— Кроме, разумеется, тех редких вещей, которые ни продаже, ни обмену не подлежат — только даренью; ну, речь-то сейчас не о них, речь о цене. И мы, милая, ее тоже платим — вместе с теми, кто приходит за ответами. Хочешь узнать будущее — загляни в прошлое. А прошлое у тех, кто приходит, обычно мутное, ведь и являются сюда люди несчастные, даже если сами считают себя счастливцами, каких поискать. И вот в них-то, в их прошлое, нам надобно окунуться, испить той водицы, чтобы узреть будущее. Сами-то они всей правды никогда не расскажут. Приходится нам в душу к ним заглядывать. Разные для того способы есть, в свой срок я тебе о них расскажу. Только каким ни пользуйся — радости от этого заглядывания мало. А без знания о прошлом — глубоко, по-настоящему будущего не увидишь».
О чем говорила Хуррэни, Иллэйса поняла не сразу. Первые предсказания были легкими, не требовали больших усилий. И это хорошо. Если бы всякий раз приходилось так вот в человеческую душу заглядывать… недолго бы Иллэйса пробыла иб-Барахьей, совсем недолго.
Но на сей раз без тягостного, выворачивающего душу «гляденья» было не обойтись. Она знала это с самого начала.
Но знать — одно, а видеть — другое.
Иллэйса для того и пришла сегодня вечером к шулдару… ну, не только для того, конечно; она себя не обманывала, нет: она ведь … знала…… об этом — … знала…. А потом, когда семя Иллеара излилось в нее, вместе с семенем в Иллэйсу вошло прошлое шулдара, — чтобы позже, во сне, предстать перед ее внутренним взором.
Теперь этот сон надлежало вспомнить.
«Так все сложно? — спросила когда-то Иллэйса у Хуррэни. — Неужели нет других способов?»
«Другие — еще сложней, милая. Или ненадежней. Не тревожься, со временем ты узнаешь все их, до последнего. И прочие тебе понравятся еще меньше».
Как-то она там сейчас, у темного пруда?..
Иллэйса прогнала и эту мысль.
И тогда вся жизнь Иллеара Шестого по прозвищу Кровавый Садовник, сына Су-Л'эр Воинственной, отца Ай-Кинра, развернулась перед ее внутренним взором — так распускается едва дождавшийся первых лучей солнца цветок… так раскрывает свой капюшон потревоженная змея-монахиня.
Иллэйса упала в эту жизнь, словно в мутный омут: без надежды вынырнуть. Она не видела, но сердцем переживала все самое важное для Иллеара: тягостное детство, вечные напоминания матери о том, что он — будущий шулдар и должен вести себя подобающим образом; уроки, уроки, уроки… — выматывающие, кажущиеся бессмысленными; слухи, будто Су-Л'эр тайно договаривается о чем-то с извечными врагами Тайнангина, Иншгурранским королевством и Трюньильским герцогством; первая влюбленность и горечь первого предательства; ночные гости, которые приходили в материнские покои и уходили, никем, кроме Иллеара, не замеченные; дочь советника ар-Раэна, синеглазая Дания, с которой Иллеар тайно встречался более полугода; война с «диким» Тайнангином; первый человек, которого Иллеар убил собственноручно, — юный кочевник с изумленным взглядом и ниточкой крови на губах; попытка советника ар-Раэна поднять бунт — к счастью, неудачная; казнь бунтовщиков; Су-Л'эр с помощью тогдашней иб-Барахьи находит для наследника невесту; первая настоящая любовь — не влюбленность и не страсть, но именно любовь; рождение сына; смутные вести из-за Сломанного Хребта от отрядов, которые продолжают совершать набеги на земли Иншгурры и Трюньила; жена узнает об измене и через своих людей отравляет любимую; отряды из-за Хребта просят о помощи — Су-Л'эр обещает, но пока помочь не может; смерть жены, после которой долгие годы ходят слухи… разные слухи; неожиданно