Они выбрались из-под навеса мокрые, измазанные грязью, задыхающиеся от едкого дыма и гари. Вид леса был ужасен. Вместо деревьев торчали из черной земли черные высокие колья.
Сизов шагнул к Чумбоке, чтобы обнять его, поблагодарить. И застыл, услышав детский плач: "Уа-а! Уа-а!" В ужасе он бросился на этот плач, перепрыгивая через змейки огня и дыма. Возле озерца увидел двух обгоревших зайцев. Они терли черными лапами глаза и совсем по-детски всхлипывали. Время от времени высоко подпрыгивали, падали на бок, дергались и снова подпрыгивали.
- Совсем глаза пропади, - сказал Чумбока.
Он постоял, посмотрел на зайцев и пошел собирать брошенные в грязь вещи.
Сопки, еще утром бывшие неописуемо красивыми, теперь словно бы съежились, возвышались оплывшими куполами. Еще утром они прикрывали одна другую, сливаясь в общем зеленом море, теперь же стояли отчужденные одна от другой, и даль была открыта взору, задымленная черная даль...
* * *
Чумбока вел себя странно. Отошел в сторону и замер, подняв голову, то ли вглядываясь в затянутое дымкой небо, то ли прислушиваясь к чему-то. Постояв, он обошел Сизова и Красюка, обессиленно сидевших на обгорелых кочках, пошел в другую сторону и застыл там в той же напряженной позе.
- Человека кричала, - наконец объяснил он. - Слухай, слухай...
Сизов прислушался, точно так же подняв голову. Тишина, казалось, была полная, только шелестел ветер в обгорелых кустах да с той стороны, куда ушел шквал огня, доносился отдаленный шорох, похожий на шум дождя.
- Ничего не слышу.
- Раньше кричала, когда была огня.
- Мало ли кто мог кричать. Косуля, например. В огне-то и медведь заревет.
- Человека кричала, человека, - раздраженно ответил Чумбока, поворачиваясь из стороны в сторону. - Где? Тама? - показал он на черную стену леса.
- Не знаю, я ничего не слышал. Может, ты? - повернулся Сизов к Красюку.
- Мы же в болоте лежали. Уши мхом забиты.
- Тама! - уверенно определил Чумбока. И, подхватив карабин, пошел к лесу, словно туманом затянутому остывающим прозрачным дымом.
- Погоди, я с тобой, - крикнул Сизов.
Чумбока оглянулся, сердито отмахнулся рукой.
- Иди нет! Ваша костра нада.
После пережитой пытки огнем разжигать костер казалось нелепостью.
- Ночь будет, дождя будет, холодно будет, - снова прокричал Чумбока и скрылся за прореженным частоколом деревьев.
К удивлению Сизова, не сгоревшего сухостоя в лесу оказалось предостаточно. Они с Красюком быстро натаскали большую кучу хвороста, разожгли костер. Принесли с болота по большой охапке мха и обессиленно повалились на него, будто свершили бог знает какую тяжелую работу.
Чувствовал себя Сизов гораздо лучше, чем вчера: прокатившийся огненный вал основательно прогрел его, прогнал простуду. Оставалась только слабость. Но он знал: слабость пройдет, если хорошенько поспать.
Сейчас, в ожидании Чумбоки, уснуть не удавалось: мешал острый запах гари. Разговаривать с Красюком ни о чем не хотелось. И он лежал с открытыми глазами, глядел в темнеющее небо и безвольно следил, как сами собой ворочаются в голове мысли.
Думалось о том, что теперь, хочешь не хочешь, им с Красюком придется возвращаться на вахту к Дубову, что срок им, конечно, добавят, но, может, не такой уж большой, если самим вернуться, а не дожидаться, когда изловят... Но прежде надо наведаться в Никшу, навестить Татьяну Ивакину, сообщить ей, геологу, о касситерите, найденном у Долгого озера. Пусть именно она заявит о месторождении, пусть это будет последним Сашиным открытием... Оттуда же, из Никши, можно будет позвонить Плонскому. В поселке горный комбинат, там всегда была хорошая связь с райцентром. Пускай прокуратура сама ловит Хопра, унесшего золото...
