В этой неведомой дали верняком имелся немец. Или немка. Вот откуда это странное чувство, будто приехал не в чужие края, а к себе домой. Приходила и другая мысль: просто тут, в отличие от Москвы, действительно спокойно. Бытовое благополучие - вот чем проще всего можно бы это объяснить. Но ему больше нравилась теория наследственной памяти.
Любвеобильная соседка, резко изменившая свое поведение после неудавшегося покушения на его невинность и всю дорогу больше не проявлявшая свою повышенную сексуальность, вышла проводить, опять растрогалась чуть не до слез, даже поцеловала на прощание. И он опять обругал себя за невнимание. Не захотел утешить бедную бабенку, так хоть бы поласковее с ней...
Поезд ушел, и он остался один на пустой платформе. Закрытые торговые киоски мертвенно поблескивали витринами, и никого вокруг, ну, совсем никого, будто все это - декорация, а не вокзал города с полумиллионным населением.
Спустившись с платформы в ярко освещенный подземный зал, Сергей по-привычке поискал глазами, куда бы присесть: поезда на Бремен надо было ждать полтора часа. Вспомнил, что и в прошлый раз так же вот искал скамью, и еще тогда, ничего не найдя, полтора часа простоял у стенки. Ничего не изменилось за два года, будто он только вчера здесь был. И родной показалась та же самая рекламно-патриотическая надпись на стене: "Fremdes Feuer ist nicht so hell als daheim der Rauch" - "На чужбине огонь не так ярок, как на родине дым".
Пристроившись в ожидании под этой надписью, он принялся размышлять о том, как сойдет с поезда в Бремене, да как разыщет дом Виктора, да как увидит Эмку... На том воображение зацикливалось, и он знал - почему. Что себя-то обманывать? Эмка и есть та главная цель, ради которой он кинулся в эту дорогу. Не будь Эмки, отбрехался бы и от друга Мурзина, и от богатенького Костика. Друг Виктор? Написал бы ему письмишко, в крайности позвонил бы и тем утешился.
Потом он выкроит день, съездит в Ольденбург, отдаст пакет какому-то Клаусу, возьмет ответную посылку и вернется в Бремен, к Эмке. Может, так-то и не получится, но, черт возьми, что-то же получится, и он обязательно досыта нагуляется с Эмкой по ганзейскому городу Бремену, в котором, как мудрено пишут путеводители, "открытость и урбаничность увязываются с созидательностью и дружелюбной дистанцированностью, причина которой кроется в коммерсантской трезвости и определенной доле сухой ментальности"... Бог мой, чего только не наворочено в путеводителях! Тогда как для него важно одно: здесь живет Эмка...
- Добрый человек даст сигарету? - услышал вдруг тихую вкрадчивую просьбу.
Открыл глаза, увидел рядом девушку в мятом мужском пиджаке и коротких, по щиколотку, брюках. Длинные волосы космами спадали на плечи. Но больше всего Сергея поразили глаза - пустые, безмерно уставшие.
- У меня нет, я некурящий, - растерянно сказал он.
Девушка равнодушно отвернулась и пошла, еле переставляя ноги, в другой конец этого чистого, светлого зала.
"Наркотики", - решил Сергей. Ничем другим нельзя было объяснить это дикое явление в такой благополучной Германии.
Сонная одурь отлетела, и почему-то возникло тревожное чувство. Вспомнился Мурзин с его наставлениями: "Задание у тебя простое, но если расслабишься перед заграничной экзотикой, забудешься, ну там сболтнешь или сделаешь чего лишнего, то могут быть неприятности. Повиснут на тебе, не отмахнешься. Почувствуешь слежку - мотай домой. Сразу же..."
"Кому я нужен? - возражал Сергей. - Там никто ни за кем не следит". "Ошибаешься, следят и там. За теми, кто их интересует..."
