Где-то за горизонтом хлопнул приглушенный расстоянием выстрел, и почти сразу – еще один.
– Вот тебе и татары, прости Господи, – широко перекрестился боярин Умильный и спрыгнул на землю.
– Может, то воевода Данила Чулков? – предположил Трифон. – Его князь с детьми боярскими и казаками отсылал куда-то…
– Его Юрий Иванович вперед, на Астрахань посылал, а не назад. Стало быть, иные людишки в здешних землях балуют.
– Так ведь из пищалей палят, Илья Федотович, – напомнил отрок. – Знамо, стрельцы это, московские. У ногайцев пищалей отродясь не случалось.
– У янычар османских они случаются, – хмуро вздохнул боярин. – Кто бы ни был, а на нашей земле против братьев наших кто-то меч поднял. Посему на заводных коней всем пересесть немедля. Рогатины разобрать, щиты в руки взять, колчаны раскрыть. Телеги вперед пускайте, до разъезда касьяновского. Нагоним скоро.
Воины зашевелились, разнуздывая коней, отпуская подпруги, снимая седла и перекидывая их на свежих скакунов, что с самого утра шли налегке позади повозок. Спустя четверть часа витязи снова поднялись в стремя. Теперь головы людей были укрыты остроконечными шлемами, левые бока – круглыми тополиными щитами, над всадниками холодно сверкали широкие наконечники рогатин. Разогревая лошадей, Илья Федотович поначалу вел свой отряд рысью, потом перешел на галоп. Вскоре они промчались мимо обоза, вскидывая вывороченную копытами сырую землю, нагнали разъезд.
Боярин остановился рядом со старым воином, натянул поводья, заставляя замереть норовистую пегую кобылку.
– Все еще стреляют, Илья Федотович, – тихо сообщил Касьян. – Но редко. Видать, мало стрельцов осталось. А татары нападать пока страшатся, стрелами закидывают. Издалека добить желают.
– Думаешь, татары? Может, черемисы или вотяки опять взбунтовались?
– Нет, боярин, ногайцы. Мы дальше немного прошли, там трава низкая, до колена только. Стало быть, стойбище неподалеку, улус малый. Давно стоят, с самой весны. Прибрежную степь уже один раз протравили, и новая травка нарастает. Мыслю, больше двух сотен нукеров в этом роду не наберется. Табуны слишком маленькие, раз начисто степь не вытравливают. А у нас под рукой полсотни ратных людей. Коли при обозе никого оставлять не станем, справимся. Да и стрельцы помогут.
– Обоз без стражи оставить? – Боярин вздохнул. – А вдруг разорят?
– А чего в нем брать, Илья Федотович? – пожал плечами старый воин. – Лошадей заводных с собой возьмем. Повозки пустые, полоняне старые. Их и вязать никто не станет, веревки пожалеют. А там души христианские гибнут.
– Стрельбы не слышно, – неожиданно отметил боярин Умильный. – Коли спасать их, Касьян, то сейчас. Бери всех, выступаем.
Однако, как ни торопились воины на выручку своим сотоварищам, отряд пошел неширокой рысью – все прекрасно понимали, что перед возможной схваткой лошадей утомлять нельзя. На загнанном скакуне в бою долго не проживешь. Где-то через полверсты высокий ковыль сменился сочно-зеленой молодой порослью, с широкими листьями тюльпанов и низкими стебельками бессмертника, похожими на болотный мох. Лошади пошли ходче, быстро проскакивая пологие впадины и стремительно взметываясь на взгорки. Боярин Умильный, поначалу державший рогатину в руке, зацепил ратовище31 за петлю и опер его о стремя. Никаких признаков близкого врага – темных полос у горизонта, звуков продолжающегося боя, вытоптанной земли. А уж очень далеко стычка случиться не могла – выстрелы не были бы слышны.
– Касьян, разверни холопов, – приказал Илья Федотович, переводя скакуна на шаг.
Компактный отряд кованой конницы вытянулся в широкую цепь, всадников друг от друга отделяло полсотни шагов. Лошади двигались не торопясь, отдыхая и даже успевая пощипывать траву. Таким образом удавалось прочесывать полосу почти в версту шириной. Люди внимательно вглядывались по сторонам, но ничего необычного пока не замечали.
– Еще пару верст пройдем – и поворачиваем, – решил боярин. – Похоже, опоздали мы с подмогой.
– Нехорошо, Илья Федотович, коли стрельцы безвестно сгинут, – покачал головой старый воин. – Хоть тела надобно найти, земле по христианскому обычаю предать, весть печальную до родичей донести.
– Степь велика. Что иголку в ней искать, что людей, все едино. Бог все видит, он невинные души и примет.
– Илья Федотович, нашел! – Самым зорким оказался узкоглазый черноволосый Родион, явно доставшийся матери от какого-то заезжего татарина.