проснувшийся интерес к сыну — это так странно: вдруг почувствовать себя отцом! и пытаться дать мальчику то, чего сам был лишен; отряды из-за Хребта просят о помощи; умирает мать; местные вельможи пытаются диктовать ему свои условия, по сути, берут власть в державе в свои руки; встреча в полдень в дворцовом саду Бахрайда — тогда там собрались почти все противники Иллеара… и почти все, кто был ему верен, кто не побоялся обнажить оружие и принять на душу кровь… кровь… кровь!, кровь на лепестках роз, алое на алом, если не приглядываться — и не заметишь; с тех пор в народе его называли не иначе, как Кровавым Садовником… с тех пор много всего произошло, и он научился скрывать собственные боль, и страх, и неуверенность, и одиночество — научился скрывать, потому что иначе было нельзя: эти люди, все, кто вверил себя его милости, кто молился вместе с ним на закате и на рассвете, они надеялись на него… и они уничтожили бы его, если бы Иллеар проявил слабость; Иллеар — не проявлял, не позволил себе прирасти душою к кому бы то ни было, стал отчужденнее вести себя с сыном, часто менял женщин, верных людей держал на некотором расстоянии; поехал в оазис Таальфи, к провидице, только потому, что этого ожидали; чтобы не привлекать внимания, намеренно взял немного людей; передал власть на это время сыну; попал в засаду; убегая, оказался в вымершей деревушке; добрался-таки до оазиса и, похоже, встретил там свою любовь, вторую настоящую любовь в своей жизни («Так вообще бывает, мама?» — «Бывает, сынок, бывает. Но не со всяким. Любовь — это чудо, дар небес. Иному не повезет с нею. А иной и пройдет мимо, не заметит». — «Как можно не заметить чудо?!» — «Если не верить в него». — Давний, полузабытый разговор, когда Су-Л'эр еще позволяла себе говорить с сыном по душам…)
Иллэйса вынырнула из чужих воспоминаний — задыхаясь от пережитого, дрожа всем телом, будто загнанная антилопа. Потянулась за чаем — на столике было пусто.
— Данара!
Тишина.
«Раньше за ней такого не водилось. Неужели этот юный тайнангинец, о котором Данара мне все уши прожужжала и которому отдала свою кровь, так на нее подействовал? Но она знала, что мне потребуется помощь. И обещала к утру вернуться».
Иллэйса медленно встала с каменного кресла и подошла к парапету. Небо сулило к вечеру бурю — короткую, но яростную. Ветры шептали о том же. На площадке было холодно, первые лучи солнца уже освещали ее, но ни капельки не согревали. Чай, вот что сейчас необходимо Иллэйсе! Несколько чашек обжигающего, терпкого чая…
— Данара! Да где ж тебя джиэммоны но!..
И вот тогда раздался крик.
* * *
Они столкнулись у выхода из гостевых покоев. Иллеар отметил, что мастер битв одет, словно и не ложился. Но на расспросы времени не было. Крик оборвался, перешел в едва слышные отсюда рыдания, — только это почему-то не успокаивало.
— В шатре целительницы! — воскликнул Эминар ал-Леад, когда они выбежали из башни.
Шулдар уже и сам видел: туда спешили «сестры» — растрепанные, отчаянно, будто собирались взлететь, машущие на бегу руками; одна споткнулась и упала, но никто не помог ей подняться. Самые быстрые из служительниц уже ворвались в шатер — и оттуда донеслись новые крики.
Иллеар поспешил туда же, вслед за мастером битв. Хотя было уже ясно: они все опоздали, самое страшное случилось.
— Стойте! Где иб-Барахья?! — Это Ламбэри Безжалостная со своими девицами. Йор-падды не намного отстали от первых «сестер», но, в отличие от них, были вооружены и предельно собранны. — Немедленно позовите иб-Барахью!
— Я здесь, Ламбэри. В чем дело?
