Они не дали своим людям раций. И это понять можно – средства пеленгования резко улучшились. Диверсантов легче запеленговать, чем разыскать. Они учли это и связь установили собакой, дымами и т. д. Возможно, и вот этим самым разноцветным бельем. Согласитесь, это нестандартно.– Да, но подобные «нестандартные» решения и приемы, в сущности, стандартны. Они описаны в десятках разведывательных учебников и мемуаров. Поэтому здесь скорее стандартное мышление.– А когда и где сказано, что использование оправдавших себя приемов нельзя применять в иной обстановке? Ведь что получается? Техника разведки развивается стремительно – подслушивание, аэрофотосъемка, пеленгование, инструментальная разведка и т. д. и т. п. Но одновременно растут и средства контрразведки. В этой технической борьбе, борьбе умов и научных достижений, старые, проверенные методы теряются, забываются. Они кажутся наивными, и на них не обращают внимания как на недостойные для солидных разведчиков или контрразведчиков. Вы согласны?– В известной степени.– Хоть это хорошо. Ну-с, рассуждаем дальше. Видимо, разведчик старый и опытный, проанализировал свои удачи и неудачи, не поленился изучить наш опыт, насколько он ему доступен, и пришел к выводу: а зачем мудрить? Ведь нужно немногое – Установить, поступают ли в нашу армию резервы, и если да, то где они располагаются. А для этого совсем не требуется вводить в Дело сложные технические средства, засылать своих людей в штабы и прочее, прочее. Ведь война на уровне дивизии или армии требует быстрого изучения противника. Это главное: быстрота, оперативность. Через неделю самые ценные штабные сведения устаревают. Нам требуются данные за неделю, за две, а иногда за день. Стратегические сведения и загляды нужны иным штабам, иным формированиям. Потому там и другая разведка.– Ну это, как говорится, мы учили, – усмехнулся Лебедев.– Вот именно – учили. И забыли. Мы ведь часто забываем даже школьные истины. А этот некто не забыл. Он учел все и повел разведку именно так, как ему нужно. Ему, а не вышестоящему штабу! Я не сомневаюсь, что и их вышестоящий штаб тоже ведет свою разведку, но мы с ней не сталкиваемся – иные приемы, иные масштабы и задачи. Значит, перед нами умный и многоопытный разведчик. Правда, есть и другой вариант – перед нами молодой выскочка, педант: он вычитал примеры из учебников, вспомнил, чему учили в академии или в училище, и наивно решил применить эти знания.– Если принять эту вашу вторую легенду, то молодой педант вряд ли придумал бы возвращение с помощью захвата машины.– Вот! Вот почему второй вариант отпадает. Ведь, в сущности, это же чертовски просто: захватить машину и прорваться к своим. При кажущемся, если мыслить шаблонно, наиболее опасном варианте появляется наибольшая вероятность успеха. И еще. Показателен состав группы. Старший – немец, но отлично владеющий русским. Это мозг. В случае провала группы согласно их же пропаганде на жизнь он рассчитывать не может – будет верен до конца. Но ради спасения может пожертвовать остальными: они чужие, низшие, для гитлеровцев ничего не стоят. А двое других? Русский – предатель и знает себе цену. На той стороне связан детьми. Словом, зажат со всех сторон. По расчетам нашего противника, он обязан драться до конца при всех случаях жизни. Но русского легко и перевербовать: я уверен, что этот противник отлично понимает, что на какое-то время кого-то из советских людей можно обмануть, даже запугать, но патриотизм есть патриотизм. Рано или поздно он проснется. Допустим, что он проснулся (а он и в самом деле проснулся, именно русский не оказывал сопротивления), и его перевербовали. Он возвратится и даст ложную информацию. А методы их допросов известны… Расколется, если виноват. А не виноват и умрет под пытками – невелика потеря. Он чужак. Остается прибалт. Мне кажется, что он включен в группу как невольный контролер. Если попадутся или погибнут первых двое, прибалту будет особенно трудно. И среди наших войск, и среди немецких он сразу же выдаст себя своим акцентом, но среди наших войск он шпион и предатель. Следовательно, ем\’ нужно пробиться к немцам любой ценой. Он и дрался до конца Как видите, психологическая обоснованность группы, в рамках их мышления, великолепна.– Но ведь все это мысли нашего противника на случай провала группы. А ведь он надеялся на успех.– Правильно! Но какой успех?! Недельный! А этот успех обеспечивался тривиальной связью – собакой! И дымами. А в течение недели – двух трос умных разведчиков, да еще после только что прошедшего наступления противника, когда все в брожении и движении, а средства охраны тыла распылены, в этих условиях всегда продержатся и соберут уйму сведений. А уж погибнут они или не погибнут при возвращении, не так уж и важно. Сведения-то они передадут.