– Ну что ж, сыночек, это хорошо, – сказала она и заморгала глазами. – Я всегда знала, что ты у меня умница.
– Только уговор: не плакать сегодня, – сказал я строго, всё ещё сидя на полу. – Завтра будешь плакать… немножко. Завтра я улетаю.
Мама растерялась:
– Улетаешь? Значит, так далеко?
– В Западной Сибири, мама! Город Чулпан. Живописные места, отличная рыбалка.
Грибы, ягоды, лодочные походы по озёрам!
Ни о чём об этом у нас с Дроздовым не было разговора. Я выдумывал на ходу.
– Вещи собирать надо, – сказала мама и всё-таки не выдержала, заплакала. – Одна я останусь…
– Никаких вещей, мама! Всё там будет. Униформа, спецодежда, – всё бесплатное. Меня предупредили, чтобы не было большого багажа. Только самое любимое. Вот – вельветовые брюки надену, куртку парусиновую возьму, блесны для спиннинга. Пару книг, зубную щётку, мыло, полотенце. Кеды. И всё!
– А тёплое? – ужаснулась мама. – Ведь Сибирь же! А зимнее?
– Ну мама, ну как ты не понимаешь? Самолётом лечу, потом вертолётом…
– Это была правда. – Только самое необходимое. Там же целый научный городок, своё телевидение, своя станция «Орбита».
– Сыночек, миленький, не пущу! – в голос заплакала мама.
Я вскочил, обнял её за плечи, начал утешать:
– Ну, ну, мама… Ну, ну… Всё хорошо… Всё очень хорошо. Нам с тобой повезло. Мне сказали, что я у тебя очень одарённый. Мне совершенно необходимо учиться в этой школе. Я буду писать тебе письма раз в неделю…
нет, два раза в неделю, а хочешь – каждый день. Хочешь, каждый день?
– Сфотографируйся там… в спецодежде, – сквозь слёзы сказала мама. – Я отцу покажу…
Всю ночь мы не спали: укладывали вещи в чемодан, вынимали, спорили. Мама всё хотела уложить свои серые валенки, я отбивался как мог, но наконец сдался – чтобы её успокоить.
Под утро, часов около пяти, мы присели «на дорожку».
– Это ж надо, – сказала мама совершенно спокойно (навязав мне валенки, она очень повеселела). – Ещё вчера мы ничего с тобой такого и не думали… А если бы ты не прочитал это объявление?
– Я не мог его не прочитать, – сказал я уверенно.
Мы поднялись.
– Билет! – вскрикнула мама. – Билет не забыл?
Новенький красивый авиационный билет лежал у Меня в кармане.
– Даже проезд оплатили, – тихо сказала мама. – Добрые люди. А школьные бумаги я тебе вышлю, ты не бойся.
Я и не боялся. Глаза б мои их не видели, этих школьных бумаг!

4

Первый раз в жизни я летел на самолёте. То ли из-за бессонной ночи, то ли просто от волнения, но у меня всё плыло перед глазами, мерцало и зыбилось.
Как в стереокино, когда вертишься на стуле и не можешь найти свою точку.
Помню только, что за Уралом внизу, под крылом самолёта, потянулись грязновато-рыжие, замусоренные красным хворостом снега. Я успел сообразить, что это не хворост, а лес, зевнул, подумал лениво: «А прохладно будет… в парусиновой куртке», – и как провалился сквозь тонкий лёд, в темноту. Не помню, как объявили посадку, как приземлились… не помню даже, сколько пассажиров было в самолёте и были ли они вообще.
Совершенно неожиданно оказался на борту вертолёта. Я сидел один за спиной у пилота, без сопровождающих, без попутчиков и, привалившись к окну, смотрел вниз, на тайгу и озёра. Снега здесь не было, лес стоял ярко-жёлтый, озёра (их было множество) синели неправдоподобно и радостно. Пилот в шлемофоне и кожаной куртке похож был на большую заводную игрушку. Он механически работал руками, лица его мне не было видно, ни разу он не обернулся в мою сторону.