Пока что никто им не интересовался. Кроме разве вагонной спутницы. Но что взять с оголодавшей бабенки? Проводник в вагоне? Эта девчонка? Смешно даже... Вон тот мужик в рабочей куртке и спортивной шапочке, что все время поглядывает в его сторону? Но мало ли кто на кого глядит...
Нет, не получалась у него настороженность, как он ни настраивал себя на нее. Вокруг были люди как люди, без каких-либо шпионских пристрастий.
Он снова на какое-то время закрыл глаза. И опять услышал тихий вопрос:
- Вы едете в Бремен?
Теперь перед ним стоял тот самый мужик в рабочей куртке.
- Почему вы так решили?
- Видел, как вы смотрели расписание.
- И что из того?
- Так ведь я тоже еду в Бремен. Вместе веселей.
Он демонстративно тряхнул сумкой, в которой что-то звякнуло. И только теперь Сергей разглядел, что человек этот явно навеселе. А он-то думал: за ним наблюдает. А мужику просто собутыльник нужен.
- Боюсь, что не смогу составить вам компанию. Сплю на ходу.
- Нельзя спать, проспите. В Бремене остановка только на две минуты, не как у вас.
- У кого "у вас"?
- У русских. Я сначала подумал, что вы - немец, говорите чисто. А теперь гляжу - не-ет. Я русских давно изучаю.
- Зачем?
- Они моего отца убили. Пуля попала прямо в лоб.
- Сочувствую, - сказал Сергей, раздумывая, как бы отделаться от этого попутчика. Злопамятные выпивохи - самые непредсказуемые существа. Начнет еще выяснять отношения...
- Выпьем и помиримся. Вон вы как хорошо говорите по-немецки. Чистый немец. Жили в Германии?
- Сам выучился.
- Талант! - восхитился немец, заставив Сергея по-доброму вспомнить московских фирмачей-полиглотов, накачавших его языковой практикой. Сергей совершенно не помнил, что они с ним делали в его кибернетическом беспамятстве, но делали, видно, на совесть.
На платформу они поднялись эскалатором. Короткая лестница, до того неподвижная, сама собой поехала, как только они подошли к ней. И остановилась, когда сошли с последней ступеньки. На платформе было довольно прохладно, и захотелось опять вниз, в душный уют вокзала. Но Сергей знал: нельзя уходить. Поезда в Германии в самом деле хотят с точностью до секунд и стоят самую малость. Одни пассажиры сошли, другие сели, и тут же отправление.
Поезд, бесшумно подкативший к платформе, состоял всего из четырех вагонов. За стеклянными раздвижными дверями купе - шесть мягких кресел. Сергей рассчитывал, что соседи по купе не больно-то дадут болтать словоохотливому соседу. Но вагон, куда они вошли, оказался полупустым, и в купе кроме их двоих никого не было.
- Ганс Грамс, - представился веселый попутчик, расстегивая сумку. И заинтересованно покосился на Сергея. - Красивое имя, не правда ли? Единственное чего-то стоящее, наследство от отца. С таким именем мне бы в артисты. Представляете афиши? Во-от такими буквами...
Сергей в свою очередь назвал себя и сел в мягкое кресло, откинулся к такой же мягкой спинке, закрыл глаза. Подумал, что теперь бы в самый раз отключиться под тихое шуршание вагона. "Пусть себе болтает, а я подремлю". И тут же услышал, как стукнула о стол бутылка, сухо щелкнули пластмассовые стаканчики. И забулькало, запахло знакомо. Вермут, по запаху определил Сергей. И не удержался, посмотрел. Точно, вермут, литровая бутылка с яркой коричнево-красной этикеткой.
- Раньше я не любил русских. Отца убили. Пуля - прямо в лоб...
- Где убили?
- На войне. Город у вас такой, не выговоришь - Днепродзержинск.
- А у меня на войне деда убили. Осколком в живот. Так что нам теперь?..