– Вы меня убедили, что противник наш умен и старыми способами пользуется разумно. А как радовская сигналистка?– Еще не знаю… Но, рассуждая по логике нашего противника можно ожидать, что скорее всего она не одна.– Почему?– А вот смотрите. Она живет с дочерью. Вам ли говорить, Как мать дорожит дочерью. И если она согласилась на предательство, тому нужны очень веские основания.– Заставили… ценой жизни той же дочери.– Верно. Но заставить можно, когда она во власти противника. Сейчас его нет. А она действует. Почему? Ведь по логике, такой женщине нужно сделать немногое – немедленно податься куда-нибудь в сторону и затеряться, спасти себя и дочь: пусть попробуют найти ее среди наших миллионов немецкие контрразведчики. А она остается на месте. Ну, допустим, она нерешительна, боится сдвинуться с места и прочее. Но не выполнять задание она ведь может? Просто не выполнять, и все.– Может быть, она боится, что вернутся немцы, и тогда…– Если они начнут возвращаться, она всегда может уйти с нашими. Да и не окончательная же она дура – дуру на такое дело не оставят, она же видит, что берет-то наша. Значит, кто-то ее контролирует, и она знает об этом контроле. Знает настолько, что рискует даже дочерью. Ну, это по нашей части…– А по нашей? – спросил Лебедев.– По вашей? Вам предстоит заслать еще пару – тройку групп. Так вот – предупредите ребят, что перед ними будет необычный противник. Не стандартный. Он наверняка придумает нечто такое, что по всегдашним нормам не делается.– В том числе это необычное может коснуться и эсэсовцев.– Уверен! Понимаете, они, в сущности, открыты. Наш противник понимает, что примерный район их сосредоточения нам известен – скрыть его трудно: техника есть техника плюс партизаны. Он прекрасно понимает, что поднять и передвинуть такую махину, как немецкая танковая дивизия, незаметно почти невозможно. А может потребоваться. А он умный. Значит, придумает нечто необычное. И еще. Мне кажется, что он разгадает наш финт с группой Матюхина. Наш почерк он, видимо, тоже знает и понимает, что, будь он на нашем месте, он бы не преминул под этот шумок заслать в тыл противника свою группу. Ситуация получилась отличная.– Вы считаете, что группа Матюхина засечена?– Еще не считаю. Понимаете, сегодня нашему противнику приходилось расследовать и оправдывать причины провала операции. Значит, подумать о Матюхине ему не было времени. Кроме того, предыдущую ночь он наверняка не спал. Мозг притуплен. Думаю, что утром он окончательно разберется – уже Не для начальства, а для себя – в случившемся и подумает о Матюхине. Вот такие пироги. Ситуация серьезная. Противничек у нас на этот раз очень умный.Они чокнулись, и Лебедев понял, что пришло время уходить. Он дожевал сухарик и поднялся.
Ночевали спокойно. На заре вдалеке опять прошла неторопливо машина и замолкла. Где-то далеко прокричал паровоз. Вот все, что слышали разведчики.Но на свежую голову думалось легче, и Матюхин после завтрака принял решение.– Сутоцкому и Шарафутдинову осторожно разведать лес на юго-запад. По-видимому, там проходит дорога. На карте ее нет, а машины ходят. Подчеркиваю особо – осторожненько. Грудинин занимает наблюдательный пункт на высоком дереве и ведет наблюдение через оптический прицел. Я займусь тем же чуть дальше. Сбор здесь через пять часов. Вещмешки оставить и замаскировать. Все ясно?– Так точно, – лениво ответил Сутоцкий. – А если промахнемся? А, Андрей? Сигналов не будет?«Черт, чего он все время придирается? – подумал Андрей, но отметил: – Сигнал сбора не помешал бы».– А я филином закричу, – сказал Грудинин. – Знаешь, как филин кричит?– Слыхивал…– И еще. Ты, Гафур, как пойдешь, елочки, подрост то есть, заламывай. Верхушечки. Легче возвращаться будет по таким заметкам.Они разошлись. Грудинин выбрал высокую сосну с густой кроной и стал снимать сапоги.– Зачем? – спросил Андрей.– Если в сапогах лезть – смола к ним пристанет. А смола пахнет сильно и долго.Ну что скажешь? Знает солдат дело. Знает. А командир не знает.Может, и Сутоцкий потому такой ершистый и ревнивый, что видит – дела идут не так, как следовало бы. Но сколько ни перебирал в памяти свои поступки и решения, найти в них ошибочные Андрей не смог. Все вроде бы правильно. Все от души, для дела. Не для себя, а для дела, а все-таки что-то идет не так, как хотелось бы. Может быть, слишком рано он взялся командовать? Ведь и отделением на войне не покомандовал…Подобрав для себя подходящее дерево, он тоже снял сапоги…С первыми лучами солнца вдалеке взревел танковый мотор, и Андрей отметил – танкисты на месте. Мотор поработал, потом опять взревел и стал отдаляться. Через некоторое время донеслись приглушенные лесом выстрел и почти совсем не слышимая пулеметная дробь.