И тебя тоже судьба заберет у меня. Ты принесешь мне много боли, но сладкой боли. Ночью я приду за тобой, ты должен выйти из этой ямы.Она тихо скользнула к двери, а Куроедов, почему-то опустошенный и смертельно усталый, медленно опустился на пол. В воздухе еще чувствовался еле слышимый запах какой-то горькой травы, похожий на запах полыни, и сухая ладонь Кассандры все еще лежала у него на руке.— Александр, — услышал сквозь сон Куроедов тихий торопливый шепот, — проснись…Он попытался вскочить на ноги, но покачнулся, избитое и занемевшее тело плохо слушалось его.— Обопрись на меня, и идем. — Кассандра на мгновение коснулась ладонью щеки Куроедова, и у него остро и сладко защемило сердце. — Не бойся, стражники спят. Я угостила их таким вином, от которого они будут храпеть всю ночь… Идем.Ночь была теплой. Легкий ветерок с Геллеспонта доносил запах погасших костров и полоскал белье, развешанное для просушки в узких переулочках города. Бесшумной тенью скользнула кошка, где-то вдали взвизгнула во сне собака. Луна казалась плоским медным диском.— Идем, идем, — Кассандра потянула за руку Куроедова, — сюда.Перед ним неожиданно возникли мощные стены Пергама. Они прошли вдоль них несколько шагов и остановились перед узким входом, у которого дремал, прислонившись к камням, стражник.— Кто это? — спросонья пробормотал он.— Кассандра, протри глаза.— Ведешь к себе дружка, а? — добродушно ухмыльнулся стражник. — Царской-то дочке все можно…Коротким неуловимым движением, не размахиваясь, Кассандра дала стражнику пощечину.— Ты что… — замотал тот головой, но они уже были во дворце.— Идем, идем, — торопила Куроедова Кассандра, неслышно скользя по узким переходам.Он шел как во сне, не удивляясь, не ощущая всей фантастичности происходившего. Все было возможно, время и пространство ничего больше не значили, а здравый смысл остался где-то позади, в бесконечной дали. Он готов был идти так еще и еще, видя перед собой лишь тяжелую гриву рыжеватых волос и легкую узкую фигуру Кассандры. Он уже не думал о том, куда они идут, схватят ли его снова, и даже сыромятные ремни, чьи следы все еще саднили на руках и ногах, расплылись, стали нереальным воспоминанием, сном во сне. На мгновение Куроедов вдруг вспомнил, что через два месяца истекает срок написания плановой работы, а у него не написана и половина, но и институт, и сектор, и плановая работа больше не имели значения, превратились в пустые слова, в шелуху на губах.— Сюда, — сказала Кассандра и толкнула дверь.— Кто здесь? — испуганно вскрикнул в теплой темноте женский голос.— Зажги светильник, разбуди госпожу и выйди, — сурово сказала Кассандра.Послышался торопливый шорох, что-то скрипнуло, хрустнуло, в светильнике заплясал крохотный огонек. Старая чернокожая рабыня, опустившись на колени, завороженно, как кролик на змею, глядела на Кассандру и Куроедова.— Кто это? — послышался хриплый голос, и в комнату вошла немолодая женщина. Волосы ее свисали вялыми, полураспустившимися локонами, под глазами набрякли пухлые мешочки, и сползшая накидка обнажила полное плечо. — Кассандра? Ты? Зачем ты пришла ночью? Кто это с тобой? Уходи!— Прочь! — крикнула Кассандра рабыне и ударила ее ногой.Женщина тяжело дышала. Руки ее, которыми она все время пыталась поправить накидку, дрожали.— Кассандра, ты ведь не замыслила ничего дурного, нет? Я всегда жалела тебя, Кассандра…Кассандра сделала шаг навстречу женщине, и та отпрянула перед ней, прижавшись спиной к стене.— Нет, нет, не надо… А-а-а-а!.. — Крик был низким и хриплым.