Дежурил Коновалов – каково, однако, с такой фамилией быть врачом, сообразил вдруг Зададаев. Раньше это ему почему-то не приходило в голову. Впрочем, терапевтом Коновалов был неплохим, хотя от обилия практики на «Руслане» отнюдь не страдал. Минут пятнадцать они поболтали о том о сем, потом Зададаев попросил снотворное.
– Зачем? – В глазах Коновалова вспыхнул алчный огонек.
– Да так, не спится что-то, – уклончиво ответил Зададаев.
– Давайте-ка я вас посмотрю, – радостно предложил Коновалов.
– Спасибо, Владимир Игнатьевич, как-нибудь в другой раз, – отказался Зададаев со всей возможной любезностью. – Сегодня никак не могу, дела. Вот на днях непременно загляну, покажусь толком, может, в самом деле что-нибудь там не в порядке, – постарался он утешить эскулапа.
– Знаю я вас, – тоскливо вздохнул Коновалов, – здоровы больно. Разве что ногу кто сломает, так и то не мне, а Женьке работа, – завистливо добавил он.
Зададаеву стало смешно.
– В следующий раз – обязательно, – серьезно пообещал он. – А сейчас просто дайте мне какое-нибудь снотворное.
Коновалов встал, подошел к шкафу в углу приемной, выдвинул один ящик, потом другой, наконец достал ампулу для безукольной инъекции.
– Вот, – сказал он, протягивая ампулу Зададаеву. – И безобидно, и надежно. Приставьте ее к сгибу руки присоской, через сорок пять секунд содержимое впитается, а через пять минут вы будете спать сном праведника.
– Спасибо, – сказал Зададаев, бережно укладывая ампулу в нагрудный карман рубашки. – И клятвенно обещаю, что на днях приду для самого детального осмотра – как только будет время.
– Оставили-таки лазейку, – ухмыльнулся Коновалов. – Так я и знал: придете, когда курносый рак на горе свистнет…
– Что вы, – возмущенно возразил Зададаев, – минимум на день раньше!
И поспешно ретировался, потому что Коновалов явно искал взглядом предмет потяжелее, собираясь расправиться с посетителем, как Лютер с чертом.
Зададаев взглянул на часы: до тех пор, пока медики выпустят Аракелова из «чистилища», оставалось еще больше часа. Пожалуй, можно было и пообедать. Не только можно, но и нужно – за всей суетой днем он не успел этого сделать. Зададаев направился в столовую.
Народу здесь было мало. Зададаев подошел к окошку раздачи, посмотрел меню. По такой жаре стоило бы взять чего-нибудь такого… Ага, окрошка. Увы, окрошки не оказалось. Кончилась. Оно и понятно – время уже отнюдь не обеденное. Пришлось взять холодный свекольник (и то последнюю порцию) и плов. Плов, надо сказать, у здешнего кока получался изумительный, сплошное таяние и благоухание. И если плов значился в меню, Зададаев брал его не раздумывая. Поставив на поднос тарелки и высокий стакан с кофе глясе, Зададаев направился к заранее облюбованному столику. В открытый иллюминатор временами плескал в столовую не то чтобы ветер, но все-таки глоток-другой свежего воздуха; прямо над головой лениво крутился вентилятор, заставляя чуть заметно подрагивать кончики бумажных салфеток в пластмассовом стакане.
Зададаев придвинул к себе тарелку со свекольником и принялся за еду. Только сейчас он понял, насколько проголодался. Пожалуй, возьму вторую порцию плова, подумал он.
За соседним столиком потягивали кофе океанолог Генрих Альперский и вездесущий Жорка Ставраки. Говорили они негромко, и Зададаев не стал прислушиваться.
– Константин Витальевич, – обратился вдруг к нему Генрих, – что тут Жорка заливает?
– М-м-м? – промычал с набитым ртом Зададаев, пытаясь придать этим нечленораздельным звукам вопросительную интонацию.