Что-то тяжелое упало на землю, взметнув пыль, и Сизов очнулся. Было темно. Возле догорающего костра стоял Чумбока, смотрел в огонь. Красюк, свернувшись, спал неподалеку, громко храпел.
- Нашел? - спросил Сизов, вставая. Он, заснувший, чувствовал себя неловко перед неутомимым нанайцем.
- Моя найди, - устало сказал Чумбока и принялся подкладывать сучья в костер.
- Что это было?
- Человека была. Совсем мертвая.
- Какой человек? Откуда?
- Злая росомаха. Бандита. - Палкой, которую собирался положить в костер, Чумбока показал на Красюка. - Стреляла его.
- Хопер? Это же Хопер стрелял. Он умер?
- Умерла, умерла. Дыма много, дышать не моги, тама лежи.
- А где его ружье? - Сизову все не верилось, что это именно Хопер. Ты не принес?
- Не нада бери, - назидательным тоном сказал Чумбока.
И Сизов понял: действительно, не надо. В Никше спросят: чье ружье? Хопра? А где Хопер? Умер?.. Сам?.. Или помогли?.. Поди докажи.
- А... золото?..
Чумбока ткнул рукой себе под ноги, и Сизов только теперь разглядел валявшийся на земле вещмешок. Осторожно, словно это был раненый зверь, подошел к нему, поднял. Мешок был тяжелый, одной рукой не удержать.
И тут, словно почувствовав, о чем речь, зашевелился Красюк. Увидел вещмешок в руках у Сизова, вскочил на ноги.
- Это же мой сидор! Видишь, пестрый, из камуфляжки? Тот самый, что Хопер унес...
Он попытался схватить вещмешок, но Сизов отвел его руку в сторону.
- А где Хопер? - Красюк испуганно заоглядывался. И уставился на Чумбоку, догадавшись, в чем дело. - Ты его нашел?.. Убил?..
- Дурак ты, Юрка, - сказал Сизов. - Задохнулся он. Дымом. Не выбрался из пожара.
- Точно?
- Так Аким говорит. А я ему верю. Живого он притащил бы сюда.
- Зачем? - испуганно воскликнул Красюк.
- Так уж он устроен.
- А рыжевье, значит, принес? Ну, молодец!..
Красюк боком, словно опасался, что его оттолкнут, обошел Сизова, присел над вещмешком, торопливо начал развязывать туго стянутые лямки. Руки у него дрожали, пальцы срывались с узла. Тогда он вцепился в узел зубами. Развязал, и выхватил сверток, упакованный в полиэтилен.
- Оно! - сказал с придыхом. Обессиленно сел на землю и повторил, лыбясь во весь рот: - Оно самое... Теперь поделим...
- Об этом надо Акима спросить, - сказал Сизов.
- Чего это?!. Мое ведь...
- Было твое. Но ты его отдал Хопру.
- Он сам...
- А теперь это нашел Аким. Ему и решать.
- Ладно. На троих поделим.
Он зло посмотрел на Чумбоку, но тот не обернулся, занятый костром.
- Утром разберемся, - сказал Сизов.
Красюк помолчал, покачивая на руке тяжелый сверток, и сунул его обратно в вещмешок.
- Ладно, утром поделим.
- Юра, не теряй головы. Это же не манная крупа - на глазок-то делить.
- Тогда я его сам понесу.
Сизов засмеялся.
- Все двадцать килограммов? С раненой рукой? Нам ведь далеко идти.
- Тогда один пакет возьмешь ты, а другой пусть будет у меня.
- Как скажет Аким.
- Аким, Аким! - разозлился Красюк. - Да ему рыжевье до лампочки. Верно? - повернулся он к Чумбоке.
- Верно, верно, - закивал Чумбока. И добавил замысловатое: - Моя деньга бери хорошо, чужая деньга бери нет.
И он принялся раскладывать на земле оленью шкуру, которую достал из своей громадной торбы.