Боярин дал коню шпоры, подскакал ближе, спрыгнул на траву. Здесь валялось трехперое древко татарской стрелы32, надломленное посередке. Причем слом был белым, совсем свежим. А сбоку – грязная полоска. Похоже, кто-то наступил на воткнувшуюся в землю стрелу. Татарин выдернул наконечник, а порченое древко бросил. Боярин прошел по траве в одну сторону, в другую, заметил темное поблескивающее влагой пятно, наклонился…
– Кровь! – Илья Федотович выпрямился, оглянулся на место, где нашлось древко. В глубь степи стрелец идти не мог, стало быть, двигался к Волге. И прямая линия, проходящая от стрелы до пятна, точно указывала его путь. Боярин молча поднялся в седло, пустил скакуна широким шагом. И вскоре увидел то, что искал: распластанное среди травы тело, покрытое множеством порезов и запекшейся кровью.
По своему извечному обычаю, степняки не оставили на покойнике ничего – ни украшений, ни нательного креста, ни даже исподней одежды. Татарам годилось все – сами не наденут, так невольникам отдадут. Стрелец уже не шевелился и вроде как не дышал.
– Последний, видать, из московитов, – пробормотал Касьян, спрыгнул к бедолаге, перекрестился, потом наклонился к телу, вглядываясь: – Никак жив еще? Гляди, кровь струится у виска. Здоров бугай. Как такого бабе-то выносить удалось?
И действительно, росту в стрельце имелось никак не меньше косой сажени 33 – боярин Умильный подобных богатырей вообще ни разу в жизни не встречал. Разве в былинах слыхивал, как ездили средь далеких предков этакие воины, защищая слабых и карая посягавшую на честных людей погань. До Святогора стрельцу было, конечно, далеко, но на Илью Муромца или Никиту Кожемяку походил вполне. Илья Федотович перекрестился, дивясь странному явлению, а Касьян тем временем вернулся к лошади, развязал узел чересседельной сумки.
– Думал, уже и не понадобится, а вот гляди ж ты. Ладно, сейчас мы ему разрезы-то порошком ноготковым присыплем 34, дабы кровушка более не текла да антонов огонь не разгорелся. А теперь мхом болотным зажмем, да и тряпицей чистой подвяжем…
Лекарь что-то негромко забормотал, и боярин тут же насторожился:
– Ты, Касьян, свои заговоры языческие брось! Молодцу, гляди, вот-вот пред Господом предстать придется, а на нем колдовство твое грехом несмываемым висеть станет.
– Не придется, батюшка Илья Федотыч, – поднялся воин. – С него крови как с быка натекло, а он дышит еще. Теперича и подавно на поправку пойдет.
– Странный он какой-то, боярин, – встрял в разговор неугомонный Трифон. – Бритый, волосы короткие, как после траура 35. Может, и не русский вовсе?
– Молод еще, хоть и амбалист 36, – покачал головой Касьян. – Брить пока нечего… Но не татарин, точно
– Может, опричник? – предположил холоп. – Немец? Их у государя много служит.
– Откуда здесь кромешники? – покачал головой боярин. – Да и стрелять из пищалей немцы отродясь не умели. Сказывали, в Лифляндии нанимали для войны с литовцами кого-то из далекой неметчины, с тамошними пищалями. Но и те по двое ходят и гуляй-городом биться не способны. Как он, Касьян, живой еще?
– Дышит, Илья Федотыч.
– Ну, коли так, придется с собой забирать. В разум придет, сам расскажет. Раз с ногайцами воевал – стало быть, свой, хоть поляк, хоть кромешник, хоть и немец. Слезай, Трифон, с коня, скидывай седло.
– А почему сразу я, батюшка Илья Федотыч?
– А потому как умный больно. Языком молоть горазд, теперь ногами поработай.
Недовольно бурча под нос, холоп расседлал коня, отдал справу Родиону, взял скакуна под уздцы. Воины подняли раненого на лошадиную спину, уложив прямо на потник, так, что затылок оказался на крупе, а ноги свисали по сторонам от шеи. Перекинули один ремень под коленями и через холку; двумя другими, пропущенными под брюхом, привязали раненого, чтобы не упал. Двинулись в сторону обоза. Про татар более никто не поминал – может, их и набиралось в улусе не более двух сотен, но проливать кровь в жестокой сече смысла не имело. Стрельцов спасать поздно. Следовало подумать о своем обозе и освобожденных из неволи полонянах. Путь к родным очагам предстоял еще ох какой неблизкий.

Глава 5
СВИЯЖСК

Прежде чем уложить раненого на телегу, боярин Умильный приказал освобожденным невольникам нарвать травы. Поверх жалобно похрустывающего толстого и мягкого слоя пахнущего пряностью ковыля кинули чепрак 37, на который и уложили стрельца, прикрыв его бухарским ковром, обычно расстилаемым для боярина. Положили в рот немного меда, влили чуть-чуть воды, да так и оставили, положившись на волю Господа. Почти три дня подобранный в степи бедолага никак не привлекал к себе внимания – лежал, аки остывший мертвец, не издавая ни возгласа, ни стона. Касьян во время дневок и перед ночлегом понемногу отпаивал его водой, мясным отваром, пытался давать мед. Еду раненый не выплевывал, но и голода никак не проявлял. Однако старого воина интересовали больше не слова, а повязки на добром десятке поверхностных, но кровяных ран. Из-под тряпок по вечерам ничего не сочилось – ни сукровицы, ни гноя, и лекарь, удовлетворенно кивнув, возвращался к своему ложу. На четвертый день, вскоре после полудня, с трясущейся повозки послышался стон, и обоз, уже ступивший на земли бывшего Казанского ханства, немедленно остановился. Воины столпились возле ратника, впервые открывшего свои карие глаза.
