В наступившей тишине раздался стук упавшего подлокотника, и старший научный сотрудник Флавников торопливо сделал отметку в блокноте. Остальные не шевелились, дабы каким-нибудь неосторожным движением не выказать своего отношения к спору.— В таком случае я полагаю, — медленно сказал Геродюк, — что научная общественность…— Ай! — вдруг послышался истеричный крик аспирантки Тиберман. — Смотрите!Члены сектора подняли головы, опущенные несколько минут назад для подчеркивания своего нейтралитета, и увидели высокого чернобородого мужчину в грязноватом белом одеянии, растерянно стоявшего за пустым стулом. От бородатого как-то не по-городскому пахло кожей, потом, дымом, овечьим сыром. Он обвел присутствующих взглядом и вдруг закрыл лицо руками. Его плечи дернулись в спазмах рыданий. Из-под смуглых грязных пальцев капнула одна слеза, другая…— Он плачет! — крикнула аспирантка Тиберман в волнении, но поймала взгляд Геродюка и осеклась.— Что вам угодно, товарищ? — запальчиво спросил бородатого Павсанян. — И что это за странный маскарад?Незнакомец несколько раз всхлипнул, шумно, как корова, вздохнул, вытер тыльной стороной кисти слезы. Вид у него был отрешенный и покорный, как у человека, который смирился с неизбежным.— Товарищ, я вас вторично спрашиваю, что все это значит? — раздраженно спросил заведующий сектором и краем глаза заметил, что Геродюк зачем-то достал из кармана блокнот.Бородатый что-то тихо пробормотал, неловко сел на стул и снова закрыл глаза, как пассажир в зале ожидания.— Может быть, он не понимает? — спросила аспирантка Тиберман. — Мне кажется, он иностранец.— Вам кажется, товарищ Тиберман, или вы это знаете? — спросил Геродюк голосом, в котором вдруг звякнула прокурорская медь.— Послушайте, товарищ, — петушком наскочил на сонного бородача Павсанян, — здесь идет заседание сектора и присутствие посторонних лиц вряд ли…Что «вряд ли», заведующий сектором не знал, и к тому же человек в белом одеянии не выказывал ни малейшего интереса к окружающему. Он сидел, безразлично закрыв глаза, теперь уже похожий на участника скучного собрания.— Гм… может быть, вы и правы, Маша, — кивнул Павсанян аспирантке. — Попробуйте-ка спросить его что-нибудь на английском или, скажем, на французском, хотя…Тиберман как-то необыкновенно покраснела, пятнами, наморщила лоб, с минуту беззвучно шевелила губами, потом вдруг сдавленно выкрикнула:— Ду ю спик инглиш?Возглас был настолько неожиданным, что все вздрогнули, а подлокотник креслица Павсаняна упал на пол. Старший научный сотрудник Флавников тут же автоматически сделал пометку в блокноте.Аспирантка снова пошамкала, сверкнула очами и уже не без лихости спросила:— Парле ву франсэ?Незнакомец приоткрыл глаза, умоляюще простер к членам сектора руки и вдруг начал что-то быстро говорить.— Вам не показалось, что он произнес слово «Аид»? — растерянно спросил Павсанян.— Безусловно, — кивнул головой старший научный сотрудник Флавников, — и Аид и Кербер.— Да, да, и мне так послышалось! — возбужденно вскрикнула Тиберман. — И вообще язык какой-то знакомый… Аид, Кербер — это же… это же подземное царство древних греков и трехголовый пес, охраняющий в него вход.— Что вы хотите этим сказать, Тиберман? — нахмурился Геродюк.— Я… я — ничего. Это он хочет что-то сказать… и по-древнегречески…— Да, совершенно верно. — Павсанян оперся руками о край стола, откинулся на спинку кресла, с размаху рухнул грудью на стол и оглядел всех исподлобья. — Это древнегреческий. Это древнегреческий, и все это… все это… товарищи, я не знаю, что и подумать… Мы, конечно, все знаем язык, это ведь наша специальность… Но может быть, с ним поговорит Тиберман? Она ведь, собственно говоря, некоторым образом уже беседовала с ним.В наступившей тишине послышался многоустый вздох облегчения. Древнегреческий, разумеется, знали все, но…— Леон Суренович, — жалобно сказала Тиберман и снова пошла пятнами, — но я…— Вы аспирантка, — твердо молвил заведующий сектором.Тиберман, казалось, вот-вот заплачет, но затем взяла себя в руки и жертвенно пробормотала по-древнегречески, обращаясь к бородатому:— "Гнев, о богиня, воспой Ахиллеса, Пелеева сына…" Ой, что это я! — крикнула она по-русски. — Это же «Илиада». — Она испуганно зажала себе рот ладошкой. Члены сектора смотрели на нее со слегка отчужденной брезгливостью, с какой смотрят на осужденных или тяжелобольных. Тиберман наморщила лобик и глухо сказала: — Кто ты, о старец?Бородатый открыл глаза — отрешенности в них уже не было — посмотрел на аспирантку, несмело улыбнулся и сказал:— Я Абнеос, шорник из Трои. Ты легко найдешь мою мастерскую. Она у самых Скейских ворот. Где Харон?