Ганс заелозил бутылкой по столу.
- Выпьем и помиримся. Прозит!
Он подвинул к Сергею налитый стакан, не дожидаясь, когда тот возьмет его, выпил свое. И Сергей тоже выпил. Вино было ароматным, в меру терпким, успокаивающим, таким, что захотелось повторить. Он подвинул свой стакан вплотную к бутылке, и Ганс понял как надо, налил.
"Теперь пускай мелет, что хочет", - подумал Сергей, откидываясь к спинке кресла. Первое время он слушал, как сосед бессвязно, по-пьяному ругал кого-то, потом...
Потом ему опять привиделась Эмка. Вот чего он никак не ожидал от себя в свои-то тридцать семь - влюбиться. И в кого? В девчонку, на пятнадцать лет моложе. Можно, конечно, чем угодно называть это - увлечением, флиртом, просто беганием озабоченного петуха за молодой курочкой. Но творилось с ним ни на что не похожее. Никаких эротических сновидений. А будто сам собой влез в него образ Эмки и является, когда захочет, томит душу.
Может, это и не любовь вовсе, а колдовство какое?.. С женой Татьяной, во всяком случае, было не так. Он просто хотел ее. Тоже бредил ею, но все в сексуальном плане. А тут до сих пор чувствовал неловкость, когда вспоминал ту единственную близость, которой вроде как и не было. И Эмка ни разу не дала понять, ни словом, ни полсловом. Хотя могла бы и намекнуть. Ведь после того сколько они гуляли по Бремену, взявшись за руки.
Картинки остались в памяти, как врезанные. Вот они идут по знаменитой Betcherstrasse, улочке в сто шагов, считают музеи, театры, галереи, пивные бары, торговые лавки с находящимися тут же мастерскими... Вот стоят в толпе на крохотной квадратной площади, слушают трезвон знаменитых бременских колокольцев. Трезвон так себе, с нашими ростовскими звонами смешно даже сравнивать, но он косится на Эмку и чувствует настоящий восторг... Вот они рассматривают Бременских музыкантов, отлитых в бронзе: на невысоком постаменте у здания ратуши сказочные осел, собака, кошка, петух.
- Многие сейчас идут и едут сюда, как эти Бременские музыканты, говорит Сергей. - За счастьем.
- Это ты о нас с Виктором? - смеется Эмка.
- А что? Виктор, пожалуй, собака, а ты - кошка.
- А ты - петух?
Он замирает. Что это - намек, напоминание? И вздыхает:
- Я, наверное, осел...
И опять Эмка смеется, и ямочки на ее щеках становятся такими, что хочется тут же, прямо сейчас, поцеловать их...
Он очнулся оттого, что услышал знакомое имя.
- Горбачев - вот это человек, хоть и русский. Всех спас...
- Горбачев? Спас? Кого?
- Теперь мы не боимся атомных бомб. Теперь мы, немцы, объединились.
- Вас-то он спас, а мы который год не отчихаемся.
Фраза эта очень заинтересовала Ганса. Глаза его заблестели, он открыл рот с явным намерением начать политическую дискуссию. Но тут в коридоре послышались тяжелые шаги, громкие голоса. Стеклянная дверь с треском распахнулась и в купе втиснулся здоровенный немец с красным ремнем через плечо - контролер. Другой остался в коридоре, вел он себя так, будто стоял на стреме, - то и дело крутил головой направо-налево. И началась молчаливая, холодная, даже обидная своей механистичностью процедура проверки билетов. Вел себя контролер настолько строго, что Сергей на всякий случай достал паспорт, положил на стол.
К его удивлению, документом заинтересовался не контролер, а пьяненький сосед, быстро протянувший к нему руку. Сергей успел раньше и сунул паспорт обратно в бумажник. Это почему-то обидело соседа. Он демонстративно налил только себе, выпил, убрал бутылку, отер стол ладонью и уставился в окно. А за окном было уже совсем светло, вдоль ровного пустынного шоссе тянулись ряды домиков с занавесочками, с калиточками и чистенькими палисадниками. И ни души возле домов. Прямо-таки сонное царство, а не пригород громадного города.