– Ну-ка, – раздвинув холопов, протиснулся вперед Илья Федотович, – дайте на болезного взглянуть, словом добрым перемолвиться. Хоть узнаю, что за человека выхаживаем. Слышишь меня, служивый? 38 Зовут тебя как?* * *Нынешнее пробуждение далось Андрею куда легче, нежели в прошлый раз. Никакой боли он не чувствовал – тело словно качалось в теплой ванне, расслабляющей и ласковой, а потому ни руки, ни ноги двигаться не желали, язык не шевелился и даже веки разомкнулись с огромным трудом. Но когда глаза все-таки раскрылись, Андрюша Матях сразу пожалел, что остался жив: над ним склонился загорелый, бородатый, зеленоглазый, наголо бритый мужик в шитой серебряной нитью тюбетейке 39.
«Плен… – понял Матях. – Все это будущее, забросы в прошлое и прочая лабуда были всего лишь бредом, глюками после ранения. На самом деле абреки взяли меня и сейчас начнут развлекаться».
– Зовут, зовут тебя как? – пробился к разуму настойчивый бас, и Андрей попытался упрямо мотнуть головой:
– Ничего не скажу!
На деле с губ сорвался только тихий шепот: «Не… скажу…»
– Не скажет? Чего не скажет? – не понял боярин. – Имя свое молви, имя. Кто ты? Православный чи нет? Немец? Русский?
«Немец? – Несмотря на всю тяжесть положения, Матях мысленно усмехнулся. – Откуда здесь немцы? Или „чехи" кого-то для выкупа украсть хотели, а я по пути попался?»
– Русский, – выдохнул Андрей, ни при каких обстоятельствах не желая отказываться от высокого и почетного звания. – Русский я, слышите, русский!
– Русский! – наконец различил хоть что-то внятное Илья Федотович, и воины так же облегченно загалдели. – Русский он, понятно?! А вы – немец, немец. Откель будешь, служивый? Смоленский, вятский, рязанский, московит? Али из Новагорода приплыл?
Половина вопросов прошла мимо сознания сержанта, но главное он понять смог: тому, что он русский, абреки почему-то обрадовались. Может, его вывезли в дружественный аул? Или он в Моздоке, в палате с кем-то из «наших» «чехов»? За бандитов ведь далеко не все дерутся…
– Где я? – прошептал он.
– Не бойся, – кивнул Илья Федотович. – Свои мы, православные…
И он размашисто перекрестился.
– Моздок? – предположил Матях, впервые увидевший перекрестившегося чеченца. – Санчасть ОМОНа? Или в аэропорт везете? Я тяжелый? Ничего не чувствую. Я на обезболивании?
Боярин Умильный, в свою очередь ничего не понявший из множества сорвавшихся с уст стрельца слов, растерянно закрутил головой:
– Чего это он, Касьян?
– Да опять в беспамятство впал, батюшка Илья Федотыч. Слаб больно. Почитай, вся кровушка из него вытекла. Не едина неделя пройдет, пока новую накопит.
– Ништо, – отмахнулся боярин. – Главное, не басурманина вороватого подобрали, православного. Как в разум окончательно придет, так и узнаем, кто таков. Пока подстилку травяную поменяйте в телеге, да и с Богом, дальше двинемся.
Еще на три дня ополченцы оставили Андрея в покое, лишь иногда по-дружески улыбались, ловя на себе взгляд карих глаз, да Касьян продолжал выкармливать, как малютку-несмышленыша, по чуть-чуть наливая в рот теплого бульона и скармливая большими ложками приторно-сладкий цветочный мед. Матях приходил в себя все чаще и чаще, проваливаясь в забытье на считанные часы. Сил шевелиться у него не имелось, но трясущаяся телега постоянно перекидывала голову вправо, влево и обратно, и сержант смотрел во все глаза, никак не веря тому, что представало перед ним.
А видел Андрей лихих всадников, одетых в сверкающие, любовно начищенные кольчуги, с саблями у пояса и тугими колчанами на крупах коней. Воины не походили на тех, кого он видел в исторических фильмах – суровых, бывалых мужей в шлемах, с топором за поясом, со щитом и копьем в руках. У этих же шлемы болтались на луках седла, круглые щиты висели на боках коней с левой стороны, копья с длинными широкими наконечниками вообще ехали на телегах, а суровых, в смысле бородатых, воинов набиралось меньше половины. Большинство составляли веселые безусые юнцы, они о чем-то со смехом болтали между собой, а порой внезапно срывались с места и уносились в степь за появившейся вдалеке дичью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9