— Харон? Простите, у нас такой не работает.— А кто же перевозит?— Перевозит? — изумилась аспирантка. — Мы никуда не переезжаем. Новое здание института еще и не начинали строить.— А как же души умерших? — в свою очередь удивился бородатый. — Что же, самим плыть? А я и плавать-то не умею. Мало того, что умер, так еще и потонуть в реке подземного царства прикажете?— Товарищи! — с ужасом крикнула аспирантка. — Он принимает нас за души умерших, а сектор за подземное царство!— Гм… — тонко усмехнулся старший научный сотрудник Флавников. — Гипотеза мало привлекательная, но, с другой стороны, понятная.— Оставьте свою иронию на внеслужебное время, Сергей Иосифович, — обиделся Павсанян. — У нас сектор, а не театр эстрады.— Надо позвонить в милицию, — твердо сказал Геродюк. — Человек убежал из психиатрической клиники, а мы сидим и оказываемся не на уровне.— Это было бы верно, — сказал Флавников, — если не одно маленькое обстоятельство. Дело в том, что я, как вы можете заметить, сижу спиной к двери, практически загородив ее. Ни один человек не мог бы войти в комнату без того, чтобы я встал и отодвинул стул. И еще одна деталька, которую мы сразу и не приметили: где Куроедов?Члены сектора обвели взглядом друг друга, стены, пол, потолок, а Геродюк зачем-то начал один за другим выдвигать и задвигать ящики стола, за которым сидел.— Позвольте, товарищи, — неуверенно спросил Павсанян и с силой погладил себя ладонью по макушке, отчего на голове проявилась тщательно замаскированная лысина. — Позвольте, но это же невозможно. Я отлично помню, что Александр Васильевич сидел именно на том стуле, на котором сейчас сидит… э… товарищ… господин… скажем, гражданин Абнеос из Трои. Или мы имеем дело со случаем массового гипноза, или…— Что — или, Леон Суренович? — медленно спросил Геродюк.— Или Александр Васильевич исчез из комнаты сектора, не проходя через дверь, а э… шорник Абнеос вошел, не входя.— И вы как доктор наук и заведующий сектором полагаете, что это возможно? Что человек может появиться в комнате ниоткуда и исчезнуть никуда? Это же мистика, и мы с такой точкой зрения согласиться не можем.— "Мы, вы, они"! — передразнил Геродюка Павсанян. — А вы, милейший Мирон Иванович, как вы интерпретируете создавшуюся ситуацию?— Никак! — твердо сказал Геродюк и пристально взглянул в глаза заведующего сектором.— Что значит — никак?— А вот так, никак.— Но вы признаете, что из комнаты совершенно невероятным способом исчез младший научный сотрудник Александр Васильевич Куроедов, а вместо него столь же необъяснимо появился э… человек, говорящий по-древнегречески и называющий себя Абнеосом из Трои?— Нет, не признаю, Леон Суренович.— Почему же?— Потому что этого не может быть.— Но перед вами сидит бородатый незнакомец? Да или нет?— Нет, не сидит. И попрошу вас, Леон Суренович, не сталкивать нас в болото голой эмпирической мистики и поповщины.— Леон Суренович, — пробормотала аспирантка Тиберман, — Абнеос говорит, что не понимает, как могут ссориться души умерших.— Вполне логично с его точки зрения, — мягко сказал Флавников. — Давайте оставим споры и позвоним в милицию и директору института.— Дело ваше, Сергей Иосифович, — Геродюк пожал плечами, — но мы лично звонить не будем. Мы покрывать чертовщину не собираемся. Для этого у нас в секторе есть другие, готовые беспринципно верить своим глазам. Нет, мы берклианство покрывать не будем.— И не покрывайте, Мирон Иванович! — крикнул Павсанян. — От человека, который считает, что Деревянного Коня не было, я могу ожидать всего.Флавников тем временем подтянул к себе телефон и позвонил сначала в милицию, а затем директору института.— Я думаю, — сказал он членам сектора, — что нам лучше оставаться на своих местах. В прямом, конечно, смысле. В переносном — это уже прерогатива дирекции.Павсанян резко откинулся на спинку кресла, а Геродюк томно полуприкрыл веки и слегка пожал плечами.Абнеос, узнавший от аспирантки, что до царства теней ему еще далеко, был возбужден и все время ерзал на стуле, обстреливая аспирантку вопросами.— Почему они ссорятся? — Он кивнул в сторону заведующего сектором и старшего научного сотрудника.— Один из них считает, что тебя нет.— Как это нет? Я есть. Меня зовут Абнеос, и я никогда не драл за хомуты втридорога, как Панф, или ставил гнилую кожу, как эта скупая жаба Рипей.— И все-таки один из них говорит, что тебя нет. Он очень ученый человек. Старший научный… Ну, в общем, мудрец.— Мистик — вот кто он. В хорошенькое место я попал, если люди здесь не верят своим глазам! — Бородатый даже вспотел от возмущения и вытер лоб краем одежды.