- Нада спи...
Тихая глухая ночь обволакивала землю стойким запахом гари. На западе розовели низкие тучи, подсвеченные уходящим пожаром. Там волчьими глазами вспыхивали огоньки: пламя взбиралось по склону отдаленной сопки. А вокруг костра стеной стояла напроглядная тьма, не полная ночных шорохов, как обычно в тайге, а совершенно безмолвная, могильная.
Казалось бы, только и спать в такую ночь. Но Сизов, как ни старался, уснуть не мог. В голове вертелись странные мысли о высшей справедливости, которая все-таки существует и в конечном счете наказывает зло. И думалось о непомерной чуткости людей, живущих в согласии с природой. Было совершенно непонятно, когда и как Чумбока услышал крик в горящем лесу. Все вокруг трещало и гудело. Лежа под навесом, зажимая голову охапками сырого мха, он, Сизов, не слышал ничего, кроме стука своего сердца. Потому что был занят только собой. А Чумбока и в такую минуту оставался словно бы частью этого леса, страдающего, но живого...
- Иваныч, спишь? - услышал он тихий шепот. Красюку тоже не давали уснуть свои думы. - Ты чего будешь делать с рыжевьем-то?
- Я тебе говорил: сдам, - помолчав, ответил Сизов.
- Ты чего, в самом деле веришь, что оно достанется государству?
- А то кому?
- Да кому угодно. Тоннами золото у государства растаскивают, и хоть бы хны.
- По акту сдам.
- Акты тоже пропадают.
Сизов и сам боялся того же. Но ему непременно надо было откупиться, чтобы, как обещал Плонский, поскорей освободиться и довести до конца начатую с Сашей разведку у Долгого озера. Теперь он знает: касситерит там есть. Но теперь знает еще и о золотом ручье...
- Чумбока свою долю тоже, всего скорей, сдаст. И тебе бы тоже...
- Чего ж мы тут загибались?
- А можно сделать так, что ты один все сдашь. Придешь, заявишь: не мог-де, стерпеть обвинения в краже золота и бежал потому, что хотел найти пропавшее, снять с себя подозрение...
Красюк промолчал. Встал и так же, ничего не говоря, принялся подкладывать в костер ветки. Наконец сказал:
- А потом? Кому я нужен на воле с пустым карманом да с судимостью?
- Судимостью нынче никого не удивишь...
- Так ведь такой лафы больше не подвернется.
Он со злостью бросил в костер палку, которой ворошил угли, снова улегся.
- Что-нибудь придумаем, - сказал Сизов.
- За нас все продумано.
- Все, да не все. Спи пока. Завтра поговорим.
Красюк матерно выругался.
- Уснешь тут. Сперва душу вынет, а потом - спи...
- Спи, спи, - ласково, как ребенку, сказал Сизов. - Утро вечера мудренее.
На рассвете пошел дождь. Чумбока учуял его еще до того, как упали первые капли, разбудил Сизова и Красюка, заставил их сесть спина к спине, сам сел и накинул на головы оленью шкуру.
Дождь был сильный, но недолгий, не погасил костер.
- Куда иди, капитана? - спросил Чумбока, когда они встали, размялись после неудобного сидения.
- Мы - в Никшу. Пойдешь с нами?
- Пойдешь, пойдешь. Патрона нада, кухлянка нада...
- Чего ты за меня решаешь? - внезапно обиделся Красюк.
- А тебе больше некуда идти.
- Все равно спросил бы...
Сизов засмеялся.
- Экие мы гордые.
- Не гордые, а все равно нечего за меня командовать.
- Вот тебе раз. А я думал: тайга тебя кое-чему научила. Собирался дело предложить.
- Какое дело? Что ночью говорил?
- То само собой...
- Ну?
- Я еще подумаю, годишься ли. И ты тоже подумай.
- О чем?
- О будущем. О чем еще?
- Начал, так уж давай продолжай.
- Сейчас идти надо. Потом поговорим.
