А откуда же стало известно, что это его, а не её череп? - с подковыркой спросил Жоакин Сасса, на что Мария Долорес с понимающей улыбкой ответила: Когда где-нибудь откапывают первобытного человека, его всегда называют кроманьонцем, неандертальцем, синантропом, австралопитеком, и тому подобное, в том же роде, исключительно в мужском, я хочу сказать, роде, должно быть, в доисторическую эпоху женщин не было, и добрались до Ев, самое вкусное уже доев. И вас я вижу, это заело. Еще бы, я антрополог по образованию и феминистка от досады. А мы - журналисты, хотели взять интервью у того самого Педро Орсе, который ощущает колебания почвы. Неужели и в Португалии об этом уже известно? А что тут такого: от вас до нас рукой подать, отчего бы не подать и весть? - заметим, что весь этот искрометный диалог вел Жозе Анайсо, в силу профессиональной необходимости поднаторевший в пикировке с учениками. Спутник его меж тем отошел в сторонку, глядел на красочные плакаты с изображениями Львиного дворика, садов Хенералифе, лежащих статуй Католических Королей и спрашивал сам себя, какой смысл в реальных достопримечательностях, если ты все уже видел на фотографиях. Из-за этих философских раздумий он потерял нить дальнейшего разговора Жозе Анайсо с Долорес, хохотавшей так звонко, что невольно хотелось сказать: Родилась такой веселой - прозываться надо Лолой, Долли или Лолитой, как угодно, только не полным именем, которое дано ей в память страстей Господних и крестных мук его, а потому и вступает в вопиющее противоречие с природной веселостью нрава. В ней не было уже и следа феминистской досады, потому, вероятно, что этот португалопитек предстал перед нею не в виде нижней челюсти, коренного зуба и фрагмента лобной кости, а в полном, можно сказать, комплекте, кое-какие аксессуары которого послужит грядущим археологам убедительнейшим доказательством того, что в наши времена женщины уже существовали. Мария Долорес, которая, не найдя применения своему диплому антрополога, устроилась на службу в туристическое агентство, прочерчивает на подсунутой Жозе Анайсо карте недостающую дорогу, крестиком помечает селение Орсе неподалеку от пресловутой Вента-Мисены, теперь они не заблудятся, гранадская сивилла указала им правый путь со словами: Там настоящий лунный пейзаж, но в голосе её звучит сожаление, что она не может отправиться туда вместе с португальскими журналистами, к делу применить свои знания, особенно с этим вот застенчивым, с тем, что держался в сторонке, все плакаты по стенам рассматривал, ах, Мария Долорес, сколько уж раз внушала нам житейская опытность, что не следует доверяться первому впечатлению, ибо столь же обманчиво оно, как и застенчивость Жоакина Сассы, который, выйдя на улицу, говорит товарищу: Она, наверно, напрочь, чтобы ты задержался да подержался за нее, - простим этот сомнительный каламбур, из тех, что столь часто звучат в чисто мужском разговоре, а Жозе Анайсо не без самодовольства, вполне, как мы-то с вами знаем, беспочвенном, отвечает: Не исключено.
Наш мир, как мы неустанно повторяем, это комедия ошибок. Лишним доказательством этому служит имя "орсейский человек", которое дали черепу, отрытому даже не в Орсе, а по соседству - в Вента-Мисене, название которого отлично звучало бы в палеонтологических трудах, если бы не первая его часть - "вента17", со всей непреложностью указывавшая на то, каким прозаическим и низменным делом добывали себе пропитание его жители. Что за странная судьба у слов: не будь Мисена именем женщины - ну, не мужчины же! - чем-нибудь прославившейся наподобие той знаменитой галисийки, в честь которой в Португалии назван городок Голеган, можно было бы подумать, что, спасаясь от безумия Атридов18, именно сюда, в эти отдаленнейшие пределы, добежали микенские греки и основали здесь поселение, желая хоть названием его впоследствии и в соответствии с законами языка изменившем звучание воссоздать оставленное отечество, здесь, в самом средоточии ада - куда там городку Серберу! - дальше которого мы уж не поплывем. Верится с трудом.
В этом краю устроил себе дьявол первое свое обиталище, это его копыта прокалили и до седого пепла выжгли землю меж горами, которые, содрогнувшись тогда от ужаса, так и замерли по сию пору. Это - пустыня, бесповоротная и окончательная, здесь сам Христос навеки поборол бы любые искушения, если бы уж до этого не узнал все уловки дьявола, как, по крайней мере, уверяет нас евангельский текст. Жоакин Сасса и Жозе Анайсо оглядывают - что же они оглядывают? пейзаж? - ничего себе пейзаж, это кроткое слово принадлежит другим мирам, иным наречиям, а то, что здесь предстает взору, пейзажем никак нельзя назвать, скорей уж - адская область, да и то нехорошо будет, ибо и в этом гиблом месте встретим мы, без сомнения, людей и скотов, этих людей сопровождающих до той поры, пока первым не придется убить вторых, чтобы выжить в этой каменистой пустыне, на землях, столь обильно политых кровью мавров и христиан - это тоже было во тьме времен, и что пользы толковать о тех, кто умер здесь давным-давно, если сама земля мертва и в самой себе похоронена.
