Хотя что ещё хуже можно услышать?
– А такой, что, как только мы расхотим учиться, вся эта система, – Олег сделал широкий жест рукой, – вся эта система перестанет работать.
– Ну и пускай перестаёт! – крикнул я. – И пускай убираются ко всем чертям.
Мы же у себя дома, не пропадём!
– Нет, Андрей, – тихо сказал Олег, – в том-то и дело, что мы не у себя дома.

20

Кто-то громко, демонстративно зевнул.
– Ладно, я пошёл, – сказал Борькин голос. – Считайте, что меня нету.
Спокойной ночи, малыши.
– Вот он всегда так! – проговорила Соня. – Уползает, как улитка, в свою раковину.
– В чём-то Махоня прав, – заметил Славка. – Ввели новобранца в курс – и давайте на этом успокоимся. Время позднее, педагогов пора подключать, а то они выспаться не успеют. У Андрюшиного изголовья пускай Сонечка подежурит, сердечных капель ему поднесёт…
Никогда не видел, чтобы люди так краснели: у Сони даже слёзы брызнули из глаз. «Чего это она?» – подумал я с недоумением.
– Прекратить личные выпады! – строго сказал Олег.
– Ладно, отключаюсь, – весело ответил Славка. – Продолжайте ваши пустопорожние разговоры. Но имейте в виду: что бы вы там ни задумали предпринять, я заранее возражаю. Вот так.
Мы остались втроём. То есть внешне ничего не изменилось, но исчезли шумы и помехи, которых Борька и Славка напустили в нашу комнату. При работе Борькина голова жужжала, как испорченная лампа дневного света, а Дмитриенко, по-моему, где-то искрил. Надо будет посоветовать ему проверить контакты.
Впрочем, неизвестно ещё, какой треск сопровождал мои собственные мысли: в этом деле я был ещё новичком.
Мы сидели на прежних местах, трое одиноких присмиревших переростков, и старались не смотреть друг на друга. Я буквально чувствовал толстую матово-белую полусферу, нависшую над крышей общежития, над тёмными пальмами, над моей головой. Мама, Москва, огни магазинных витрин, снежные кучи вдоль тротуаров, Октябрьские праздники – всё это было где-то далеко… или нигде, как мираж.
– Телевизор работает? – спросил я.
Соня вздрогнула.
– Что? Телевизор? Нет, не знаю. Давно не включала.
Олег протянул руку, не глядя нашарил тумблер. Раздался громкий щелчок.
Минуту мы смотрели на тёмный экран, потом он засветился голубым… Пусто.
– Ну, и где же мы находимся? – спросил я как можно более беспечно, но голос меня подвёл: я охрип и закашлялся.
– Трудно сказать, – проговорил Олег и выключил телевизор. – Нет внешних ориентиров. Во всяком случае, далеко: видишь, антенны брать перестали.
– Далеко – это в каком смысле?
– В самом прямом, – ответил Олег и отвернулся к окну.
– Ну, а лес, озёра?
– Это всё, Андрюша, кино, – сказала Соня. – Видишь, даже самолёт тебе показывают.
В самом деле, высоко по белому куполу плыли, мигая, красный и зелёный бортовые огни самолёта.
– С правым-левым у них непорядок, – пояснил Олег. – Мы давно уже это заметили.
Олег был прав: судя по огням, самолёту нужно было двигаться в противоположную сторону.
– Да ну вас к чёрту! – сказал я. – А письма как же?
– Письма приходят только с их марками, – устало ответил Олег. – Это проверено. В ящике сгорают твои письма. А мама твоя получает их копии.
Видимо, то же самое происходит и на Земле.
Слово было сказано, и я замер с открытым ртом.
– Вот такие дела, Андрюша, – сказал Олег и посмотрел на меня в упор. – Собственно, прямых доказательств у меня нет: не хватает приборов. Так…
кое-какие наблюдения. Отклонения от ускорения свободно падающего тела… ну, и несложный расчёт. Кстати, двигатели, если они здесь есть, были включены буквально в момент твоего прибытия.
