. — По правде говоря, согласно сообщению «Морнинг пост», врачи считают его безнадежным.
При этом он в изумлении смотрел на Надю.
Она закрыла лицо руками, а сидевший вблизи от нее Уоррен понял, что она с трудом пытается сохранить самообладание.
Уоррен многозначительно посмотрел на мистера Грейшотта, одновременно сделав незаметный знак рукой, и секретарь понял, что следует оставить их наедине.
Он быстро вышел из зала.
Когда за ним закрылась дверь, Уоррен обнял Надю и привлек к себе.
— Думаю, мы услышали то, что имеет для тебя особую важность, ненаглядная моя, — предположил он.
— Если царь умрет, я спасена! — ответила она дрожащим голосом. — Ах, если бы мама была сейчас жива!
Уоррен крепче обнял ее.
— Расскажи мне обо всем этом, дорогая, — попросил он. — Я надеялся, что ты так или иначе поделишься со мной, когда нас побеспокоил Грейшотт.
— Я хочу, чтобы ты знал, — покачала головой Надя, — мне ненавистны любые секреты от тебя — Тогда пусть между нами их не будет.
Она подняла к нему лицо.
Несмотря на слезы в глазах, она казалась Уоррену необычайно преобразившейся.
Не только от любви к нему ее глаза лучезарно сияли.
Он вдруг почувствовал: горе, причин которого он все еще не понимал, покинуло ее, она обрела свободу, и стала сама собой, и воскресла для всех радостей и веселья, присущих молодости.
Она перевела дух и произнесла:
— Мое настоящее имя — княжна Надя Кожокина. Мой отец был князь Иван Кожокин.
— Ты русская! — воскликнул Уоррен.
— Ну да, наполовину русская, — кивнула Надя. — Ты ведь догадывался, что я не вполне англичанка.
— Я был в этом уверен, — уточнил он. — Однако расскажи мне свою историю.
— Мама была дочерью британского посла в Санкт-Петербурге. Папа мгновенно влюбился в нее, когда они впервые встретились, и она полюбила его с первого взгляда.
Потом девушка вымолвила, как бы превозмогая себя»
— Они должны были просить разрешения на брак у Александра Третьего, потому что папа происходил из царского рода. Царь согласился на их брак с большой неохотой, при этом поставил условие, чтобы они отправились на жительство в принадлежащее отцу большое имение, расположенное вблизи австро-венгерской границы.
Надя умолкла, словно воскрешала в памяти картины прошлого.
— Они были очень, очень счастливы и никогда не жалели о том, что пришлось распрощаться с веселым времяпровождением, а вернее сказать, с интригами и хитросплетениями петербургской жизни.
— Так это в России ты научилась так хорошо ездить верхом?
— Я и в Венгрии ездила на лошадях, — ответила Надя, — но на этом моя история не заканчивается.
— Я слушаю тебя, моя милая, моя прекрасная.
— Никогда не забуду, как счастливы мы были у нас дома. Однако отец тяжело переживал убийство Александра Второго террористами тринадцать лет назад и то, что его сын, вступивший на престол, пересмотрел все реформы, проводившиеся до того в стране, и провел так называемые «контрреформы».
Уоррен напряженно слушал.
— Первое, что сделал новый император, — это разорвал подписанный манифест о введении ограниченной формы представительного государственного управления в России. Идея о представительном управлении была очень близка сердцу папы. А вскоре стало очевидно, что Александр Третий преисполнен решимости вернуть в Россию суровые порядки, которые начал упразднять его отец.
Затем Надя произнесла трогательным шепотом:
— Хуже всего было то, что он твердо вознамерился покончить с евреями.
Уоррен слышал об этом раньше — тогда все в Англии осуждали эту акцию русского царя.
Но вслух ничего не сказал.
Между тем печальная история еще не была закончена.
— Новый царь издал распоряжение, по которому одну треть евреев следовало истребить, одну треть ассимилировать и одну треть изгнать из страны.
Надя тяжко вздохнула.
— Тебе не составит труда понять: так как имение отца находилось вблизи границы, многие из тех, кого казаки гнали под конвоем закованными в цепи, морили голодом и стегали бичами, выпроваживая через границу в Западную Европу, проходили по нашему имению.
Она изо всех сил старалась сдерживать слезы.
— Мама плакала по ночам, потому что видела их страдания, а папа помогал, чем мог, веля своим крестьянам и челяди передавать евреям еду и иногда украдкой немного денег, чтобы казаки не заметили.
— И что же случилось потом? — спросил Уоррен.
— Среди друзей отца был блестящий хирург, очень знаменитый. Он в свое время делал операции папе и многим его приятелям. Однажды он появился у нас в барском особняке и сказал, что ему грозит арест, завтра его должны схватить и отправить в Санкт-Петербург с целью дознания.
Уоррен вопросительно взглянул на нее, и Надя очень тихо пояснила:
— Это означало пытки, а затем медленную, мучительную смерть.
— И твой отец спас его?
— Папа нелегально переправил его вместе с женой в Венгрию и дал ему достаточную сумму, чтобы он мог начать новую жизнь в Европе.
Надя опустила глаза.
— Но, как и следовало ожидать, кто-то донес царю о поступке отца. Тот страшно разгневался на него за организацию побега столь известной личности.
Уоррен начинал догадываться, что произошло впоследствии.
— По правде говоря, царевич Николай, тихий, спокойный, чрезвычайно слабовольный молодой человек, который всегда очень хорошо относился к папе, нашел в себе мужество послать одного из своих доверенных слуг к отцу с предупреждением о нависшей над ним опасности.
— Это был смелый поступок! — воскликнул Уоррен.
— Очень смелый, потому что царевич панически боялся своего отца. Так или иначе, как только папа получил это предупреждение, он спешно переправил меня и маму через границу, зная, что его арест и этапирование в Санкт-Петербург — вопрос нескольких дней, возможно, даже нескольких часов.
— Он не уехал вместе с вами?
— Мы уговаривали его, однако он был непреклонен. «Я не собираюсь бежать из родной страны! — заявил он. — Не верю, что царь осмелится казнить меня за доброту, проявленную к старому другу».
— Но ведь он погиб?
— Его умертвили, однако весть об этом мы получили, лишь когда узнали, что царь велел маму и меня вернуть в Россию и предать суду за помощь врагам нашей страны, то есть евреям!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17