И вот там, в Суфре, вновь будут держать наши путники совет: куда же мы теперь тронемся? куда, зачем, к кому. К чему прикидываться и задавать вопросы, если ответы вам заранее известны? - вновь и уже во второй раз за столь краткое время раздается неведомо чей голос.
Когда ровно на 180 градусов завершился полуоборот с востока на запад, полуостров начал падать. Да, именно в этот и на этот миг и в самом точном значении слова, насколько могут быть точны метафоры, Португалия и Испания перевернулись вверх тормашками. Ладно, предоставим испанцам, всегда гнушавшимся нашей помощью, возможность и ответственность определить с использованием высших достижений научной мысли новые конфигурации физического пространства, в котором они оказались, мы же, не мудрствуя лукаво, со скромной простотой, присущей слаборазвитым нациям, сообщим что провинция Алгарве, спокон веку находившаяся на юге, то есть внизу карты, сделалась в эту сверхъестественную минуту самым северным краем страны. Невероятно, но истинно, как и по сию пору учит нас один из отцов церкви, не потому учит, что ещё жив, все отцы церкви давно померли, а потому что к урокам его по-прежнему прибегаем мы ежечасно, пользуясь ими без разбору как для вящей славы Божией, так и в собственных наших интересах. И если судьбе было бы угодно, чтобы полуостров наконец остановился именно в этом положении, то социальные и политические, культурные и экономические последствия - не забудем, впрочем, и психологический аспект, коему не всегда уделяется должное внимание - так вот последствия всего этого во всем своем многообразии были бы сокрушительно-сильнодействующими и без преувеличения сказать - космическими. К примеру, славный город Порто безвозвратно утратил бы столь дорогой ему титул северной столицы, и если этот пример в глазах космополитов грешит близоруким провинциализмом, то пусть представят они себе, что Милан, скажем, очутился где-нибудь в Калабрии, а южане-калабрийцы - на богатом, процветающем, индустриально развитом севере, и ничего невозможного нет в таких метаморфозах - помните о том, что стряслось с Пиренейским полуостровом.
Но, как мы уже говорили, длилось это одну минуту. Упал полуостров, но круговорот не прекратился. А мы, прежде чем приступить к продолжению нашего повествования, просто обязаны пояснить, какой смысл в данном контексте влагаем мы в понятие "падать" - ну, не тот, разумеется, не прямой и не буквальный, ибо тогда следовало бы нас понять так, что полуостров начал погружаться, тонуть, идти ко дну. Если за столько дней этого дрейфа, когда катастрофа столько раз казалась не то что близка, а просто неминуема, ни этого бедствия, ни иного, сопоставимого с ним по масштабам, все же не произошло, то уж теперь не изберем мы для завершения нашей одиссеи финала столь плачевного, как уход на дно морское. Нелегко нам это далось, но безропотно смирившись с тем, что Улисс не встретит на берегу нежную Навзикаю, желаем, чтобы, по крайней мере, позволено было усталому мореходу причалить к населенному феаками острову Схерия, а не к нему, так к любому другому, и если уж не обретет он там обещанной женщины, на груди которой мог бы он упокоить главу, пусть послужит ему изголовьем собственная рука. Ну, прежде всего успокоимся. Ручаемся вам честным словом, что полуостров не уйдет в пучину жестокого океана, где, случись с ним такая неприятность, сгинули бы в глубочайших безднах без следа даже высочайшие вершины Пиренейских гор. Да, падает полуостров - другого слова не подобрать - но падает на юг, ибо привыкли мы делить планисферу на верх и низ, высшее и низшее, на, фигурально выражаясь, белое и черное, хотя нас и удивляет, что страны, расположенные ниже экватора, не перевернут географические карты, что по справедливости придало бы облику нашего миру недостающую ему черту. Но есть у фактов такое неоспоримое достоинство - быть фактами, и даже первоклассник без дополнительных объяснений поймет, и словарь синонимов, столь легкомысленно отвергнутый, подтвердит, что наш полуостров движется вниз, то есть падает, и, Господи Боже, как повезло нам, что движется этот наш каменный плот вниз, а не вглубь, булькая ста миллионами легких, смешивая пресные воды Тэжу и Гвадалкивира с горькой водой бескрайнего моря.