Душа моя пела: целый вертолёт вёз меня одного! Наверно, я и действительно сверходаренный. Супервундеркинд! Сомнения грызли, конечно: какой я вундеркинд, если не помню даже признаков делимости на девять, а в шахматы играю хуже всех в классе?.. Но вертолёт – вот он, тут, настоящий, металлический, грохочущий, холодный, весь для меня одного!
Неожиданно пилот зашевелился и, не оглядываясь, показал мне рукой на окно. Я прислонился к толстому стеклу. Внизу были всё те же жёлтые лиственницы, рассыпанные по болотам и похожие на облезлых лисиц. Среди них голубели озёра. Одно из них было необычно круглое. Ну озеро, и что?
И тут сквозь голубую воду я увидел прямоугольные светло-серые корпуса.
Теннисный корт, бассейн, пальмы. Да, у бассейна, склонившись одна к другой, росло несколько пальм, я не мог ошибиться. Тут вертолёт, резко накренившись – так, что я стукнулся лбом о стекло, – пошёл на снижение, и поверхность озера стала выпуклой. Это был совершенно прозрачный купол! Я где-то читал, что города под куполом строить нельзя: парниковый эффект, температура наверху будет около ста градусов. Но вот – построили же! Видела бы мама! Она всё повторяла в аэропорту, что я замёрзну, непременно замёрзну в палатках.
Какие палатки? Какие валенки? Тут пальмы растут у бассейна!
На самом верху купола темнел серый бетонный круг. Вертолёт завис над кругом, моторы взревели на прощанье. Мягкий толчок снизу. Сели. Я начал было суетиться, но пилот молча показал рукой наверх: нельзя, пока винт не остановится. И в самом деле, меня бы сдуло с купола, как пушинку. Наконец
– тишина. Пилот повернулся ко мне (он чем-то был похож на Дроздова), протянул руку. Дверь кабины открылась, ворвался острый холодный ветер со льдинками. Я спустился вниз и нетвёрдо встал на бетонный круг. Растерянно посмотрел на вертолёт. Пилот медлил. Я оглянулся и в двух шагах увидел широкую каменную лестницу с алюминиевыми перилами (как уличный подземный переход), ведущую вниз. Я помахал пилоту рукой и начал спускаться. Внизу была круглая лифтовая площадка со стенами из голубого пластика. Горели лампы дневного света. Здесь было немного теплее, чем наверху. Что-то гудело: наверное, кондиционер. Я нажал кнопку и, уже входя в лифт, услышал, как над куполом взревели моторы вертолёта. Всё, приехали.
Внизу у лифта меня ждал Дроздов. Как он здесь оказался раньше меня, было уму непостижимо. Но я очень обрадовался, когда его увидел.
– Ну, здравствуй, Андрей! – сказал Дроздов. – Поздравляю с прибытием.
Я огляделся. Зелёные газоны, прямые мощённые светлыми плитами дорожки.
Кусты, деревья, за деревьями – серые корпуса. Лёгкий тёплый ветерок. В воздухе монотонное жужжание. Купол над головой был прозрачен, как небо.
– Что, нравится? – спросил Дроздов.
Я кивнул.
– Там общежитие. Твоя комната номер семь на втором этаже. Столовая – на первом. А это – учебный корпус, лаборатории, мастерские.
И в эту самую минуту купол над головой потемнел, набежали тучки, хлынул дождь. То есть дождя-то я не почувствовал, а только увидел, как по склонам купола заструились широкие потоки воды. С шорохом проползла широкая беззвучная молния, стекло купола ярко засветилось, потом потемнело. Землю под ногами сильно встряхнуло: должно быть, молния ударила неподалёку.
– Вот так мы и живём, – весело сказал Дроздов. – Ну, ступай. Извини, что я с тобой на «ты» перешёл, у нас в школе так принято. Прими душ с дороги, хочешь – в бассейне окунись. И обедать. Для тебя уже всё готово. Сегодня ты свободен. Осмотрись, познакомься с ребятами. Ну, а завтра с утра приступим к занятиям. Программа ясна?
