Взгляните-ка лучше на эту луну, которой плевать на все: и на мои поиски новых форм, и на ваши поиски во мне неких загадок, которые, если честно признаться, ничто иное, как глупость и суета. Нет во мне, Рихтер, ни загадок, ни большого таланта, и вы это знаете лучше других. Я кропаю целых семнадцать лет, и за это время не создал ничего выдающегося, такого, что затронуло бы читателя больше, чем первый солнечный луч, пробившийся в комнату сквозь плотную занавеску, или капля росы, сбегающая по листу на влажную землю. Я провинциальный писатель, мой друг, и за пределами этой провинции обо мне решительно никому неизвестно. Я звезда первой величины на местном ублюдочном небосклоне, подобном закопченному оконцу в курной крестьянской избе. На таком закопченном пространстве не может возникнуть что-нибудь по-настоящему яркое. И мы, мой друг, навеки связаны единой веревочкой. Я вечно кропаю, а ты вечно исследуешь мое бездарное творчество. Мы две клячи, навеки впряженные в одну постылую вагонетку. Мы труженики в одной угольной шахте, из которой нам не выбраться до конца своих дней. Нас может спасти только провал, который откроет нам новые горизонты. Тогда, возможно, я напишу что-нибудь гениальное, открыв неожиданно новые формы, а ты прославишь меня, как нового гения. Нас с тобой спасет только лишь катастрофа. Мы или погибнем, или обретем второе дыхание. Бездна, друг Рихтер, это наша надежда!
Р и х т е р (отшатываясь от него). Ты сумасшедший, Сперанский! Ты гибнешь сам, и хочешь утащить в бездну меня!
С п е р а н с к и й (равнодушно, глядя на луну). Извини, друг, но это реальность, такая же, как эта луна, для которой, повторяю, все равно, кто мы такие: гении, или ничтожества, погрязшие в мелочи и пустоте повседневности.
Р и х т е р (спрыгивая с эстрады). Нет, извините, но это все слишком серьезно! Ваше упрямство ставит под удар и меня, и вашу семью; хорошо еще, что хоть Ольга наконец-то уедет куда-то. Но как быть с вашей женой, вы ведь и ее тянете в бездну!
С п е р а н с к и й (отмахиваясь). Поверьте, мой друг, ей решительно все равно, куда я падаю, и падаю ли я куда-то вообще. Она одинаково мужественно перенесет и мое падение, и мое неожиданное спасение. Таковы, впрочем, все женщины, и я ее в этом ни капли не осуждаю. Кстати, вы не знаете, куда она делась?
Р и х т е р. Пойду поищу, а заодно и немного пройдусь.
Уходит.
С п е р а н с к и й остается один.
Лунный свет. По пляжу, ковыляя, бредет
А н д р о н о п у л о. Он сильно пьян.
А н д р о н о п у л о (останавливаясь напротив С п е р а н – с к о г о). Все сгнило и превратилось в труху. Я сам видел. Андронопуло не какой-нибудь безмозглый дурак, он сам все все видит и пробует на язык. Повторяю вам, – все опоры прогнили, и мы с вами повисли в воздухе, как мотыльки. Нет, не как мотыльки, а как голуби в голубятне. Вы понимаете, о чем я говорю? Андронопуло всегда говорит то, что видит. Он сам все щупает и пробует на язык. Скоро всех нас пощупают и попробуют на язык. Там, в воде, где ходят стаями хищные рыбы. Вы не видели случайно моего Сашку? Не видели? И Василиса Ивановна тоже не видела. Никто не видел нашего Сашку. Наверное, он опять пошел встречать последний троллейбус. Пойду и я, а вы тут пока посидите. Может быть, вернется Мария Петровна. Она тоже, наверное, пошла кого-то встречать. (Пьяно смеется.) Андронопуло не обмануть, он видит, что все прогнило и превратилось в труху.
Уходит.
С п е р а н с к и й (после паузы). Что он там такое говорил про Машу? Как странно, но отсутствие жены тревожит меня больше, чем отъезд дочери. Пойду и я к троллейбусной станции, в эту ночь все равно не уснуть.
Уходит.