Много, ох, много тех, кто и прежде утверждал, и ныне утверждает, будто, по совести говоря, вполне можно обойтись без поэтов, но я на это возражу: что стало бы с нами со всеми, если бы поэзия не помогала нам понять, сколь мало ясности в том, что мы считаем ясным как Божий день. До сей поры, а ведь сколько уже страниц исписано, рассказ наш сводился к описанию морского путешествия, пусть и не совсем обычного, и даже в этот драматический момент, когда полуостров возобновил свое движение, теперь устремясь к югу, продолжая при этом вращаться вокруг собственной воображаемой оси, повествование так и осталось бы сухим, скудным и скучным перечнем фактов, если бы не вдохновение того португальского поэта, уподобившего повороты и спуски нашего полуострова с ещё нерожденным младенцем, совершающего в утробе матери первые шевеления. Чудесное, великолепное сравнение, хоть мы и принуждены упрекнуть его автора за то, что не устоял перед искушением антропоморфизма, когда все на свете непременно видится и воспринимается не иначе как в связи с человеком, словно природе, в самом-то деле, кроме как о нас, больше думать не о чем. Все станет на свои места, если мы просто и честно признаемся, что обуяны безмерным страхом, который и заставляет нас населять мир персонажами, созданными по нашему образу и подобию - по, крайней мере, нам кажется, что они нам подобны и с нами сообразны - хотя вовсе не исключено, что все обстоит как раз наоборот и эти отчаянные усилия объясняются не страхом, а отвагой или просто упорным нежеланием оставаться в пустоте и осмыслять то, что смысла не имеет. Весьма вероятно, что пустота не может быть заполнена нами, и понятие "смысл" - не более, чем беглая вереница образов, которые в какой-то миг вдруг покажутся исполненными гармонии и которые наш ужаснувшийся ум пытается выстроить по порядку, придать им значение, согласовать и примирить их друг с другом.
Чаще же всего бывает так, что голос поэта, звуча невнятно и глухо, пониманию недоступен, однако во всяком правиле случаются исключения - и эта вот удачная метафора, обретя невиданную популярность, переходила из уст в уста, повторялась на всех углах, толковалась и перетолковывалась, хотя взрыв народного ликования не затронул большинство других поэтов, и это не должно нас удивлять, ибо и поэтам не чужды обычные человеческие чувства вроде, например, досады и зависти. Одним из самых примечательных последствий этого вдохновенного сравнения стали возрождение - ну, с учетом, разумеется, тех сокрушительных перемен, которые внесла современность в семейную жизнь - возрождение, говорю, духа материнства, сильнейший прилив материнских чувств, обуявших, как мы, учитывая известные всем нам обстоятельства, вправе предполагать, Марию Гуавайру с Жоаной Кардой они-то ведь, ни о чем таком не помышляя, ничего не загадывая, одной лишь возвышенно-естественной силой вещей оказавшись, как говорится, в положении, предрекли и положение всего Иберийского полуострова. Решительно обе переживали миг торжества. Их репродуктивные органы, уж извините за анатомическую терминологию, сделались наконец-то символом и выражением - я бы даже сказал - уменьшенной, но безупречно действующей моделью - того хитроумного механизма, работающего во Вселенной, когда непрерывно идет процесс превращения ничто во что-то, маленького в большого, конечного в бесконечное. Ну, на этом месте толкователи и герменевты запнулись и засбоили - и опять же это неудивительно, если вспомнить, сколько раз убеждались мы на собственном опыте, как недостаточны оказываются слова по мере приближения к границе того, что словами не выразить, хоть тресни: стремимся изъяснить любовь, а язык не поворачивается, предполагаем сказать "люблю", а произносим "не могу", намерены вымолвить последнее слово и понимаем в этот миг, что вернулись к самому началу.