– Ясна.
– Ну, пока.
И Дроздов скрылся за толстым столбом лифтовой шахты. Мимо пальм, увешанных кокосами (я впервые в жизни увидел, как растут настоящие кокосы), мимо сине-зелёного бассейна с вышкой я прошёл к двухэтажному корпусу общежития.
Никого по дороге не встретил. Вестибюль был просторный и светлый. По широкой гулкой лестнице я поднялся на второй этаж. Коридор был пуст. Все двенадцать дверей – закрыты, за дверьми тишина.
Моя комната оказалась в дальнем конце коридора. Я подошёл к гладкой лакированной двери и остановился. Стало страшновато. А назад-то как? Ну, поднимешься на лифте, выйдешь на верхнюю площадку – и что? Вниз по куполу на карачках? Чудеса, как сказала бы мама.

6

Комната моя была большая, светлая, с окном во всю переднюю стенку.
Журнальный столик, кресла, у окна письменный стол, у стены два шкафа, платяной и книжный. Книги все новёхонькие: Конан-Дойль, Дюма, Беляев, полные собрания сочинений. Читай – не хочу. Телевизор в углу. Включил – обычная московская сетка. Почему-то меня это успокоило. Подошёл к окну, отодвинул штору. Внизу бассейн, пальмы, за ними косая мутноватая поверхность купола, а дальше, как в тумане, – тайга и озёра.
Вдруг по дорожке, усыпанной гравием, к бассейну пробежала девчонка в ярко-голубом купальнике. Судя по виду, класс седьмой-восьмой. Впрочем, кто его знает. Лихо нырнула, поплыла брассом. Так. Значит, здесь и девчонки есть. Жаль. Однако же – всё живая душа, а то и поговорить не с кем. Я поспешно разделся, побросал свои одёжки на кровать (она стояла в нише за занавеской), уверенно подошёл к деревянной стене, отодвинул скользящую, как в вагоне, дверь. За дверью была ванная, свет в ней включался автоматически.
Впрочем, меня это уже не удивило. Я быстренько ополоснулся, обмотался махровым полотенцем, висевшим здесь же, на крючке, осторожно подошёл к окну, выглянул. Девчонка всё ещё плавала. Я разлетелся было бежать – ба, а плавок-то у меня и нету!
Огорчился. Подошёл к платяному шкафу. Думал, пустой, распахнул дверцы – а он битком набит. Красивые синие униформы, одна шерстяная, другая вроде бы джинсовая, с нашивками. Рубашки, майки, всё, что нужно. И плавки, разумеется, тоже. Синтетические, красно-зелёные, точь-в-точь по мне.
Правильно Дроздов говорил, всё будет на месте.
Натянул я плавки и вприпрыжку помчался на улицу. Вниз по лестнице, через вестибюль – и к бассейну. С ходу нырнул – вода тёплая, солоноватая.
Вынырнул – рядом девчачья голова в жёлтой резиновой шапочке. Черноглазая девчонка, лицо хулиганистое.
– Во псих, напугал! – сказала она. – Головой небось ударился? С этого края мелко.
– Ничего! – бодро ответил я, хотя теменем приложился действительно.
Лёг на спину.
– Здорово, а?
Девчонка уже отплыла, обернулась:
– Что ты сказал?
– Я говорю, здорово!
Ничего она не ответила, подплыла к лесенке, начала подниматься.
– Э, постой, ты куда? – крикнул я.
Быстренько, сажёнками помахал за ней. Схватился за поручни.
– Тебя как зовут?
Думал, что ответит: «А тебе какое дело?» С девчонками это случается, находит на них иногда. Будто имя – это государственная тайна либо что-нибудь неприличное.
Нет, ничего.
– Соня, – ответила она, снимая шапочку.
– Слушай, Соня, меня Андрей зовут. А остальные где?
– Кто? – спросила она недовольно.
– Ну, ребята!
– Да спят, наверно, либо лопают.
Она повернулась, явно собираясь уйти. Я подтянулся и схватил её за руку.