– Я не заливаю, – обиделся Ставраки. – Я просто рассказываю, как наш дух труса спраздновал.
– Ну и как? – спросил Зададаев, чувствуя, что быстро звереет. Нет, подумал он, так нельзя. Спокойнее надо. Ведь ясно же, что так и будет. Только не легче от того, что ясно…
– Очень просто, – охотно пояснил Ставраки. – Побоялся из баролифта выйти. Патрульники с Гайотиды-Вест взорвались, вот он и струсил… Хорошо еще, что не все у нас такие – нашлась светлая голова, «Марту» угнала и сделала дело, спасла этого американца… Так ведь?
– Неужели так, Константин Витальевич? Не верю, – убежденно сказал Генрих. – Я Сашку не первый день знаю, не мог он…
– Нет, не так, Георгий Михайлович, – сухо сказал Зададаев, сдерживаясь, чтобы не наговорить резкостей. – Аракелов действовал абсолютно правильно, и все его действия я полностью одобряю. А той светлой голове, что «Марту» угнала, на сколько я понимаю, сейчас мастер дает выволочку по первому разряду. И вряд ли я ошибусь, если предположу, что этой светлой голове небо с овчинку покажется.
– Неужто выговор вкатит? – сочувственно спросил Ставраки.
– Надеюсь, выговором ваш герой не отделается.
– Спишут? – ахнул Генрих. О таком он еще, пожалуй, и не слыхал.
– Все может быть, – не без злорадства сказал Зададаев.
– А кто это, Константин Витальевич?
– Не знаю, я раньше с мостика ушел.
– Я не знаю, но предполагаю… – начал было Ставраки, но Зададаев оборвал его:
– Вот и оставьте свои предположения при себе, Георгий Михайлович. Право же, так будет лучше. Для всех.
– Я же говорил, не мог Сашка струсить, – сказал Генрих облегченно.
– Не мог, – согласился Зададаев. – Хотя некоторые доброхоты рады будут истолковать его действия именно так.
Ставраки, не допив кофе, демонстративно поднялся и, не прощаясь, ушел.
– Ну зачем вы так, Константин Витальевич, – сказал Генрих. – Жорка не со зла, ну трепло он, это правда…
– Аракелову от такого трепа лучше не будет, – сказал Зададаев. Он лениво ковырял вилкой плов: есть уже не хотелось. Тем не менее он заставил себя доесть все и потянулся за кофе. – Аракелов сейчас в таком положении… – Зададаев пошевелил в воздухе пальцами, подбирая слово, – в таком двусмысленном положении, что ему подобные разговоры хуже ножа. Ведь после взрыва субмарин Гайотиды и нашей «рыбки» он не имел права лезть на рожон. А какой-то дурак полез и… – Зададаев безнадежно махнул рукой: – Просто не знаю, что и делать.
– Да-а… – протянул Генрих. – Не хотел бы я сейчас по меняться с Сашкой местами…
– Завтра мы проведем разбор спасательной операции.
Поговорим. Всерьез, по гамбургскому счету. Потому что недоговоренность – штука пакостная, она всегда дает пищу любым кривотолкам. А ведь Ставраки такой не один… И всех надо если не переубедить, то…
– Хорошо, – сказал Генрих. – Только я сперва поговорю с Сашей сам.
– Обязательно, – согласился Зададаев. – Но уже утром. Сегодня я его сразу загоню отдыхать… Ну, мне пора. – Он поднялся и вышел из столовой.
Когда он вошел в «чистилище», Аракелов лежал на диване, а Грегориани делал ему массаж.
– С возвращением, Александр Никитич, – сказал Зададаев.
– Спасибо, – невнятно отозвался Аракелов. Он лежал на животе, уткнув лицо в руки.
– Долго еще? – спросил Зададаев.
– Зачем же долго? – проворчал Грегориани, немилосердно разминая мощную аракеловскую спину. – Совсем недолго. Одна минута еще, две, может быть, – и все. И совсем молодой и красивый будет. Правду я говорю, Саша?
