Бледный и все еще растерянный, – потому что обеляющие его мысли перемежались с мыслями осуждающими, Сенников вдруг решил: «Черт с ним – пускай наказывает. Я перетерплю. Ладно». И от этого почти жертвенного решения, готовности перенести всяческие неприятности он почему-то почувствовал себя смелее и увереннее. Мелькнула даже почти веселая мысль: «Да и как он накажет? Гауптвахты здесь все равно нет…»
Но Пряхин не стал наказывать. Как командир, он обязан был уточнить провинность подчиненного, выяснить, почему Сенников не отвечал на вызовы, и как-то выразить свое командирское отношение к провинившемуся подчиненному. Но в этот момент в старшине жил не только строевой командир, а еще и коммунист и, значит, политработник: честный и непримиримый. И старшина понял, что не взыскание тут нужно, не дознание, а нечто другое, что именно он недодумал, потому что нужное слово вырвалось само по себе.
– Трепач! – с нескрываемым презрением бросил он и отвернулся.
Сенников вспыхнул – всего он ждал, только не этого. Может быть, он даже возмутился, но сверху донесся рассудительный, словно утверждающий приговор, голос Почуйко:
– Це верно. Трепач!
Впервые Сенникову захотелось заплакать от обиды, горечи и полной беззащитности. Он уже понимал, что ему никто не поможет. Он оказался одиноким.
Слева донесся слитный, быстро нарастающий гул, и над горами появились тесно прижавшиеся друг к другу тройки самолетов. Серебристые, стремительные, несущиеся несколько впереди устрашающего гула, они пронеслись над горами и скрылись за главным хребтом. Пряхин посмотрел им вслед и спросил:
– Почуйко, что на линии?
– Та шифровки ж шпарят…
– Видно, начинается, – хмуро решил Пряхин и приказал: – Рядовой Сенников, отрыть окоп над дорогой. Приготовиться к обороне. Почуйко, останетесь старшим. Я пойду к городищу.
Он поправил оружие и быстро пошел к дороге. Почуйко остановил его:
– Товарищ старшина! Идуть! Оба идуть. И что-то тянуть на палке. – Он помолчал и восхищенно добавил: – Невжели ж тигра пристрелили… – И спросил: – Слухайте, а тигров едят?
Ему никто не ответил.
Сенников в нерешительности остановился. Приказ занимать оборону показался ему ненужным. Пряхин резко прикрикнул:
– Вам что приказано? Выполняйте!
Губкин и Вася притащили рысью шкуру, и все слушали рассказ возбужденного Васи, с невольным уважением поглядывая на улыбающегося и явно смущенного Губкина. Почуйко молча подкладывал ему лучшие куски, норовя опереться о его плечо. Лазарев больше интересовался принесенной связистами металлической пластинкой. Он нашел на ее краях остатки припая и долго изучал дырочки на краях. Только в конце ужина пришло время заняться пластинкой.
– В том, что это бохайский металл, сомнений нет, – сказал Лазарев. – Но кто из вас знает, что это такое?
Никто, конечно, не знал, хотя каждый с уважением подержал и осмотрел пластинку.
– Это, товарищи, самая настоящая прародительница ваших погонов! Да, да! Не удивляйтесь. Перед вами древний погон. Он крепился к кольчуге, на плечах воина, с помощью шнурков, или припаивался, или иным способом и должен был защищать воина от удара мечом сверху. Прошло время. Нужда в такой защите отпала, а погоны остались. Недаром они и сейчас делаются из металлической канители, как бы напоминая о своих предках. Ну вот. В данном случае погон этот рассказывает, что в найденном вами городище, вероятно, были бои. Под ударом меча погон оторвался, вернее, отпаялся и упал. Видите, есть вмятинка.
Тут только солдаты увидели на матово блестящей поверхности пластинки едва заметную вмятинку, похожую на след металлической чертилки.
– Человек, которого защищал этот погон, дрался в центре городища. Видно, он был отважным, стойким воином и умел драться до конца…
Люди примолкли, словно отдавая дань уважения неизвестному воину, отстаивавшему свою родину до последней капли крови.
– К сожалению, мы не знаем, победил он или погиб. А может быть, победив, умер от «черной болезни»… Как жаль, что мы ничего или почти ничего не знаем о тех людях…
– Вот видишь, – шепнул Вася Губкину. – Я ж говорил, что лучше б нам рукописи найти, чем драгоценности.
И покачал головой так, будто Саша все время хотел найти только драгоценности. Губкин не ответил. Он смотрел на Сенникова и не мог понять, почему у него такое усталое лицо, такой отрешенный, печальный взгляд.
Несколько секунд стояла тишина. Пряхин кашлянул и отдал приказ:
– Что б там ни было, а на городище пока ходить не придется. От поста далеко не отлучаться – за линией нужно будет смотреть в оба глаза. Завтра передохнем немного и возьмемся за оборудование поста.