Свет луны. Появляется О л ь г а. Подходит к эстраде,
садится на освободившееся место.
О л ь г а (некоторое время молча глядит на луну). Я чувствую необыкновенную легкость. Как птица, парящая высоко над землей. Как белый голубь, покидающий родное гнездо, свитое на краю седого утеса. Как голубка. Я голубь. Я голубка, вынужденная улетать далеко-далеко. Туда, где все еще неизвестно, все дышит тайной и закрыто неведомыми горизонтами. Я лечу к неведомым горизонтам, и знаю, что это правильно, потому что в гнезде оставаться нельзя. Гнездо скоро рухнет в пучину, и от него не останется ничего, кроме перьев и пуха на краю мрачной скалы. Кроме мокрого следа, который вскоре смоет волнами. Я кружу над водою, я издаю призывные крики, но никто на них не обращает внимания. Такое ощущение, что все заранее смирились с бедою. Все словно бы специально желают погибнуть, и этим доказать что-то важное, то, что, живя жизнью обычной, они доказать никогда не сумеют. (Задумывается). Как странно, но папа у меня совсем не спросил, собираемся ли мы с Владимиром пожениться. Ему, наверное, все равно. Или, может быть, он действительно хочет, чтобы я улетела. Как голубь. Как голубка, покидающая родное гнездо.
Некоторое время сидит молча.
Свет луны. Появляется С а ш а.
О л ь г а. Где ты был, Саша?
С а ш а. Я встречал последний троллейбус.
О л ь г а. Ты верен себе.
С а ш а. Я всегда верен себе.
О л ь г а (помолчав ). Да, я это знаю. Ты знаешь, Саша, я уезжаю.
С а ш а. Нет, ты не уезжаешь, – ты улетаешь.
О л ь г а (удивленно). Откуда ты догадался?
С а ш а. Я знаю о тебе все.
О л ь г а. Ты не можешь знать обо мне все.
С а ш а (упрямо). Нет, я знаю о тебе все. Я знаю, какого цвета у тебя глаза, какие песни ты поешь по утрам, и какой помадой ты мажешь губы. Я даже знаю, сколько родинок у тебя на спине, и какой они формы, – там, под левой лопаткой, где сама ты не можешь увидеть.
О л ь г а (после паузы). Ты влюблен в меня, Саша?
С а ш а. Нет. Просто ты мне очень нравишься. Иногда. Тогда, когда не хочешь никуда уезжать. Особенно с этим Владимиром. (Отрывисто.) Не верь ему, Оля, он обманет тебя! Я знаю таких, они способны только срывать цветы.
О л ь г а (смеется). Что-что срывать?
С а ш а. Цветы. Цветы наслаждения. Он натешится, и бросит тебя.
О л ь г а (тихо). Ты хочешь, чтобы я осталась?
С а ш а. Нет не хочу.
О л ь г а. Почему?
С а ш а. Ты сама знаешь, почему. Потому что тогда ты погибнешь.
О л ь г а. Так что же мне делать?
С а ш а. Не знаю. Я вообще уже с некоторых пор ничего не знаю и не понимаю вокруг.
О л ь г а (с любопытством). А зачем ты каждый вечер встречаешь троллейбус?
С а ш а. Последний? Я не знаю, зачем. Возможно, я хочу встретить там человека, который бы мне все объяснил. Почему за весной приходит лето и осень, почему у тебя на спине родинка в форме звезды, и почему я не могу с тобой уехать отсюда. (Доверительно.) Знаешь, они считают меня сумасшедшим.
О л ь г а. Кто?
С а ш а. Мать, и этот Андронопуло, ее новый муж. Он каждый день залезает на утес, и смотрит на сваи, которые поддерживают в воздухе дачу.
О л ь г а. И что же он там увидел?
С а ш а. Он говорит, что сваи совсем прогнили, и дача держится неизвестно на чем. На честном слове, или на злости.
О л ь г а. Это, Саша, давно всем известно. Это тайна полишинеля.
Появляется В а с и л и с а И в а н о в н а.
В а с и л и с а И в а н о в н а. Где ты был, Саша, опять встречал свой последний троллейбус?
С а ш а (тихо). Да, мама, я опять встречал свой последний троллейбус.