Женщина старалась вжаться в камень стены, спрятаться в нем, исчезнуть. Только бы не видеть глаз этой безумной, не слышать ее шагов.— Не кричи, Елена, — брезгливо сказала Кассандра, — я не собираюсь перерезать твое морщинистое старое горло. Ахейцы не сняли бы осаду, если бы им показали твою голову. Ты сама уйдешь к ним, сама бросишься на колени перед Менелаем, от которого ты удрала с моим братом десять лет назад, и уговоришь его снять осаду.— За что ты так ненавидишь меня? — медленно спросила Елена. — Что я тебе сделала?— Мне ничего, если не считать десять лет войны и трупы. Трупы… трупы… Земля Троада пропиталась соками человеческих тел, а стервятники с трудом летают от сытости. Трупы… Десять лет стоит в воздухе тошнотворная вонь от погребальных костров. Десять лет ревут жены по своим мужьям, а дети бегают по улицам без присмотра, как бездомные собаки. Нет, Елена Прекрасная, мне ты ничего не сделала, если не считать убитых братьев и того, что скоро весь Илион превратится в тлеющую головешку и даже пастухи будут обходить это богами проклятое место. — Смуглое худое тело Кассандры дрожало как в лихорадке, но низкий голос был насмешлив и нетороплив. — Тебя все называют прекрасной, дочь Тиндарея, но никто никогда не посмотрел на тебя открытыми глазами. Ведь ты уже не молода. Черты твоего лица огрубели, уголки губ опустились, ты стала полнеть. Ты некрасивая баба, Елена, ты сидишь часами перед своим медным зеркалом, воюя с морщинами. И из-за тебя десять лет идет война. Разве это не смешно? Разве не смешно, что мой брат Дейфоб, твой новый муж, гордится славой быть мужем Елены, но предпочитает не видеть тебя?Вот посмотри на этого человека, что я привела. Ему открыто будущее, и он подтвердит, что Троя будет разрушена. Уйди, пусть мы погибнем, но без тебя. Уговори Менелая уйти, а если он не может, уговори его пощадить в последний день хотя бы сам город и малых детей его. Ты ведь десять лет прожила среди нас, Елена Спартанская. Десять лет…Елена уже не дрожала. Она уселась на скамью, покрытую мягкой овчиной, спокойно прислонилась к стене и пристально глядела на Кассандру.— Мне жаль тебя, Кассандра. — Она презрительно улыбнулась. — Осса, молва, считает тебя пророчицей, но ты всего лишь высохшая от зависти неудачница. Что ты понимаешь в красоте? Ты думаешь красота — это гладкая кожа и шелковистые волосы, высокая грудь и стройные ноги? Ты глупая старая дева, Приамова дочь. Красива не та, что красива, а та, которую считают красивой. Я — Елена Прекрасная. И кто бы ни увидел меня, кто бы ни заметил мои морщины — никто не поверит своим глазам, а поверит молве. Раз она прекрасна, значит, она прекрасна. Я буду горбатой старухой, а люди все равно будут шептать и показывать пальцами: смотрите, Елена Прекрасная… Что, у нее горб? Да ты же слеп, тебе это кажется. Разве люди не зовут ее прекрасной?Ты гонишь меня из Трои, но я не уйду. Не я виновата в море крови. Я хотела уйти раньше, но и твой покойный братец Парис, и твой отец Приам взмолились: останься, не позорь нас. Для них их слава дороже крови, дороже родины. Пусть. Я обещала остаться и останусь. И я скажу тебе больше, Кассандра. Я не жалею о дне, когда Парис разложил передо мной подарки и стал пылко рассказывать о своей любви. Он плохо воевал, но всегда хорошо умел рассказывать. Он умел рассмешить меня. А женщины ценят это не меньше, чем боевые подвиги. Я не жалею, что покинула мужа, дочь Гермиону и родину и поплыла с ним в Трою. Муж? Мужей хватает, а родина… моя родина всегда со мной.