Здесь, в Орсе, наши путники нашли наконец кого искали - Педро Орсе, аптекаря по роду деятельности, оказавшегося старше, чем они себе его воображали, если воображали, но все же не таким древним, как его предок-миллионер - да-да, именно миллионер, отчего бы не употребить понятие, применяемое прежде всего к деньгам, и по отношению ко времени, приняв, однако, в расчет, что ни за какое количество одного не купить другого, и это другое сильно понижает ценность первого. Педро Орсе не светился на телеэкране, и потому мы не знали, что ему - сильно за шестьдесят, что он сухопарый, остролицый и совсем почти седой, хотя, если бы в силу врожденного хорошего вкуса не презирал так глубоко всяческие ухищрения и вообще искусственность, мог бы запросто, благо достаточно был сведущ в химии, сотворить в тиши своей лаборатории тайное средство сделаться иссиня-черным или золотисто-русым. Жоакин Сасса и Жозе Анайсо, ступив за порог, застают его за изготовлением облаточек из растолченного в порошок хинина - эта архаическая фармакопея, отвергая современные промышленные методы, сохраняет, благодаря мудрому инстинкту, свой психологический эффект - чем трудней глотать снадобье, тем скорее окажет оно свое поистине волшебное действие. В Орсе, а его никак не минуешь по пути в Вента-Мисену, в которой некогда жизнь била ключом - полчища археологов, всякие там раскопки и находки - ныне приезжие редки, а где теперь находится череп самого отдаленного из наших предков, сказать затрудняемся, наверно, в музее лежит, под стеклом и с табличкой, а те, что случаются, спрашивают аспирин, чего-нибудь от запора или, наоборот, чтобы поспособствовало пищеварению, местные же предпочитают, должно быть, умирать от первой хворобы, так что аптекарю в здешних местах не разбогатеть. Педро Орсе, с ловкостью фокусника завершив изготовление очередной партии облаток, то есть увлажнив верхнюю часть массы, заложив её между двумя латунными дырчатыми пластинками, надавив и получив двенадцать лепешечек хинина, обернулся к посетителям, чтобы узнать, что им угодно. Видите ли, мы португальцы, сказал один из вошедших, хотя заявление это было совершенно излишним: стоило ему открыть рот, как сразу стало ясно, кто они такие, но, впрочем, нам, людям, свойственно сперва заявлять, кто мы, а затем уж сообщать, зачем пожаловали, особенно в таких вот важнейших случаях, когда пришлось проехать многие сотни километров, лишь чтобы спросить - ну, пусть и не с такой драматической торжественностью: Педро Орсе, поклянись честью своей и лобной костью пращура, отрытой неподалеку, что чувствовал колебания почвы, когда все севильские и гранадские сейсмографы вычерчивали прямейшую из прямых, горизонтальнейшую из горизонталей, и Педро Орсе, подняв руку, отвечает просто, как свойственно праведникам и правдолюбцам: Клянусь. И хотели бы поговорить с вами с глазу на глаз, добавил Жоакин Сасса, установив свою и товарища своего национальную принадлежность, и тотчас, с ходу, благо аптека пуста, пустился выкладывать все, что происходило с ними - доложил и про камень, и про скворцов, и как перебрались через границу, и хотя насчет камня доказательств представить не смог, а вот что касается скворцов, так довольно чуть приоткрыть дверь да высунуться, одним глазком взглянуть, чтобы увидеть над площадью неизбежное крылатое воинство, и все обитатели городка задрали голову к небесам, дивясь небывалому зрелищу, но вот стая исчезла, переместилась на зубцы арабского Замка Семи Башен. Нет, здесь говорить неудобно, сказал Педро Орсе, садитесь в машину и выезжайте из города. Куда? Поезжайте сначала все прямо и прямо, по направлению к Марии, через три километра от окраины будет мостик, за ним - олива, там меня ждите, я скоро, и Жоакину Сассе испытал некое "дежавю" - не он ли сам два дня назад, только на рассвете так же выбирался из города, чтобы на окраине подождать Жозе Анайсо.