Сергей постоял на опустевшем перроне, пооглядывался. Немногие пассажиры, сошедшие с поезда, быстро втянулись в раскрытые двери вокзала. Ганс вышел одним из первых и будто провалился. Исчез как-то не по-русски. Там, если уж выпили да поговорили, не убегают не попрощавшись.
Было неуютно от непривычного безлюдья. Не то что поговорить, спросить не у кого. Хотя спрашивать вовсе не требовалось. Сергей знал: по ту сторону вокзала, на площади, такси искать не придется, они всегда там, в любое время дня и ночи, и всегда свободны. Дороговато на такси? Ну да за счет богатенького Костика можно и пошиковать.
Уже входя в вокзал, краем глаза он заметил какого-то подозрительного типа, направившегося следом. У него была примечательная черная борода, закрывавшая лицо чуть не до глаз.
Вокзал был почти пуст, и если бы не тот бородач, уставившийся на него, Сергей сразу бы пошел к такси. А тут решил переждать. И он нашел скамью, уселся, намереваясь пересидеть тут ранние часы. И вдруг услышал над самым ухом:
- Русский господин никак забурел?
Сергей вздрогнул, сразу вспомнив наказ Мурзина: "Ни с кем не знакомиться, не ввязываться ни в какие истории". Оглянулся, увидел бородача и заорал:
- Виктор, черт тебя дери! Откуда ты взялся?
- Тебя встречаю.
- Я же не сообщал.
- Жена сообщила. А рассчитать, когда ты здесь будешь, проще простого.
- А я тебя не узнал. Бородища...
- Да и я не сразу. Какой-то ты не такой. Пуганый.
- Чего это?
- Откуда мне знать? Раньше ходил - нос кверху, никого, кроме себя, не видел, а тут все оглядываешься.
Сергей подумал, что надо бы последить за собой. Если уж Виктор заметил, то заинтересованные наблюдатели, о которых предупреждал Мурзин, тем более усекут. Подумал и тут же опять оглянулся. И нашелся, чем оправдаться.
- А Эмка сейчас спит?
- Наверное, спит.
Спит так спит. Обидно, конечно, могла бы и прервать сон девичий по такому случаю, приехать вместе с братом на вокзал. Хотя, если подумать, с чего бы? Его прихватило, но это вовсе не значит, что и ее тоже.
Пока ехали в стареньком "Фольксвагене" Виктора по пустынным улицам, он все пытался погасить свою обиду, прикидывал, как войдет в дом и холодно поздоровается с Эмкой. Пускай позлится.
Было уже совсем светло, фонари не горели, но сплошные ряды магазинных витрин все были ярко освещены изнутри. На улицах ни души, и эти живые витрины, горящие неизвестно для кого, оставляли впечатление ирреальности.
Виктор жил далеко, на окраине города, в новых кварталах района Остерхольц, похожих на московские новостройки. Но подъезд, куда они вошли, не напоминал московские подъезды. Чистеньким лифтом поднялись на четвертый этаж, шумно ввалились в такую знакомую Сергею просторную прихожую. Все тут было, как в прошлый раз: белые двери на кухню и в комнаты, встроенный шкаф для верхней одежды, фибровое ведерко для зонтов, всегда пустовавшее, поскольку ни Виктор, ни Эмка никак не могли привыкнуть пользоваться этой принадлежностью немецкого быта. И тот же большой стол, на котором уже было что-то, накрытое белой скатертью. Новой была только полочка на стене, и на ней в аккуратной картонной рамочке чей-то портрет. "Эмка!" - сразу решил Сергей и шагнул к полочке. И ахнул: Горбачев!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34