На рыбалке
Пока люди были на линии, Почуйко твердо взял в свои руки хозяйственные дела гарнизона. Утром Пряхин хотел было распорядиться продуктами, но нашел их так тщательно и любовно рассортированными и прибранными, что даже позавидовал Почуйко. Он хотел было сказать об этом Андрею, да его не оказалось на месте.
Солдаты и Вася пошли к реке умываться, и старшина спросил у Лазарева:
– Куда это Почуйко делся?
– Фазанов ловит.
– То есть как?
– А мы тут от нечего делать наплели с ним силков и расставили по обочинам дороги и тропок. Вот он и пошел проверять.
Тут уж, кажется, стоило не хвалить, а ругать. Как это так? Без спроса занялся силками, без разрешения отправился гулять! Старшине не нравилась такая чрезмерная самостоятельность и в то же время… В то же время она ему нравилась, как Пряхин ни убеждал себя, что Почуйко не прав. Нравилось, что Андрей, не ожидая распоряжений, делал то, что считал нужным сделать не для себя, а для всех, для поста. Ругать его за это?.. Нет, ругать Пряхин не мог. Да ведь и распускать тоже нельзя! Дисциплина есть дисциплина.
Минут через десять из кустарника вышел хромающий Почуйко. Юн тяжело опирался на палку, но, увидев Пряхина, пошел бодрее, далеко, как на прогулке, выбрасывая палку. В левой руке он держал за ноги трех связанных фазанов – двух курочек и одного красавца петуха. Фазаны задирали головы и покорно хлопали большими светлыми веками.
– Вы что ж это, Почуйко, никому не доложили об отлучке? – как можно доброжелательней спросил старшина.
– Здрасте! – удивился Почуйко. – Я ж Лазареву сказал. Шо он, вам не передавал?
Так убежденно звучали слова Почуйко, что старшина не мог не отметить: учитель включен в гарнизон поста, и у него с таким хозяйственником, как Андрей, наверное, появились свои обязанности. Это открытие вначале рассмешило Пряхина, однако поразмыслив как следует, он понял, что оба Лазаревы незаметно вошли в гарнизонную семью. Ведь племянник по-настоящему нес линейную службу, дядя сам занимал оборону… Интересно, чем он занимается сейчас?
– Ну как, товарищ лейтенант? – озабоченно спросил Почуйко, укладывая фазанов возле стола. – Понаделали?
– Заготовил, – ответил Лазарев. – Теперь остановка за рукоятками.
– Ну это мы сейчас… Зараз команду дадим. – Андрей озабоченно обратился к старшине: – Тут как вы сказали, что малость отдыхать будем, так мы вот с товарищем лейтенантом подумали, что хорошо бы рыбки набить. Она зараз валом идет, можно сказать, дуриком. А упустишь – не увидишь. Так вот требуется ваше разрешение.
– А чем же вы ее бить будете? – настороженно спросил Пряхин, полагая, грешным делом, что Почуйко попросит тола для глушения.
– А вот… острогами. Товарищ лейтенант…
– Слушайте, Почуйко, не называйте вы меня лейтенантом. Во-первых, я человек гражданский, а во-вторых… то же, что во-первых, – попросил Лазарев.
– Ага, ну ладно. Так вот… Николай Иванович говорит, что Васька покажет. А мы тут со штырей наконечники наделали. Так как, можно?
– Я не совсем понимаю, зачем это?
– Ну як это «зачем»? – искренне удивился Почуйко. – Чего ж мы государственные харчи будем переводить, если они тут кругом бегают? И обратно – они же свежие. А мы, выходит, как дурные будем на консервах сидеть. Верно ж, товарищ старшина?
Не согласиться с Андреем было нельзя, и Пряхин опять отметил, что почуйкинский хозяйственный азарт направлен на общую пользу и видит Почуйко гораздо дальше, чем можно подумать, глядя на его добродушно-хитроватое, круглое, уже обветренное лицо.
Но что-то не нравилось Пряхину в этой затее, и он долго молчал, пока наконец не понял, что именно ему не нравится.
– Все это хорошо, товарищ Почуйко, да ведь то, что вы предлагаете, браконьерство.
– Чего, чего? – искренне удивился Андрей.
– Острожить рыбу запрещено законом. А тем более рыбу, идущую на нерест. Так что придется отставить.
Андрей беззвучно пошевелил губами и с мольбой уставился на Лазарева.
– Все это правильно, товарищ старшина, – вмешался Лазарев. – Острожить рыбу действительно запрещено законам. Но… Но должен вам сказать, что есть и еще один закон, который разрешает поисковым партиям, охотничьим и другим экспедициям, находящимся далеко от баз, не только остроженье рыбы, но даже отстрел охраняемых законом животных. И иначе нельзя. Ведь все, что живет в тайге, все, что растет на земле, охраняется для того, чтобы надежней служить человеку. Не человеку-хищнику, убивающему ради забавы или для обогащения, а советскому человеку-строителю…
Учитель говорил долго, и спорить с ним было трудно. В конце концов самым важным для Пряхина была не сама рыба, хотя он и понимал, что свежая рыба гораздо важнее для здоровья солдат, чем любые консервы, а прежде всего сами солдаты. Он понимал, что нужно поддержать и бескорыстное хозяйственное рвение Почуйко – со, временем из него может выйти хороший старшина. Кроме того, Пряхин был уверен, что необычная охота поможет скорее и надежнее втянуть горожан Сенникова и Губкина в нелегкую жизнь далекого таежного гарнизона.