Но вот они сидят на земле, под оливой, называемой "кордовилой", дающей, если верить всяким народным припевкам, желтое масло, хотя на самом деле это свойство любой оливы, лишь у некоторых оно - не свойство, а масло - с небольшой прозеленью, и у Жозе Анайсо невольно срывается с языка: Какие жуткие здесь места, на что Педро Орсе ответил: Вента-Мисена гораздо хуже, я ведь оттуда родом, - вот какая получается двусмысленность, которая может означать и то, что означает, и нечто совершенно противоположное, зависит же это всецело не от читаемого, а от читающего, вот потому-то нам так трудно сказать вам, кто и, стало быть, как прочел эту фразу, хотя есть основания надеяться, что жуть и гибельность Вента-Мисены не объясняются не тем обстоятельством, что там появился на свет Педро Орсе. Затем заговорили о деле, по которому сошлись они здесь: неспешно поделившись опытом превращения в дискобола, птицелова и ходячий - или сидячий - сейсмограф, пришли к выводу, что все эти происшествия были и остаются связанными между собой, тем более, что, по словам Педро Орсе, земля и сейчас дрожит. Вот прямо сейчас я это ощущаю - и в доказательство простер руку, как бы предлагая самим убедиться. Движимые любопытством Жоакин Сасса и Жозе Анайсо дотронулись до неё и ощутили вполне явственно - никаких сомнений! - легкое подрагивание, вибрацию и даже услышали глухой и отдаленный гул, и, право, не стоит уверять нас скептически, что рука трясется от старости, ибо и Педро Орсе ещё не так стар, и дрожь - вовсе не то же самое, что содрогание, ибо если начнем судить по созвучиям, отчего бы не свалить в одну кучу желе и железо.
Сторонний наблюдатель подумал бы, издали глядя на этих троих, что они заключают между собой какое-то соглашение и вот сейчас рукопожатием подтвердили взаимные обязательства, не более того. А вокруг источают жар раскаленные камни, над белесой землей колеблется знойное марево, небо подобно огнедышащему зеву плавильной печи, даже здесь, в тени оливы. Чуть заметные ягоды на ней спаслись покуда от алчной прожорливости скворцов, вот погодите, увидите, что тут в декабре будет, хотя, впрочем, олива здесь одна, так что вроде бы не должны скворцы совершать сюда свои опустошительные налеты. Жоакин Сасса включил приемник, потому что все трое вдруг замялись, не зная, что сказать, да и немудрено - они ведь, в сущности, так мало знают друг друга, и раздался чуть гнусавый - от усталости и от того, что батарейки садятся - голос диктора: Как показали последние замеры, скорость движения полуострова сейчас стабилизировалась на семистах пятидесяти метрах в час, а трое сидят и слушают, по сообщениям, только что поступившим в редакцию, между Ла-Линеей и Гибралтаром образовалась глубокая расщелина, а тот все говорит и говорит, через час мы вновь встретимся с вами в эфире, но в этот миг над головами - ф-рррр пронеслись скворцы, и Жоакин Сасса спросил: Твои? - и Жозе Анайсо, не поднимая даже головы, ответил: Мои, ему легко распознать их, Шерлок Холмс в подобной ситуации сказал бы: Элементарно, Ватсон, нет стаи, которая могла бы сравниться с этой да ещё в здешних краях, и был бы совершенно прав, ибо в преисподней птицы редки, разве что, согласно легендам, обитает там всякие совы да филины.
Глаза у Педро Орсе, который сначала следил за полетом скворцов безо всякого интереса, а лишь из вежливости, вдруг вспыхивают, и с языка, будто сами собой, срываются слова: А не отправиться ли нам на побережье, поглядеть, как проплывет мимо Скала? Слова эти лишь на первый взгляд представляются чушью и бессмыслицей - согласитесь, что когда глядишь из окна вагона, тоже ведь кажется, что мимо плывут деревья, а ведь они так прочно укоренены в земле, а ведь мы не в вагоне, мы медленно движемся на каменном плоту, плывущем в море, и разница между ними - это всего лишь разница между телами жидкими и твердыми. О, как часто случается, что для перемен в жизни требуется вся эта жизнь, мы погружаемся в раздумье, ищем равновесия, снова колеблемся и не решаемся, возвращаемся к началу, снова принимаемся размышлять и думать, кружимся и вертимся, не сходя с места, по колеям времени, словно легкий ветерок, который вздымающий пыль, палую листву и тому подобный вздор, ибо на большее у него нет сил, и куда бы лучше нам жилось в краю тайфунов. Но иногда довольно бывает одного слова, чтобы мы вскочили, готовые к приключениям, и зной нам нипочем, и вот уж кинулись сломя голову, как дети, отпущенные наконец погулять, кувырком, с криками и смехом понеслись с горы. Парагнедых являет собой жаровню, в одно мгновение трое седоков взмокли, но и внимания на это не обращают - не отсюда ли, не из этих ли южных краев отправлялись открывать иные миры, новые земли, суровые, жестокие, непреклонные, взмокшие и взмыленные люди в такой же вот железной скорлупе, только называлась она в ту пору не кузов, а доспехи, и в железных шлемах на головах, с железом в руках двигались и надвигались они на беззащитную идиллическую индейскую наготу, чуть прикрытую птичьими перьями.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46