Она подошла незаметно, все в том же зеленом платьице и кожаных сандалиях. Только лицо осунувшееся, побледневшее. Иллеар едва сдержался, чтобы не обнять ее за плечи или — лучше — — поднять на руки и унести прочь отсюда, уложить в постель, накрыть одеялом и строго-настрого велеть: «Пока не отдохнешь как следует!..»
Он мотнул головой, прогоняя неуместные мысли, и услышал, как Безжалостная повторяет:
— Да, провидица, ты не ослышалась. Я хочу, чтобы никто не входил в шатер, а те, кто уже вошел, немедленно покинули его. Змейка!
Чующая кивнула:
— Это совершенно точно: ночью здесь был человек, в которого вселился джиэммон. Мне нужно осмотреть место убийства, чтобы сказать больше.
— Что с моим сыном?! — не выдержал наконец Эминар ал-Леад. Голос его сорвался, старый мастер битв откашлялся, потом повторил, уже тише: — Он жив?
Ламбэри странно посмотрела на него:
— Он спит.
— Спит?!
— Вчера, — спокойно разъяснила иб-Барахья, — его напоили маковым молоком, чтобы можно было влить в вены раненого свежую кровь.
— Но так вы только убьете его! Я знаю нескольких лекарей, они пытались, и не раз… — Эминар ал-Леад замолчал и только обводил пустым взглядом лица «сестер».
— А наши целительницы не раз таким образом спасали людей.
Иллеар решительно вмешался:
— Так или иначе, кровь уже влили и Джализ всего лишь спит. Я хочу услышать другое: что это за история с джиэммоном? Откуда бы он здесь взялся?
— Его, — сказала Ламбэри, — внес в оазис один из вас. Ты, Ваше Могущество, или твои спутники.
— Вздор!
— Вы ведь ночевали в той заброшенной деревушке — накануне сражения, в котором погиб почти весь твой отряд?
— И что же?
Безжалостная объяснила. Тем временем йор-падды окружили шатер и заставили служительниц выйти за пределы этого круга. Змейка нырнула под полог, возле которого уже басовито гудели огромные, черные мухи. И вонь стояла такая, какая бывает на поле боя — после боя.
— Это ошибка! — повторил Иллеар. — Ни я, ни мои спутники просто не могут…
— Тогда кто убил целительницу и «сестру»?! — резко оборвала его Безжалостная. — Следы четкие, Змейка уловила их даже на расстоянии.
— К кому же они ведут?
Чующая, услышав вопрос, ответила из шатра:
— Слишком много времени прошло. И тот, в ком сидел джиэммон, знал, что делает. Он принес с собой дурман-траву, которая стерла почти все следы.
— Тогда с чего вы взяли, что это был именно одержимый джиэммоном, а не обычный убийца?
Ламбэри снисходительно усмехнулась:
— Все просто. Ваше Могущество. В оазис прибыли только мы да вы. Один из вас одержим. Кто же убил? Случайный убийца, набредший на Таальфи и сейчас скрывающийся в барханах? Тогда почему бы не обвинить в этом меня или, скажем, иб-Барахью? Ты забываешь, что самое простое объяснение — самое верное. А вот утверждать, будто ни один из вас не одержим, ты не можешь до тех пор, пока Змейка не проверит вас.
— Она проверит этих людей не раньше, чем они перестанут быть паломниками! — твердо сказала иб-Барахья. — Таков закон — и никому не позволено его нарушать. Ты знаешь это, Безжалостная.
— Знаю, провидица. Закон есть закон.
И тут они услышали хриплый, срывающийся голос Джализа:
— Ты… снова… т-ты…
Змейка выглянула из шатра:
— Он проснулся и бредит. Ламбэри, наверное, к нему уже можно пропустить целительницу… — Чующая осеклась, сообразив, что целительница уже там: лежит, мертвая. — Ну, кого-нибудь, кто успокоил бы его. Тела накрыты, он их не заметит, но я боюсь, что…
Безжалостная повернулась и приказала своим девицам вынести убитых из шатра.