Я это помнил. «Вот так мы и живём», – сказал тогда Дроздов.
Я обозлился:
– На что они рассчитывают, подонки? Ведь нас же хватятся!
– Навряд ли, – возразил Олег. – Они знали, кого выбирать. До тебя только Славка переписывался с двоюродным братом… Кстати, о письмах. Кому ты пишешь? Маме? Так вот, во-первых, побереги свою маму, она ничем нам не может помочь. А во-вторых, в нашем положении нельзя делать резкие движения.
Последствия могут быть самые неожиданные.
– Например?
– Например, они прекратят эксперимент и отправятся набирать новую партию.
– А мы?
Олег пожал плечами.
– Они этого не допустят! – запальчиво сказал я.
– Ты же сам назвал их подонками, – напомнила Соня.
Я умолк.
– С нашей точки зрения они, безусловно, подонки, – сказал Олег. – Но они-то, возможно, уверены, что творят нам добро. Вся беда в том, что мы – как бактерии в запаянной колбе, и никакой аппаратуры связи здесь не предусмотрено. Что-то они недоучли, недооценили наши способности.
– Хоть бы знать, – проговорила Соня, – где они прячутся!
– Почему прячутся? – возразил я. – По куполу, наверное, ползают.
Соня передёрнула плечами:
– Ты скажешь!.. Ночь теперь не засну.
Мы снова замолчали.
– Господи, тихо-то как! – вздохнула Соня. – Слушайте, ребятки, в самом деле пора. Засиделись мы сегодня. Всё равно ни до чего не договоримся.
– Мы ещё не слышали предложений Андрея, – сказал Олег. – Собственно, для этого и собрались.
– Ну что тут можно сказать? – начал я, подумав. – Если всё правда, что вы говорите… (Олег зашевелился.) Ладно, ладно, не дёргайся. Это я так… Мне почему-то кажется, что нас благополучно отправят домой по первому нашему требованию. Не могу объяснить, почему: просто кажется, и всё. Другой вопрос – захотим ли мы этого сами. В конце концов, такое случается не каждый день…
– Это уж точно! – Олег усмехнулся.
– В конце концов, ничего плохого нам пока не делают, – продолжал я, приободрившись. – Кормят, поят, одевают, учат… Лично я никогда себе не прощу, если вернусь домой просто так, с чистыми ушами. Мы должны добраться до НИХ и поговорить с ними начистоту. В конце концов, имеем же мы право знать, что они затеяли! Не за тех они нас принимают. Слушайте, а через вертолётную площадку вы не пробовали?
– Пробовали. Глухо, – ответил Олег. – Выхода наверх нет. У тебя всё?
– Всё, – ответил я и тут же уточнил: – Пока всё.
– Ясно, – сказал Олег, вставая. – Главное – не падать духом. Интересно же, чёрт возьми! – Он хлопнул меня по плечу, улыбнулся. – Ведь интересно?
– То ли ещё будет! – отозвалась Соня.
– Слушайте, – сказал я нерешительно, – давно хочу спросить: какая у вас специализация?
– В смысле – к чему они нас готовят? – уточнил Олег. – Это тебя интересует?
Я кивнул.
– Видишь ли, – Олег помедлил, – об этом у нас не принято рассказывать.
– Почему?
– Ну как тебе объяснить…
– А свою специализацию ты уже знаешь? – быстро спросила Соня.
– Знаю.
– Расскажи.
Я смутился: никакого секрета здесь не было, но рассказывать не хотелось, это было слишком… это было частью меня самого.
– Вот видишь, – удовлетворённо сказала Соня, – о таких вещах не говорят.
– Но в целом… – проговорил я с запинкой, – в целом это хорошее?
– В целом – да, – ответил Олег. – Верно, Софья?
– Да, – сказала она.
– Это у вас, – не унимался я. – А как у Борьки, у Славки?
– У них тоже, – уверенно ответил Олег. – Ты не думай, они неплохие ребята.