Весь этот день пробирались они по остывающей гари. Лишь к вечеру, перейдя широкое каменистое русло мелководной речушки, оказались в зеленом лесу, не задетом черным крылом пожара. Сизов чувствовал себя совсем здоровым: парилка пошла на пользу.
На следующую ночь наломали для подстилки ароматных веток пихты. У Чумбоки в торбе нашлось по куску прокопченного мяса. Для заварки чая сушеная трава тоже нашлась. Насытившись, разлеглись на мягких ветках. И тут Красюк спросил:
- О каком деле говорил-то?
- О старательстве.
- По тайге мотаться?!
Красюк даже привстал от негодования.
- Старательство - это не только поиски золота, но и добыча.
- Было бы где добывать.
- Я знаю одно место.
- А может, там нет ничего.
Сизов достал из кармана небольшой узелок, развязал.
- Это, по-твоему, ничего?
На тряпице поблескивали три самородка - два размером с ноготь, а один большой, почти с наручные часы.
- Откуда? - выдохнул Красюк.
- Оттуда. Вот я тебе и предлагаю: сдавай золото, освобождайся и... сколачиваем артель. Я, ты, Аким... - Сизов обернулся к Чумбоке. - Ты как, согласен?
Чумбока взял крупный самородок, осмотрел его со всех сторон, понюхал, попробовал на зуб и положил обратно.
- Моя охотника.
- Хороший охотник при артели - то, что надо.
Чумбока вздохнул, ничего не ответил, потянул на голову оленью шкуру.
- Ну, чего молчишь? Пойдешь в артель?
- Моя думай, - глухо ответил Чумбока.
- А ты как? - повернулся Сизов в Красюку.
- Моя тоже думай, - засмеялся тот.
- Ну, думайте. А я спать буду. - Он резко повернулся на бок, зашуршав ветками пихтовой подстилки, выругался. - Другие бы прыгали от радости, а они думают. Мыслители... Впрочем, думайте, идти еще далеко.
Он прислушался, ожидая ответа. Чумбока тихонько похрапывал. Что с него взять? Человек не от мира сего. Но молчал и Красюк, и это удивляло.
Сизов решил до самой Никши больше не заговаривать на эту тему. Пускай сами соображают. С этой мыслью он уснул. И спал крепко и спокойно, как не спал уже очень давно.
* * *
"Три солнца", как говорил Чумбока, шли они по тайге. Лишь "четвертое солнце" высветило в распадке извилистую линию узкоколейки.
К вечеру того же дня они были в Никше, разбросавшей одноэтажные окраинные домики по склону сопки. В центре поселка тянулись ряды белых двух-трехэтажных блочных домов. На фоне крутого затененного склона они выглядели театральной декорацией. За домами гигантскими ступенями взбирались в гору тоже ослепительно белые в лучах солнца корпуса обогатительной фабрики. Там, за ними, во тьме, это Сизов знал, находились глубоченные карьеры, на дне которых ковши экскаваторов выгребали из тела горы раздробленный взрывами темно-бурый, твердый, как гранит, оловянный камень - касситерит. Самосвалы везли этот камень к верхнему корпусу комбината и сбрасывали в бункер, где касситерит дробился в крошку, пригодную к дальнейшей обработке. Он и сейчас громыхал, этот бункер, оттуда на всю округу разносились хруст и чавканье, будто в глубине бункера сидел ненасытный зверь, жадно грызущий камни.
Чем ближе подходили они к крайним домам поселка, тем все больше охватывали Сизова волнение и тревога. Редкие прохожие с интересом посматривали на экзотического вида троицу, но всеобщего внимания, чего больше всего опасался Сизов, не было. Что из того, что черны и оборванны: люди из тайги пришли. Если сами пришли, значит, все в порядке, бывает хуже.
Татьяна, вдова Саши Ивакина, жила на окраине в двухквартирном домике, четвертом от коновязи - шершавого, изгрызенного лошадьми бревна, лежавшего на низких стойках посередине улицы. К этой коновязи когда-то они, возвращаясь из экспедиций, привязывали лошадей и шли к нему, к Саше, пить чай, отмываться и отогреваться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24