Аракелов не ответил. Минут через пять Грегориани выпрямился и хлопнул Аракелова по спине:
– Вставай, дух, одевайся побыстрее, а то прохватит – сквознячок здесь…
Аракелов поднялся, несколько раз передернулся всем телом, как вылезший из воды пес.
– Ох, Гиви, – сказал он, – после твоего массажа целый час собираться надо, каждая мышца не на своем месте.
– Как раз на своем, кацо, – откликнулся Грегориани, моя руки. – Как раз на своем! После моего массажа каждая мышца на десять лет моложе делается…
– Знаю. – Аракелов уже натянул брюки и свитер и стоял перед Зададаевым в положении «вольно». – Спасибо, Гиви.
Я пошел.
– Да, – сказал Зададаев, – мы пошли. До свидания, Гиви.
Они молча поднялись на палубу А и пошли по длинному коридору, однообразным чередованием дверей по обеим сторонам напоминавшему гостиничный. Перед аракеловской каютой они остановились. Аракелов открыл дверь, и они вошли внутрь.
– Ну, теперь докладывай.
Зададаев сел на диван и закурил. Аракелов устроился в кресле. Он сжато доложил свои соображения.
– Ясно, – сказал Зададаев. – Значит, сероводород… Надо будет связаться с Гайотидой, предупредить их… Интересно… Если память мне не изменяет, впервые дрейфующие облака сероводорода были обнаружены лет семьдесят назад. Но до сих пор они никому не мешали. А ведь все субмарины Океанского патруля ходят на турбинах Вальтера. Значит, придется теперь что-то менять… Создавать службу слежения за этими самыми сероводородными облаками.
– Константин Витальевич… – начал было Аракелов.
Зададаев посмотрел на него и улыбнулся.
– Эх, вы… А еще без пяти минут военный моряк… Все правильно. Не волнуйтесь.
«Только вот как тебе не волноваться, – подумал Зададаев. – Я бы на твоем месте еще не так волновался. А ты ничего, молодцом держишься. Во всяком случае внешне. Молодцом!»
– Константин Витальевич, кто в «Марте» был? Внизу не разглядеть – освещение не то…
– А то я не знаю.
– Простите. Да и времени мало было: когда я подплыл, «Марта» уже четыре чеки из девяти вынула, потом еще одну, а к остальным ей манипуляторами не подобраться было. Те я сам вытащил. А вообще-то манипуляторы у «Марты» надо бы на одно колено удлинить…
Ух ты! Он еще об этом думать может! Значит, не только внешне, значит, в самом деле молодец. Военная косточка! Зададаев знал, что Аракелов поступал в свое время в военно-морское училище. Правда, как рассказывал со вздохом сожаления сам Аракелов, ему «так и не пришлось с лейтенантскими звездочками перед девушками покрасоваться» – подошло разоружение, и из училища их выпустили не военными, а гражданскими моряками. Вот тогда-то Аракелов и подался на только что открывшиеся курсы батиандров.
– Так кто? – повторил Аракелов.
– Не знаю, Александр Никитич. Да и не важно это.
– Важно.
– Допустим. Но не сейчас. Сейчас вам отдохнуть надо – это прежде всего.
– Я должен знать, Константин Витальевич. Мало того, что этот идиот самовольно вниз полез, он же…
– Понимаю. Все понимаю… – Зададаев глубоко затянулся и выпустил дым целой серией аккуратных колец. Разговор надо было поворачивать: совсем не нужно Аракелову знать… – Вот только одного я не понимаю: как «Марта» выдержала? Ведь у нее же предел семьсот, а там девятьсот с лишним!
– Девятьсот восемьдесят.
– Тем более.
– Запас прочности, – сказал Аракелов. – Спасибо нашим корабелам.