Притворяются больше.
– Здорово притворяются, – сказал я.
Мы попрощались и разошлись «по домам». Точнее, Соня осталась у себя, я пошёл в свою комнату, а Олег отправился на улицу подключать учительский домик. Я хотел было прогуляться с ним, но он предпочёл идти один, «на всякий случай».
Стоя в вестибюле, я долго смотрел Олегу вслед: он шагал неторопливо, вразвалочку, по-хозяйски. Ни дать ни взять монтёр или сантехник, совершающий обход ЖЭКа. От него одного теперь зависело, поднимется ли завтра «птичий базар», будет ли подан горячий обед в столовую, зашумят ли кондиционеры, имитирующие утренний ветерок…

21

Придя к себе, я не стал укладываться спать: не хотелось. Я сел на подоконник, взглянул на белое «небо» – и чуть не взвыл от тоски. Нет, мне не казалось, что я задыхаюсь, мне не мерещилось, что по куполу бегают мохнатые пауки. Умом я понимал, что мы все находимся внутри наполненного тёплым воздухом баллона, который, вращаясь, мчится в темноте и пустоте… а может быть, стоит на месте, а вокруг вращаются звёзды. Как раз это меня не пугало.
И не только меня. Если б мы боялись этого, то сидели бы сейчас в одной комнате, тесно прижавшись друг к другу, как маленькие заброшенные дети. И проблема возвращения домой тоже меня не волновала. Как легко я попал в эту «школу», думалось мне, так легко и вернусь обратно. В парусиновой куртке, доставшейся мне от отца, в вельветовых брюках и уютно стоптанных кедах я появлюсь на пороге нашей комнаты и скажу: «Здравствуй, мама. Вот, я вернулся». Нет, всё это было не страшно. Страшно было оттого, что в какой-нибудь сотне метров отсюда, в слепом голубом домике, стоят, пусто глядя друг на друга, неподвижные Воробьёв, Скворцов и Дроздов. Мне казалось теперь, что у всех троих мёртвые глаза, механический смех, мелкие зубы из серой пластмассы… Как я завтра посмотрю им в лицо, как заставлю себя учиться?
ЭТИ? ЭТИ меня не пугали. Я думал о них скорее с досадой. Чёрт их побери, как они не понимают, что нельзя оставлять семерых ребят наедине с тремя мёртвыми машинами! Неужели им в голову не приходит, что мы давным-давно всё поняли?
(Я-то понял только сегодня, но мне казалось, что это произошло давным-давно.) Или мы должны подать им знак? Но каким образом? Объявить голодовку? Собраться в столовой и застучать стаканами по столу? «Мы хотим знать всё! Мы хотим знать всё!» Глупости, разумеется. Им и в голову не придёт, что мы подаём им сигнал. Так же как и нам совершенно неясно, что им от нас надо.
– Компрачикосы проклятые! – прошипел я сквозь зубы.
– Андрюша, тебе нехорошо? – спросила сквозь стенку Соня. – Хочешь, я буду с тобой разговаривать?
– Да нет, ну что ты! – поспешно ответил я. – Спокойной ночи.
– А что ты делаешь? – не отставала Соня.
– Письмо пишу, – машинально ответил я.
И тут мне в голову пришла изумительная мысль. Я кинулся к столу, схватил ручку и на листе бумаги написал:
«Уважаемые товарищи!
До каких пор вы собираетесь держать нас в неизвестности о цели вашего эксперимента?
Мы не подопытные… (хотел написать «кролики», но вовремя передумал: чего доброго, не поймут) микроорганизмы.
Мы требуем личной встречи.
Если это никому не во вред, согласны учиться у вас и дальше.
Но если это не так, вы обязаны вернуть нас домой в целости и сохранности».
Подумал и приписал:
«Иначе вам самим будет стыдно».
Дрожа от нетерпения, я положил листок в фирменный конверт, заклеил – и снова задумался: какой же написать адрес? Братьям по разуму? Стыдно. Скажут: тоже нам братец нашёлся, родственник-переросток. Да и они с нами поступили тоже далеко не по-братски.