Видимо, противник и в резерве не забывал о боевой подготовке. Очевидно, оборудовал где-нибудь танкодром и ведет себе занятия. Совершенствует боевую подготовку.На смену первому мотору взревел второй, потом опять донеслись выстрелы. От дороги донесся шум тяжело груженных машин. Он удалялся медленно, натруженно… И снова послышался выстрел и через некоторое время рев танкового мотора.Над лесом низко проплыл маленький, вероятно, связной само-лет, и, проследив за ним, Андрей заметил, что над его бортом свешивается голова в авиационных очках – «консервах». Похоже, летчики кого-то ищут. И почти сейчас же вдалеке раздался собачий лай – заливистый, злой, нетерпеливый.Андрей впервые за все время вздрогнул и оглянулся по сторонам. Он все перенес бы спокойно, но лай немецких сторожевых собак… Это страшно. Это лагерь, это неудачный побег и оскаленная, с уже желтоватыми клыками собачья морда над лицом. И жаркое, вонючее ее дыхание. И глаза. Злобные… Да нет, не злобные. Это мягко – злобные. Звериные. С темно-розовыми от старательности и боевого возбуждения белками. Собака не лаяла, не рычала, она топтала грудь и норовила вцепиться в горло, а Андрей подставлял ей руку, а второй рукой толкал ее. Собачий поводырь молча бил по этой руке плетью. Той самой, которой он, вероятно, наказывал и собаку. И тогда другие охранники смеялись – весело и громко. А собака нажимала на него всей тушей, словно стараясь выслужиться, доставить удовольствие своим хозяевам…Укусы болели долго, но не гноились. Говорили, что в собачьей слюне есть какая-то сила…Собака – это страшно. Сама по себе ерунда, а вот в сочетании фриц и собака – страшно. Они как бы сливались, дополняли друг друга и уничтожали последнее, что есть в человеке человеческого. Оставалось только звериное стремление выжить. Любой ценой. Пусть оторвут руку, пусть ногу, но – выжить.Подул ветер, и собачий лай больше не повторился. Андрей вытер испарину и постарался сосредоточиться. Но это удалось не сразу. Давнее ощущение, что все идет не так, как надо, вернулось и стало предчувствием беды. Какой, почему, Андрей не понимал, но чувствовал: что-то сменилось в округе, что-то идет не так, как ночью или даже утром.«Вот вернутся ребята, и мы сообща решим, что делать. И как делать», – думал он и понимал, что это отговорка, успокоение себя.Все знали, что делать – сторожить танкистов, и как делать – бесшумно и незаметно. А он, командир, должен следить за выполнением этого приказа и учить, как нужно сделать, чтобы его выполнить.Учить… А он всегда знает, как нужно делать?Ребята вернулись чуть позже, чем он их ожидал. И оба странные. Сутоцкий злой, с раздувающимися ноздрями чуть вздернутого носа. Он ненавидяще поглядывал на бледного, с поджатыми губами, словно закаменевшего Шарафутдинова. Они сразу прошли в сосновые заросли, что окружили несколько старых, Далеко отстоящих друг от друга сосен, и залегли. Что ж… И появились грамотно, и замаскировались правильно.Матюхин сошел на землю, обулся и тоже улегся возле ребят.– Докладывайте.– Пускай эта силявка докладывает! – прошипел Николай и отвернулся.– Старшина Сутоцкий! Вы, кажется, забыли, что получили боевой приказ! За его невыполнение – расстрел! В любом месте.Николай круто повернулся с боку на бок и приподнялся на локтях. Видно, он сразу заметил во взгляде младшего лейтенанта нечто такое, что подсказало: Матюхин на пределе. А каков предел на войне, Сутоцкий знал…– Дорога действительно есть. Даже улучшенная и, видно, прорубленная. Движения войск не наблюдалось. Прошла одна легковая машина и с десяток грузовых с досками. Линий связи не обнаружили. Все.– А вы что заметили, товарищ Шарафутдинов?Гафур попытался было вскочить, но Андрей придержал его за плечо.– Лежи.– То же самое, товарищ младший лейтенант.– Понятно… Какая машина, Сутоцкий? Какие доски?– Ну какая?.. Обыкновенная… Крытая… Маленькая…– Сколько человек в ней сидело и кто?– Не успел рассмотреть. А рассмотрел бы – документы принес.– А доски какие?– Чего ты пристал? – возмутился Сутоцкий. – Обыкновенные доски!«Больше я этой неврастении терпеть не буду! – решил Андрей. – Как и панибратства. Сегодня же поговорю с Николаем. Если не понимает сам, нужно подсказать, а то и заставить».– А вы, Шарафутдинов, что скажете?Гафур быстро, остро-вопросительно посмотрел на Николая.– Машина странная, товарищ младший лейтенант. Ехала медленно и на ямках очень тяжело скрипела. Прямо переваливалась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17