Послышался стук в дверь, и Флавников отодвинул стул. В комнату важно, словно океанский лайнер, вплыл директор, а за ним в фарватере вспомогательное судно — молоденький капитан милиции.— Нуте-с, что у вас тут происходит, Леон Суренович? — неодобрительно спросил директор. Он был высоченного роста, и слова его падали сверху вниз. — Впрочем, позвольте мне вначале представить вам капитана Зырянова.Капитан, с любопытством оглядывая присутствующих, наклонил голову.— Так в чем же дело? — переспросил директор. Он был величествен, стар, сед, приятно округл и, несмотря на жизнь, проведенную в изучении Троянской войны, не любил ссор, склок, неприятностей и всего, что мешало ежедневному погружению в глубину веков.— Видите ли, Модест Модестович, у нас случилась совершенно загадочная история. Во время заседания сектора вдруг необъяснимо исчез младший научный сотрудник Куроедов, а вместо него столь же необъяснимо появился вот этот… э… гражданин в белом хитоне. Он говорит по-древнегречески и уверяет, что он некий Абнеос, шорник из Трои.Директор даже не удивился. За пятьдесят два года изучения Трои она стала более реальна, чем многие окружавшие его вещи. И хотя мозг его зарегистрировал чудовищность сообщения, он принял его сразу и без сомнений. Это было слишком хорошо, чтобы быть неправдой.— Шорник из Трои? — Глаза директора молодо блеснули. — Что же вы сразу не сказали? Вы в этом уверены, Леон Суренович? Если это так — какой материал, какая сенсация!— Я уже ни в чем не уверен, Модест Модестович. Тем более, что некоторые товарищи, вообще ставящие под сомнение правомерность существования нашего сектора, обвиняют меня в мистицизме и поповщине.— Защитим, коллега, защитим, прикроем вас, так сказать, грудью. Дайте мне только живого троянца, и я переверну научный мир.— Модест Модестович, — глухо сказал Геродюк, и голос его дрогнул. — Вы же прекрасно знаете, что последний живой троянец умер три тысячи лет назад. Стало быть… — Он чувствовал себя гордым и одиноким защитником крепости, и в жертвенности была какая-то горькая сладость.— Не знаю, не знаю, товарищ Геродюк. — Это все пустяки.— Три тысячи лет — пустяки?«Пустяки»! Какие легкомысленные формулировки! — подумал Геродюк. — Какое неуважительное отношение к фактам. Прыгают как телята, разволновались из-за какого-то живого троянца, если он даже и существует, что, впрочем, совершенно невозможно. Да даже если и возможно, что такого случилось? И директор хорош — вместо того чтобы пресечь, еще и поощряет… Подумаешь — троянец! А принципы? Нет уж, извольте!"— Не знаю, не знаю, — говорил тем временем директор. — Как, что и почему — это не по нашей части. Это по части капитана Зырянова.Капитан снова коротко поклонился. С этими учеными историками нужно работать поаккуратнее, а то разом начнут майором Прониным звать. Он почувствовал легкий озноб волнения, который испытывал, выходя на сцену самодеятельного театра, в котором, по странной прихоти режиссера, всегда играл стариков, несколько раз глубоко вздохнул и сказал:— Могу ли я попросить товарищей сесть так, как они сидели во время происшествия?— Мы не вставали, товарищ капитан, — сказал Флавников. — Я лишь отодвинул стул, чтобы впустить Модеста Модестовича и вас. До этого я с места не вставал, и пройти или выйти из комнаты можно было лишь у меня между ногами и через замочную скважину.Капитан понимающе улыбнулся — что-что, а чувство юмора у него, слава богу, есть, — посмотрел на ноги Флавникова в коричневых замшевых туфлях на каучуке, словно оценивая, может ли незаметно проползти между ними среднего роста мужчина, кивнул и направился к окну. Окно было закрыто. Капитан склонился над подоконником, провел по нему пальцем, оставляя едва заметную дорожку в пыли, покачал головой и сказал:— Похоже, что окно во время заседания не открывалось?— Нет, — сказал Павсанян.— В таком случае я должен задать несколько вопросов… гражданину Абнеосу. Правильно я произнес?— Правильно, — ответила Тиберман, чувствовавшая уже некоторую ответственность за троянца. Если бы не этот запах овечьего сыра… И хитон нужно бы выстирать…— По-русски он говорит?— Нет, только по-древнегречески. Но я переведу…— Спасибо. Имя?— Абнеос, — перевела вопрос и ответ аспирантка.— Семейное положение?— Женат.— Возраст?— Что-нибудь около трех тысяч тридцати или сорока.«Спокойно, — сказал себе капитан. — Система Брехта — посмотреть на себя со стороны». Так. Капитан понимает шутку. Улыбка главным образом в глазах. Просто засмеяться было бы преувеличением, сценической неправдой.— Видите ли, капитан, Абнеос говорит, что ему тридцать пять лет да плюс еще три тысячи лет со времени осады и падения Трои, описанных Гомером и Вергилием.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15