Нет, Кассандра, ты глупа, если пришла ко мне. Разве твой отец не бросил в тюрьму старца Антенора, своего мудрого советника, который уговаривал его прекратить войну, отдать меня грекам и спасти тем самым Трою?Мне жаль тебя. Ты иссушена завистью и бессильной злобой, и вначале я испугалась. Я боюсь смерти, и мне показалось, что ты пришла убить меня. Иди, Кассандра, не бойся, я ни слова не скажу Дейфобу, моему мужу и твоему брату. — Она встала, уже больше не придерживая накидку, и вышла из комнаты.— Идем, Александр, — тусклым голосом сказала Кассандра, — она права… 7 Одиссей встал и обвел глазами вождей. Агамемнон примостился на скамье, поджав под себя одну ногу, и угрюмо вырывал из ушей волоски, которые росли на них седыми пучками. У Менелая, как всегда, был вид обиженного старого бородатого ребенка. Казалось, вот-вот он захнычет. Юный сын Ахиллеса Неоптолем выпячивал грудь, как петушок, а старик Нестор беспрерывно кивал головой, не то отвечая своим мыслям, не то от старости. На его светлом плаще темнели жирные пятна — старик ел жадно и неопрятно. Синон, ставший после смерти Паламеда базилевсом эвбейцев, смотрел на него преданно и ожидающе. «Это хорошо, — подумал Одиссей. — Все получится».— Говори, — хмуро приказал Агамемнон. — Ты просил собрать вождей, мы слушаем тебя.— Храбрые вожди, — медленно начал Одиссей и подумал: «Надо поторжественнее». — Бесстрашные и мудрые герои, чьи слова и дела войдут в века! Вот уже десять лет, как мы стоим у стен проклятого Илиона…— Это мы знаем без тебя, — буркнул Агамемнон и закашлял. Кашель мучил его уже несколько дней, и он зябко кутался в косматый длинный плащ.— Ты прав, о любимец богов, — быстро ответил Одиссей. — К сожалению, все мы слишком хорошо знаем, что стоили нам эти десять лет. Нет среди нас благородного Патрокла, могучего Ахиллеса и гиганта Аякса, сотни воинов окропили сухую землю Троады своей кровью, а город все стоит…— Это мы знаем без тебя, — снова сказал Агамемнон. Ему было холодно, хотелось лечь, накрыться с головой овчиной и опять погрузиться в дремоту, из которой его вырвал Эврибат, горбатый глашатай Одиссея.Старец Нестор по-прежнему кивал головой, а Неоптолем напрягал плечи, стараясь, чтобы все заметили, какие у него мускулы.— … Поэтому я предлагаю вам план, цари, с помощью которого мы возьмем священную Трою.— Говори, и побыстрее, — простонал Агамемнон. — Я болен, я хочу лечь.— Слушаю, о храбрый царь аргивян! Вот мой план: все вы знаете искусного мастера Эпея. Человек он, может быть, не великой силы и храбрости, но мудр руками, и Гефест научил его множеству ремесел. Я предлагаю, чтобы Эпей построил огромного деревянного коня, пустого внутри. В коня войдут десять — двенадцать человек — храбрейших воинов. Наше войско сделает вид, что снимает осаду, а на самом же деле укроется на острове Тенед. Конь же останется на берегу. Троянцы, увидев, что берег Геллеспонта опустел, выйдут из-за стен, найдут коня и втащат его в город…Нестор перестал кивать седой головой и посмотрел на Одиссея, а Агамемнон пожал плечами:— Тебя часто называют хитроумным, о Лаэртид, но, по-моему, это преувеличение. Почему троянцы не захотят посмотреть, что внутри деревянного чудовища, и почему они должны втащить коня в город?— Потому что на коне будет написано, что это дар Афине Палладе, а раб, якобы случайно удравший из нашего лагеря, расскажет, что в коне спрятан палладий, и обладатели его становятся непобедимыми.Старец Нестор снова закивал головой, а Менелай спросил плаксиво:— А кто же спрячется в коне?