– Запас прочности, – протянул Зададаев. – Запас прочности, – повторил он. – Это хорошо, когда есть запас прочности. Ну вот что: давайте-ка раздевайтесь и ложитесь. Быстро! Это приказ.
Пока Аракелов раздевался и укладывался в постель, Зададаев достал из кармана ампулу, посмотрел на свет. Жидкость была совершенно прозрачной и бесцветной. Потом он подошел к Аракелову и прижал ампулу к его руке.
– Что это? – спросил Аракелов. – Зачем?
– Ничего особенного, – охотно пояснил Зададаев. – Просто снотворное. Легкое и безобидное. Вам прежде всего отдохнуть надо. Выспаться. Ибо сказано: утро вечера мудренее. Вот вы и будете сейчас спать. Как младенец. Вот так… – Он быстрым движением отделил пустую ампулу от кожи и бросил ее в пепельницу. – И все. Спокойной ночи.
Аракелов закинул руки за голову – тропический загар на фоне белой наволочки казался особенно темным. Они помолчали.
– Спасибо, – сказал вдруг Аракелов. – Спасибо, Константин Витальевич, я…
– Спите, спите, – ворчливо перебил его Зададаев. Он забрался в узкую щель между диваном и столом и курил, пуская дым в открытый иллюминатор. Потом аккуратно пригасил сигарету и еще с минуту просто смотрел на море, вспыхивавшее в лучах уже довольно низкого солнца. А когда он обернулся и посмотрел на Аракелова, тот безмятежно спал.
Тогда Зададаев тихонько вышел из каюты и осторожно, стараясь не щелкнуть язычком замка, закрыл за собой дверь.
Да, Ставраки не один, думал он, медленно идя по коридору. Много их, всяких ставраки. И любой рад будет обвинить Сашу в трусости. И не потому совсем, что каждый из них плох сам по себе. Отнюдь нет! Но ведь это так очевидно: один думал и собирался, а второй – взял да и сделал. Смелость города берет! Безумству храбрых поем мы песню! И этот второй – герой. Даже если он сделал только полдела, а вторую половину сделать не смог. Все равно ура ему! А первый, естественно, трус… И главное, этот герой… Будь кто угодно другой – тогда многое стало бы проще. Эх, Саша, Саша…
Около трапа, ведущего на главную палубу, Зададаев остановился. Подумал, потом стал подниматься. Схожу к Ягуарычу, решил он, узнаю, чем кончилось дело. Да и насчет завтрашнего посоветоваться стоит: голова хорошо, а две лучше.
X
Стентон задержался в рубке, глядя, как медленно растворяется в ночном небе туша уходящего дирижабля. Собственно, самого дирижабля почти не было видно – лишь позиционные огни да темный силуэт; следить за его движением можно было по звездам, которые он заслонял. Потом остались только огни, но и они постепенно слились со звездной россыпью, затерялись в ней. Теперь оставалось одно: ждать завтрашней комиссии. Это часов двенадцать. Даже больше – они прибудут рейсовым конвертопланом Сан-Франциско – Гонконг. Потом будет расследование. А потом… Впрочем, сейчас лучше не думать, что потом.
Стентон прошелся по рубке, сел в свое кресло. Пульт перед ним был не то чтобы мертв – скорее, спал. Спали лампочки индикаторов, цифровые табло, отдыхали на нулях стрелки приборов. Бодрствовал только островок швартовочного блока: якоря… трап… подсоединение к сетям и коммуникациям причальной мачты… позиционные огни. И все. Стентон положил руки на подлокотники. Пальцы ощутили знакомые потертости от пристежных ремней, знакомую трещинку в пластиковой обивке, а рядом с ней аккуратную круглую дырочку, оставшуюся от упавшего сюда горячего сигаретного пепла. И почему это на обивку кресел ставят такой нетермостойкий пластик?
Нет, он не прощался с кораблем. И вообще был чужд всякой сентиментальности. Просто впервые за последние годы он совершенно не знал, куда себя деть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10