И старшина согласился. В тот же день под руководством Лазарева сделали три остроги. Губкин, Сенников и Вася пошли на рыбалку, а Пряхин остался на посту – ему хотелось послушать, что делается на линии, наметить места для обороны поста. И, самое главное, еще раз по-своему проверить подчиненных.
Рыба шла из океана в места нереста. Шла той самой дорогой, которой ходила тысячи лет. Шла упрямо, самоотверженно и смело, преодолевая и встречное течение, и водопады, и завалы, стремясь к речным истокам, к чистым гравийным перекатам, чтобы выметать икру и погибнуть.
Переходя по мостику на дальний, более обрывистый берег, Губкин, Вася Лазарев и хмурый, молчаливый Сенников увидели плывущих то парами, то в одиночку, чаще группами больших, темных рыб. Напряженно работая хвостовыми плавниками, они двигались против течения медленно, но упрямо.
Иногда одиночки приближались к парам. Тогда плывущий сзади самец переворачивался на бок и, сверкнув на солнце серебристой чешуей, бросался на одиночку. Приоткрыв большие, усеянные боевыми зубами тяжелые челюсти, самцы кружились в воде, норовя схватить друг друга либо снизу, за нежное, набитое молоками, розовеющее брюхо, либо вцепиться в черный, вспухший от жира затылок. Иногда одиночка побеждал, и тогда он занимал отбитое место позади самки. Иногда отставал и плыл медленно, как бы отдыхая перед новой схваткой.
Высокое чистое небо, прозрачная стремительная вода речушки, расписные стены лесов и эти могучие, воинственные, но явно усталые рыбины были так необычны, что и солдаты, и даже привыкший ко всему этому Вася забыли обо всем на свете. Ими овладел охотничий азарт.
Перемахнув реку по висячему мостику, они побежали вдоль берега, мимо той самой ели, под которой Почуйко убил медведя. Ни останков медведя, ни пойманной им рыбы уже не было: кто-то из ночных обитателей тайги попользовался чужой бедой.
За кустарником открылась гряда больших валунов, вывалившихся чуть ли не на середину реки. Связисты сразу поняли, почему медведь рыбачил на этом месте. Здесь река как бы распадалась на струйки. Им навстречу, проплывая между камнями, пробивалась горбуша. Склоняясь над водой, медведь мог быстро поддеть лапой уставшую рыбину и выбросить ее на берег.
Рыболовы решили остановиться на мишкином месте. Каждый выбрал себе валун, положил оружие и, чтобы было удобней размахиваться, снял ремень. Высоко подняв острогу, они замерли над протоками, ожидая добычи.
Первым метнул острогу Сенников. Большая горбуша бросилась в сторону и, усиленно работая хвостом и плавниками, топорща жабры, серебряной стрелой прорвалась вперед. Аркадий выругался, вновь поднял острогу и вдруг услышал восклицание Саши Губкина:
– Вот черт!
– Подцепил? – почему-то тревожно, с замирающим сердцем спросил Сенников и опустил острогу.
– Да нет! Промазал. Рядом прошла…
Аркадий облегченно вздохнул и рассмеялся: таким обиженным и растерянным было лицо у промазавшего Губкина. Они переглянулись и оба посмотрели на Васю, который стоял лицом к ним, как маленькое изваяние, выставив вперед левую ногу, слегка склонившись над протокой.
Вдруг он неуловимым и, кажется, несильным движением кисти метнул острогу. Едва она достигла воды, как рванулась и, склоняясь, понеслась вверх по течению. Вася дернул ее за шнурок, которым она была привязана к запястью, подтащил к себе и сейчас же приподнял так, как приподнимают тяжело нагруженные вилы. Над водой блеснул изогнутый, обессиленный лосось. Мальчик снял его с остроги, забросил в кусты и вернулся на валун. Солдаты подошли к нему.
– Как это у тебя получается?
– Это ты первую? – с плохо скрываемой завистью спросил Аркадий, забывший все свои неприятности.
– Нет, третью, – со слегка наивным мальчишеским достоинством ответил ему Вася. – А вы мажете потому, что даже не спросили, как это делается. Думаете, все так просто?
Сенников недовольно взглянул на Васю и процедил:
– Не думаю, чтобы было очень уж сложно.
– Ну, если несложно… – начал было Вася, отворачиваясь от Аркадия, но его перебил Губкин:
– Ты не сердись. Ты объясни.
– Так вот он и так все знает, – сердито сказал Вася и кивнул на Сенникова. – Умнее всех себя ставит. Пусть ловит…
– Па-адумаешь, учитель какой нашелся! – разозлился Сенников, круто повернулся и пошел вдоль реки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17