В а с и л и с а И в а н о в н а (всплескивая руками). О Боже, Саша, но почему именно последний троллейбус; почему не первый и почему не второй? Ты болен, Саша, тебе надо делать электрошоковую терапию. Я не вижу, Саша, иного выхода. И профессор из области думает то же самое.
С а ш а (так же тихо). Как скажите, мама, вам с профессором, конечно, виднее.
В а с и л и с а И в а н о в н а (обращаясь не то к луне, не то к небесам). О Господи, Саша, нам с профессором, конечно, виднее! Но ведь после электрошоковой терапии ты станешь совсем другим человеком, и тебя придется возить на коляске. А я не хочу возить тебя на коляске, я хочу видеть тебя молодым и здоровым. Одно слово, Саша, одно лишь только твое слово, и не будет ни электрошока, ни областного профессора. Ну хочешь, я стану перед тобой на колени!? (Падает на колени.)
С а ш а (все так же тихо). Я не могу сделать этого, мама. У меня остался только этот троллейбус, все остальное вы у меня уже отобрали.
В а с и л и с а И в а н о в н а (вскакивая с колен, хватая Сашу за руку). Что мы у тебя отобрали, мерзавец! Нет, ты мне немедленно обьясни, что мы такое у тебя отобрали? (Тянет С а ш у домой.)
С а ш а (увлекаемый В а с и л и с о й И в а н о в н о й). Я не могу объяснить этого, мама.
О л ь г а остается одна.
Светит луна. Над морем стоит тишина. О л ь г а некоторое время сидит на эстраде, а потом прыгает вниз, и медленно идет в сторону дачи, пока тьма не поглощает ее.
Появляется С п е р а н с к и й. Он неуверенно бредет по пляжу, не разбирая дороги. Навстречу ему из темноты выходит М а р и я П е т р о в н а. Волосы ее растрепаны, она явно пьяна.
С п е р а н с к и й (удивленно глядя на М а р и ю П е т р о в н у). Маша, это ты? Где ты была? Ответь мне, Маша, прошу тебя, не молчи!
М а р и я П е т р о в н а (улыбаясь С п е р а н с к о м у). А, это ты! Какой чудный вечер, не правда–ли? И это море, и эта луна, все такое тихое и не слышно ни звука. (Неожиданно смеется.) Ты искал меня, милый?
С п е р а н с к и й (трясет ее за плечи). Опомнись, Маша, ты ведь мать взрослой дочери! Ответь мне, Маша, где ты была? Я искал тебя по злачным местам, я оббегал весь город, и один Бог знает, что пережил!
М а р и я П е т р о в н а (удивленно). Ты искал меня по злачным местам? Но зачем, милый, зачем ты это делал?
С п е р а н с к и й (отчаянно). Потому что я люблю тебя, Маша! Потому, что ты мать взрослой дочери. Потому, что ты мне изменяешь.
М а р и я П е т р о в н а (удивленно). Я? Тебе изменяю? Но это, милый, совсем не так, это неправда, ты не должен верить таким небылицам. Пойдем, милый, домой, пойдем, уже поздно, а завтра утром тебе обязательно надо написать что-нибудь гениальное. (Берет С п е р а н с к о г о под руку, и, нетвердо ступая, ведет его в сторону дома.) Ах, милый, ну что за луна сегодня, и этот свет, все от него, и все скоро пройдет.
Оба уходят в тень.
Пляж пустой и залит лунным светом.
КАРТИНА ТРЕТЬЯ
Ночь. Пляж. Светит луна.
На эстраде А н д р о н о п у л о и К о р е ц к и й
возятся с занавесом.
Напротив эстрады, на пляже, в беспорядке расставлены
несколько стульев, на которых сидят С п е р а н с к и й,
Р и х т е р и М а р и я П е т р о в н а.
За эстрадой шум и движение.
М а р и я П е т р о в н а. Что это за странная идея – устраивать представление ночью?
Р и х т е р. Это все Владимир придумал.
С п е р а н с к и й. Не ночью, а в полночь, это большая разница.
М а р и я П е т р о в н а. Почему большая разница?