Но во всем этом хитросплетении причин и следствий было и ещё одно обстоятельство - одновременно стало оно и фактом и фактором - благодаря которому изменился заумно-серьезный тон обсуждений, а весь народ, с позволения сказать, расцвел улыбками и раскрыл друг другу объятия. Все дело в том, что глазом моргнуть не успели - простим преувеличение, всегда содержащиеся в подобных фигурах речи - как все женщины детородного возраста оказались беременны, о чем и сообщили - и это при том, что никаких особых изменений в способах предохранения не допускали ни сами они, ни те, кого они до себя допускали - имеются в виду мужчины, с которыми регулярно или от случая к случаю делили они ложе. Дела, впрочем, пошли такие, что люди уже ничему не удивлялись. Минуло несколько месяцев с той минуты, как полуостров отделился от материка, тысячи километров проплыли мы в море - не то что открытом, а просто-таки настежь распахнутом - чудом не напоролись всей своей левиафанской тушей на бесстрашные Азоры, хотя и выяснилось чуть погодя, что никакого чуда здесь не было, а мы и не должны были столкнуться с ними, но откуда же нам было это знать в тот миг, когда удар казался неизбежным, понятия об этом не имели тамошние и здешние мужчины и женщины, принужденные бежать и спасаться, произошло ещё много всякого дивного и чудного, и солнце, ожидаемое слева, стало восходить справа, и луне словно бы мало показалось того извечного непостоянства и переменчивости, которыми мучит она нас с тех пор, как отделилась от земли, и ветры, дуют ныне не так, как прежде, и облака, несясь со всех горизонтов, водят над нашими головами умопомрачительный хоровод - причем помрачению этому не мешает, а способствует ослепительно горящее в поднебесье пламя, и все выглядело так, словно человеку, наконец, нет нужды медленно, задерживаясь на каждом перекрестке истории, брести из тьмы животного мира, - теперь его, целого, невредимого и чистенького, поместят в мир заново отделанный, светлый, блещущий нетронутой красотой. Ну, а раз все это происходило, и если, по слову португальского поэта, полуостров проделывает тот же путь, что и дитя в утробе матери, если он растет и ворочается, словно в исполинской матке, в лоне океана, готовясь к появлению на свет, то есть ли у нас основания удивляться тому, что заполнились и матки обитательниц полуострова - откуда нам знать, не оплодотворил ли их огромный камень, спускающийся к югу, и в самом ли деле эти новые дети - сыны и дочери человеческие или же отцом их следует считать гигантский каменный киль, расталкивающий море у себя на пути, внедряющийся в него, проникающий в лепечущие волны под вздохи и шепот ветра?
Наши путешественники услышали об этой массовой беременности по радио, прочли в газетах, да и телевидение в стороне не осталось, такого случая не упустило - едва завидя на улице женщину, репортеры тотчас совали ей в лицо микрофон, засыпали вопросами - как, когда, а имя уже придумали? - и, захваченная врасплох бедняжка, на которую наезжала, будто собираясь проглотить живьем, камера, заливалась краской, бормотала нечто невнятное и не ссылалась на дарованные ей конституцией права оттого лишь, что догадывалась - всерьез их не воспримут. И среди наших странников вновь стало замечаться известная напряженность: но если все женщины Пиренейского полуострова оказались беременны, эти две продолжали молчать, и это было понятно - объяви они о своем положении, неизбежно будет внесен в список отцов Педро Орсе, после чего согласие, мир и лад, с таким трудом восстановленные, погибнут безвозвратно - второго удара им не вынести. Вот поэтому однажды вечером Мария Гуавайра и Жоана Карда, готовя ужин, взяли да и воскликнули с комическим отчаянием: Нет, вы только представьте себе - все женщины в Испании и Португалии с пузом, только мы вдвоем порожние ходим. Представь себе теперь и ты, читатель, представь это мимолетное притворство, представь и не осуди Жоакина Сассу и Жозе Анайсо за то, что они изобразили досаду, столь понятную, столь присущую всякому мужчине, чьи способности к продолжению рода оказались под сомнением, представь себе также и то, что досада эта не была вполне деланной и наигранной, ибо вполне вероятно, что так оно и оказалось в действительности: если истинно то, что обе женщины беременны, то не менее истинно и то, что доподлинно неизвестно, от кого. По всему по этому маленький спектакль разрежению атмосферы не способствовал. С течением времени станет окончательно очевидно, что Мария Гуавайра и Жоана Карда были беременны, когда со смехом сетовали на свою долю, а уж какие объяснения дадут они тогдашнему своему поведению - Бог весть; правда всегда нас поджидает, и придет день, когда никуда от неё не убежишь.
А премьер-министры обеих пиренейских стран появились на телеэкране в сильном смущении, и причиной его отнюдь не была необходимость говорить о демографическом взрыве, который через девять месяцев должен потрясти полуостров, не те двенадцать или пятнадцать миллионов младенцев, которые появятся на свет практически одновременно и дружным хором издадут свой первый крик, не то, что Иберийский полуостров превратится в родильный дом, не счастье матерей и ликование тех отцов, у кого имеются достаточные основания не сомневаться в своем отцовстве. Дело было не в этом - при известном старании можно было извлечь из ситуации даже кое-какую политическую выгоду, выложить козырного демагогического туза, напомнить о светлом будущем наших детей, порассуждать о сплочении нации, противопоставить нашу пиренейскую плодовитость бесплодию остального западного мира. В другом была загвоздка: совершенно неизбежно у каждого из нас возникнет лестное сознание того, что для подобного демографического взрыва необходим столь же мощный - ну, не взрыв, так всплеск - половой активности, ибо кто же поверит, будто это коллективное оплодотворение произошло каким-нибудь сверхъестественным путем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46