— Я уже сказал, человек десять-двенадцать храбрейших воинов, — Одиссей заметил, с каким восхищением смотрит на него Синон, эвбеец, — и, конечно, я сам.Синон даже приподнялся со скамьи, улыбаясь Одиссею, а Неоптолем нахмурился.— Хорошо, — устало сказал Агамемнон. — Пусть Эпей строит… Мы испробовали все, испробуем и твою выдумку, хотя все это чушь…В шатер неожиданно проскользнул горбун Эврибат, глашатай Одиссея. Он приподнялся на цыпочках, приложил губы к уху хозяина и что-то быстро зашептал.— Не может быть, — глухо сказал Одиссей. — Не может этого быть, горбун! — Но Эврибат продолжал шептать, и Одиссей сжал кулаки.— Вот, царь, — теперь уже громко сказал горбун и торжественно протянул Одиссею небольшую кожаную сумку.Царь Итаки брезгливо раскрыл ее, словно сумка была нечистой, и достал оттуда записку, сложенную вчетверо, развернул, скользнул по ней глазами и хрипло сказал:— Царь Агамемнон, измена!— Что ты говоришь, Лаэртид? Какая измена? То конь, то измена, покоя от тебя нет.— Среди нас троянский шпион!— Кто он? — крикнуло сразу несколько человек.— Синон, эвбеец! — Одиссей вытянул правую руку и показал на черноволосого широкоплечего мужчину лет тридцати, который несмело улыбался.— Ты шутишь, царь Одиссей, — робко сказал он.— Шучу? — крикнул Одиссей. — Хороши шутки! Ты предатель, Синон, как и Паламед, ты за золото решил предать нас всех, ехидна! Будь ты проклят, пусть будут прокляты братья твои, и сестры, и все дети твои!— Одиссей, царь Итаки! — взмолился Синон, лицо которого побледнело, а руки задрожали. — Что ты говоришь, ты же знаешь, что я чист в делах и помыслах перед людьми и небом. Клянусь Зевсом!— Мне тяжело, — глухо сказал Одиссей и вытер тыльной стороной руки глаза. — Я считал тебя своим другом, Синон, но, видно, вы, эвбейцы, так уж устроены, что не можете не предавать. Ты пошел по пути Паламеда. Прочти, Агамемнон.Одиссей протянул записку, и Агамемнон, медленно шевеля губами, с трудом прочел:— "Посылаем тебе в оплату десятую часть таланта золотом и ждем от тебя дальнейших сведений. Будь осторожен. О.". Что такое "О"?— Ольвид, начальник стражи царя Приама, — как-то устало и отрешенно ответил Одиссей.— А вот и золото, — сказал Агамемнон, запуская руку в сумку.— Но это же все ложь, поклеп! — закричал Синон, падая на колени. — Люди, лю-юди, это ложь, чудовищный обман, ошибка, страшная ошибка…— Нет, Синон, не ошибка. Эврибат случайно заметил, как к тебе в шатер только что прокрался незнакомец с этой вот сумкой в руках и через мгновение вышел обратно уже без сумки. Эврибат бросился за ним, но тот убежал.Синон, стоя на коленях, поворачивал голову то к Агамемнону, то к Менелаю, умоляюще смотрел на старика Нестора. Но все хмуро отводили взгляд. Незримая черта уже разделяла их. Перед ними был человек, судьба которого была прочитана, и как всякий человек, чья судьба становится известна окружающим, он вызывал в них одновременно чувство жадного любопытства, брезгливой жалости и презрения. Только что он был одним из них, ходил среди них, смеялся вместе с ними, пил вино. Теперь он стоял на коленях и неуклюже протягивал к ним жилистые смуглые руки. Хитон его обнажал шею, на которой виднелся фиолетово-багровый шрам, след троянского копья.— Цари, — простонал Синон, и все увидели на его глазах слезы, — цари, выслушайте меня. Десять лет я пробыл под стенами Трои вместе с вами. Видел ли кто-нибудь, чтобы я бежал с поля боя или прятался от стрел Приамовых?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15