— Я пойду к нему. — Эминар ал-Леад направился к пологу, не взглянув ни на Ламбэри, ни на провидицу. Йор-падды не осмелились его остановить, даже вечноулыбчивая телохранительница.
А Джализ все бормотал:
— Куда же?. , зачем? зачем зачем зачем?! Что она тебе сделала?!
— Тише, сынок, тише. Это я. Все уже закончилось.
— … что она тебе сделала?! … что?! что!!! Кто?! Где Данара?
Иллеар заметил, как вздрогнула иб-Барахья. В этот момент йор-падды как раз проносили мимо них второе тело: убитых было двое, целительница и «сестра». Стало быть — именно Данара, которой пришелся по сердцу юный ал-Леад.
— Где она?! — закричал тот из шатра.
Йор-падды вздрогнули, самодельные носилки качнулись, и из-под покрывала выметнулась рука — перепачканная кровью, но не на это обратил внимание Иллеар.
— Шрамы! — Он присел на корточки и внимательнее осмотрел эту посеревшую, с бурыми подсохшими пятнышками руку. — Откуда бы могли взяться шрамы?
— Она дала свою кровь, чтобы спасти его, — тихо сказала иб-Барахья.
— Где она?! — не унимался в шатре Джализ. — Где?! Куда?!
Иб-Барахья на пару мгновений закрыла глаза и, Иллеар видел это, сжала руки в кулаки. Потом как ни в чем не бывало стала отдавать распоряжения «сестрам»:
— Дайте ему макового молока и посмотрите, можно ли переносить больного. Если да — поместите в башне. Все это… — она указала на шатер, — сжечь. Твоей чующей больше ничего там не нужно, Ламбэри?
Змейка, изрядно побледневшая от увиденного и от криков Джализа, развела руками.
— Закон есть закон, — сказала вдруг Безжалостная. — Если ты запрещаешь мне провести испытание… если закон запрещает мне провести испытание — что же, пусть так. Ты ведь понимаешь, что отныне все здесь, в Таальфи, рискуют своей жизнью? Ты ведь понимаешь это, провидица?
— Понимаю, — бесстрастно ответила иб-Барахья. — Но закон есть…
— Я знаю, знаю! Поэтому прошу тебя принять клятву паломников — от меня и моего отряда.
Йор-падды ошарашенно уставились на Безжалостную. Принести клятву означает отложить оружие, сдать его «сестрам», которые упрячут все мечи и луки в башне — и не вернут, покуда паломники не соберутся покинуть оазис! А ведь в Таальфи — одержимый, уже убивший двоих!
— Я приму клятву.
Иллеар слушал, как вслед за иб-Барахьей воительницы повторяют: «… не злоумышлять против иб-Барахьи и обитателей оазиса…» — и нутром чувствовал: нити судьбы сплетаются в слишком уж тугой клубок. Ламбэри знает, что делает.
Или думает, что знает.
Он смотрел, как йор-падды поднимаются вслед за служительницами к башне, чтобы оставить там оружие, смотрел на хрупкую фигурку отдающей распоряжения иб-Барахьи, — и холодный, липкий, неистребимый страх овладевал им. Не за себя. Не за ал-Леадов.
За нее.
С самого детства он знал, как следует поступать в таких случаях. Действовать! Страх можно перебороть, только если идешь ему навстречу, принимаешь вызов. Именно за эту черту характера шулдара почитали как человека решительного, она же укрепила его силу воли. Порою говорили, что Его Могущество способен переупрямить и заставить сдвинуться с места даже гору.
Иллеар повернулся к Безжалостной, и ее телохранительница тотчас шагнула вперед, заступая путь. Шулдар не сомневался: даже без сабли эта вечноулыбчивая способна на многое.
1 2 3 4 5 6 7 8