С п е р а н с к и й. Потому что в этом заключен большой смысл. Полночь означает перелом, переход от света к тьме, падение в бездну, из которой, возможно, уже не удастся вырваться.
Р и х т е р. Или как переход от бодрствования – ко сну. Никогда не знаешь заранее, проснешься ты утром, или останешься витать в мире снов. В мире призраков и вечных иллюзий. Который, очевидно, и есть то, что мы называем смертью.
М а р и я П е т р о в н а. Не нравятся мне эти мысли. Все это звучит как-то фатально.
Р и х т е р. Это опять же задумка Владимира. Он ведь тоже писатель, и тоже ищет новые формы. Он хочет, чтобы стихии природы, день, ночь, близость моря и безмолвие полночи участвовали в сегодняшнем представлении.
М а р и я П е т р о в н а (С п е р а н с к о м у). А что это за пьеса, о чем в ней говориться?
С п е р а н с к и й (небрежно). Так, безделица. Пьеса о переломе в жизни писателя. Впрочем, все это известно исключительно со слов автора. Нам он пьесу свою не читал. Возможно, он написал сам о себе.
М а р и я П е т р о в н а. О переломе?
С п е р а н с к и й. Да, о переломе, который неизбежно приходит к любому из нас. Который неизбежно ставит перед нами все те же вопросы, волнующие людей во все времена: «Быть или не быть?», «Любить, или не любить?», «Уходить или остаться еще немного?». Впрочем, потерпи, скоро мы все сами увидим.
Из-за эстрады доносятся возбужденные голоса В л а д и м и р а, О л ь г и и В а– с и л и с ы И в а н о в н ы.
М а р и я П е т р о в н а (удивленно). И Василиса Ивановна там играет?
Р и х т е р. А как же, она здесь, по слухам, главное действующее лицо. Владимир и Ольга исключительно на вторых ролях, для придания колорита главной фигуре.
М а р и я П е т р о в н а. Она что, играет мужчину? Вы говорили, что пьеса о переломе в жизни мужчины.
С п е р а н с к и й. Я говорил, что пьеса о переломе в жизни писателя. Василиса Ивановна играет писателя.
М а р и я П е т р о в н а. Как так писателя?
Р и х т е р. Очень просто: писателя-мужчину, занятого поиском новых форм. Неужели женщина не может играть писателя?
С п е р а н с к и й. И не искать новые формы?
М а р и я П е т р о в н а (она сбита с толку). Разумеется, может. Однако все это, повторяю, очень странно.
С п е р а н с к и й. Потерпи еще немного, и все поймешь.
(Начинает хлопать в ладоши.)
Р и х т е р и М а р и я П е т р о в н а присоединяются к нему, и тоже начинают хлопать в ладоши.
Р и х т е р (кричит). Музыка, музыка! Полночь пробила, просьба начинать представление!
Из-за занавеса поочередно показываются испуганные головы О л ь г и, В л а д и м и р а и В а с и л и с ы И в а н о в н ы, потом исчезают. Слышится возбужденный шепот.
К о р е ц к и й и А н д р о н о п у л о уходят с эстрады и присоединяются к з р и т е л я м.
Занавес открывается.
На сцене, за письменным столом, рядом с горящей свечой, с пером в руке, перед склянкой с чернилами и кипой белых листов В а с и л и с а И в а н о в н а в просторном белом балахоне, спадающем до самой земли и закрывающем ноги. На голове у нее лавровый венок.
В а с и л и с а И в а н о в н а (завывая, глядя на луну). О поиски новых форм! О нелегкая доля быть современным писателем! О вы, Байрон, Шекспир и Пушкин, о ты, божественный Гомер! Все вы, мои собратья-писатели! Я занят теми же поисками, которыми занимались и вы! Как и вы, я страдаю в безмолвной полночи, и тщетно обмакиваю перо в склянке с густыми чернилами, ожидая, когда же ко мне придет вдохно­вение!
Яростно опускает перо в чернила.
Я жду тебя, о божественное вдохновение! Я ловлю твой приход, и готов измарать кипу листов бумаги в предвкушении тайных, невероятных открытий! Я знаю, что должен создать нечто новое, такое, чего люди не видели еще никогда.
1 2 3 4 5