– Оп-ля!
Соня быстро взглянула на меня, нахмурилась, и вдруг чёрные глаза её вспыхнули, и в плечо меня больно толкнуло. Я чуть не опрокинулся навзничь.
Взглянул на руку – два круглых волдыря быстро вспухали, белели на предплечье, а вокруг краснота.
– Ни фига себе! – пробормотал я.
А Соня молча повернулась и пошла к корпусу, не оглядываясь.
Я вылез из воды, сел на край бассейна и, ошалелый, принялся дуть на волдыри.
Жгло ужасно.
И ведь это она сделала, негодяйка, я понял!
Тут мне стало жутко. Если это обычный одарённый переросток, то что ж за дарования сидят сейчас молчком в остальных комнатах!
Купаться мне сразу расхотелось, обедать – тоже. Я посмотрел на купол, на столб лифта, уходящий кверху, к низким облакам, поднялся и побрёл в свою комнату.
В комнате мне стало совсем нехорошо. Не то чтобы рука болела, хотя и это было тоже, но просто тяжело на душе.
Я лёг на кровать, не переодеваясь, прямо в мокрых плавках (благо постель была застелена покрывалом), и стал думать. Руку жгло огнём, я даже всплакнул от боли. Но думать продолжал и в слезах.
Да тут и думать было нечего, всё и так ясно: я ПО ОШИБКЕ попал в школу для совершенно необыкновенно одарённых детей. Именно по ошибке, по недоразумению. Дроздов настойчиво допытывался в Москве, нет ли у меня какого-либо особого дарования. И, видимо, я «ввёл его в заблуждение» (как любит говорить Ольга Максимовна): он решил, что во мне что-то есть. А во мне ничего нет, ну ничегошеньки, и рано или поздно это обнаружится, мне на позор, а другим дарованиям на потеху.
Может быть, Дроздов решил, что я прирождённый гипнотизёр? Я перебрал в уме все мыслимые ситуации, когда эта способность у меня могла проявиться. Ну, положим, когда я долго глядел на маму исподтишка, она переставала вздыхать, поднимала голову и печально мне улыбалась. Но это не доказательство. Ещё, допустим, на уроках, когда я зажимал ладонями уши и смотрел на Ольгу Максимовну в упор, она меня к доске не вызывала. Но, с другой стороны, не помешало же это мне вчера получить двойку. Подумать только, это было ещё вчера!
Нет, не стоит себя утешать: ничего ТАКОГО за мной не водится. И выставят меня отсюда после первой же проверки. И я вернусь домой несолоно хлебавши.
То-то радости будет!
Тут в дверь постучали. Меня бросило в жар. Дроздов говорил, что до завтра меня беспокоить не станут. Значит, это не учителя. Может быть, из столовой?
Но что-то говорило мне, что это не так. Я и боялся своих товарищей, и в то же время хотел их увидеть.
Стук повторился, не сильный.
Я быстро вскочил, натянул вельветовые брюки, сел в кресло.
– Войдите!
Вошла Соня. Она была в пёстром коротком платье с открытыми плечами, босиком.
В первый момент я её не узнал, она мне показалась взрослее.
– Можно? – Пряча руки за спиной, Соня виновато остановилась у двери. – Прости, пожалуйста, я нечаянно.
– Ничего, – беспечно ответил я, покосившись на руку. – Пустяковый волдырь.
Хуже бывало.
Соня подошла, с любопытством взглянула.
– Ого! – сказала она. Дотронулась пальцем до ожога. – Сейчас смажем.
В руках у неё оказалась баночка с мазью.
– У тебя тоже аптечка есть, но я решила, что ты ещё не освоился, потому и пришла.
– А ты давно здесь? – спросил я, подставляя ей руку.
Соня посмотрела на меня и ничего не ответила. Я предпочёл замять этот вопрос.
– В каком ты классе? – спросил я.
– В шестом.
Переросток, обрадовался я. Значит, всё правильно.
– И этому здесь тоже учат? – я кивнул на ожог.
– Зачем? – Она пожала плечами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9