И я написал на конверте так:
«Руководителям эксперимента».
Вот теперь всё было ясно.
И, прижимая к груди конверт, я побежал на улицу.
Ещё ни разу я не гулял под куполом ночью, и меня поразили пустота и тишина.
У бассейна и над дорожками горели бледно-жёлтые фонари, листья пальм фанерно бренчали.
С колотящимся сердцем я добежал до центральной колонны, нажал кнопку лифта.
Дверцы с тихим шорохом расползлись, почтовый ящик был на месте. Я опустил в щель письмо. Бедный Олег! Он искал связь, а связь была под рукой. Просто Олег никому не писал писем. Я заглянул сверху в щель – письмо ещё смутно белело. Тут дверцы лифта задвинулись за моей спиной, и в наступившей темноте я увидел, как по конверту пробежал синий огонёк. Почта принята!
Я потоптался немного в кабинете… Не знаю, чего я ждал: уж не ответа ли немедленно, сию же минуту? Потом нашарил кнопку на стене, двери открылись.
У кабины стоял Дроздов.
Я обомлел. Первой моей мыслью было немедленно подняться наверх… А что дальше? Колба запаяна… Тем более что Дроздов держал руку на кнопке вызова и лифт не мог закрыться.
– Добрый вечер, Аркадий Сергеевич, – промямлил я.
Дроздов ничего не ответил. Я сразу заметил, что он еле стоит на ногах. Если бы не рука, упиравшаяся в стенку, он бы, наверно, упал. Лицо его было землисто-серым, под глазами мешки.
– Что с вами? – спросил я, выходя из кабины.
– По ночам… гуляешь… – глухим голосом проговорил Дроздов. – А спать когда?..
– Съездить наверх захотелось, – соврал я. – Подышать свежим воздухом.
Блокировка в моей голове сработала автоматически.
– Погулять… – повторил Дроздов, упираясь рукой в стену.
– А что, разве нельзя?
– Отчего же… можно…
Дроздов нелепо повернулся и прислонился спиной к колонне. Случись это днём раньше, я бы решил, что директор выпил лишнего.
– Аркадий Сергеевич, вам помочь? – спросил я.
Дроздов не отвечал. Глаза его были открыты, но дыхания не было слышно.
Я беспомощно оглянулся. Вокруг было пусто и темно. Что же делать?
– Сейчас, сейчас, – пробормотал я, схватившись за его повисшую руку.
Дроздов всей тяжестью навалился на меня. Теперь-то я точно знал, что это не живой человек: мне приходилось тащить до постели отца, Дроздов был тяжелее в два раза.
Я положил его руку себе на плечи, напрягся. Ноги Дроздова сдвинулись с места и поволочились по земле.
Так, шаг за шагом, поминутно останавливаясь, я дотащил его до голубого домика, благо было не так уж и далеко.
Но тут – новая незадача: серая пластиковая дверь была наглухо закрыта, без малейшего признака замка либо дверной ручки. Я прислонил Дроздова к стене и стал искать на земле какой-нибудь инструмент, чтобы отодвинуть дверь или, если это невозможно, взломать.
Тут за спиной у меня послышался голос:
– Ты что здесь делаешь?
Я обернулся – рядом стоял Олег. Я так обрадовался, увидев его!
– Да вот, понимаешь, – заговорил я, – разбрелись по всей территории.
– Все трое? – деловито спросил Олег.
– Нет, только один. Посмотри вокруг, может, ещё другие валяются.
Олег посветил фонариком (он оказался предусмотрительнее, чем я).
– Да вроде никого.
– Слушай, – сказал я, – не можем же мы тут его бросить.
– Не можем, – согласился Олег. – Ему нужно срочное питание.
Он подошёл к двери, потом поднял вялую руку Дроздова, провёл его ладонью по пластику – дверь отползла.
– Ты гений, – сказал я ему.
1 2 3 4 5 6 7 8 9