— Приветствую, Тьюрин, — поздоровался Рон, опускаясь на скамью.— Хорошо ли прошла ваша п… поездка? — слегка заикаясь, поинтересовался гном, протягивая лапищу к новой кружке эля. Брюхо его основательно раздулось, похоже, этих кружек туда было вылито уже превеликое множество.Рон жестом подозвал хозяина таверны и потребовал пива — в горле першило от пыли. Сделав несколько жадных глотков, он перевел дыхание и кивнул:— В некотором роде, дружище. Могло бы быть и лучше, но…— Фее ани такие! — убежденно заявил гном, икнув. — Нихто, па-анимаешь, камандир, нихто не хо-тит ваевать… Я этих… ик… трусов уга-аваривал, я их золотом… ик… соблазнял. Ба-аятся, смер-рды!— Слушай, Тьюрин, может, тебе пойти поспать? Мы завтра выступаем.— Ты шо, думаешь, я пьян? Я не пьян. Я немного выпил… ик… са-авсем немного. И я хачу ишо. Эй, ты… у меня кружка уже сухая… а па-ачему, спраш-вается? А патаму, што здеся все трусы и… ик… лентяи. Даже кружку налить не хатят, зар-разы!— Конечно, ты не пьян, почтенный гном, — миролюбиво сказал Рон, движением брови давая понять хозяину таверны, что больше наливать гному не следует. Тот, как будто давно ожидавший этой команды, с напускной деловитостью начал обслуживать других клиентов.— Па-ачему мине не наливают? — обиженно поинтересовался гном, внимательно разглядывая пустую кружку в слабой надежде, что на дне еще что-то осталось. — Я щас обижусь. А ты знаешь, камандир, шо будет, ежели я обижусь? Вижу, не знаешь… я эту паганую таверну, Чар ее задери… по бревнышкам раскачу… Будут знать, жлобы, как пачтенного гнома… ик… пива лишать. Я им… па-кажу… смер-рдам… удумали… тоже… пива… им… жалко…Рон подумал, что гном последние часы держался только за счет своего могучего организма да из стремления дождаться их возвращения. Теперь же, когда Тьюрин убедился, что его спутники живы и здоровы, сопротивляться выпитому он уже не мог, его речь становилась все бессвязней, пока он наконец не упал лицом на стол и не захрапел так громко, что все взгляды обратились в его сторону.Рон кивнул Брику, и они вместе, подхватив низенького, но чудовищно тяжелого гнома, потащили его наверх, в комнату, где уложили подземного воителя на койку и оставили отсыпаться.Им же еще предстояло сделать немало дел. Вьючные лошади, запас провизии, карты — много чего требовалось подготовить заранее, и командир, как самый опытный, и Брик, как самый молодой, отправились решать эти важные проблемы. Айрин же, как Рон и ожидал, заперлась в комнате, потребовав у хозяина таверны здоровенную охапку свечей, и снова углубилась в изучение своего сокровища, полностью отключившись от иных забот. Правда, прежде чем уйти, Рон позаботился о том, чтобы девушка хотя бы поела.Сам он отправился к мэру — надо было объяснить ему, что охотиться на грифона больше не стоит.* * *Эти сны опять вернулись… Тьюрин уже начал было надеяться, что та боль оставит его, ну или хотя бы станет чуть помягче, не заставляя его кричать во сне и просыпаться в холодном поту. Со времени последнего кошмара прошло больше месяца. Да, пожалуй, уже больше — их встреча с толпой ходячих мертвецов, закончившаяся отчаянной стычкой, была еще зимой. Та драка, из которой он единственный вышел невредимым, дала облегчение, и он уже решил, что это навсегда.И ошибся. Они снова вернулись — Тайрина и Твар…Может, дело было в том, что он остался один. Друзья… ну, пусть не друзья, пусть просто спутники… в общем, Рон и остальные уехали искать этого своего грифона, а он остался совсем один, и не было ничего, что смогло бы отвлечь его от тягостных мыслей. В то, что Торном проклятые химеры окажут помощь их отряду, он не верил. Куда больше надежд он возлагал на людей и гномов, но все усилия пошли прахом: каким бы плохим оратором ни был сэр Сейшел, сам Тьюрин в этом искусстве был еще более далек от совершенства. У него ничего не вышло, что и следовало ожидать. Ничего не вышло… как и тогда, много лет назад…Корона третьего колена подгорного племени лежала в мешке, надежно укрытая от посторонних глаз, но гном явственно ощущал тяжелый металл на своей голове. Корона… Эх, вернись она в этот мир раньше, вернись вместе с рассказом великого дракона — и многое бы изменилось. Они бы остались живы, Тайрина и Твар… его жена и его сын.Народ, потерявший своего короля… Люди немало переняли от гномов, как, впрочем, и от других народов. Тьюрин слышал, что, если полк терял свое знамя, оставшихся бойцов разгоняли по другим частям, а название полка, сколь бы гордым и грозным оно ранее ни было, предавали забвению. Но эта традиция была лишь жалким подобием того, что обрушилось на третье колено, когда им не удалось обнаружить в подземных лабиринтах ни своего короля, ни его тело, ни на худой конец корону.Ни один человеческий пария не испытывает такого унижения, такого всеобщего презрения, как гном, принадлежащий к «проклятому» роду. Даже сейчас, спустя столетия, это презрение осталось столь же бескомпромиссным, что и раньше. Гномы сильны своими традициями, даже когда они им же во вред. Третье колено было сильным родом, богатым — и в одночасье лишилось всего, тем самым ослабив и весь род гномов в целом, но кому до этого дело, если традиция требует подвергнуть виновных унизительной процедуре «отлучения от гор». И отлучение состоялось…При всем притязании на всеведение люди многого не знают. Они рады, что гномы куют им оружие, строят им замки или просто участвуют в их войнах, зачастую вынося на своих плечах основную тяжесть битв. Какое им дело до того, что гномы идут на это только ради одного — чтобы быть хоть кому-то нужными. Пусть даже и людям — ведь соплеменники, не принадлежащие к проклятому роду, не скажут «отлученным» ни одного доброго слова, не откроют двери своих пещер, не пустят к столу даже умирающего от голода, а к очагу — замерзающего на их глазах. Традиции сильны…Конечно, на людях гномы стараются не показывать свою боль — ни к чему простым смертным лезть в душу подгорному народу…Тогда, много лет назад, их просто в очередной раз изгнали с насиженных мест. И никто не возмутился, никто не затаил обиду на соплеменников, потребовавших, чтобы «проклятые» освободили пещеры, чем-то приглянувшиеся королю шестого колена. Сильны традиции…Зима… гномы, живущие у вечно горячего сердца земли, не любили холодов. И все же никто не возражал — собрали свой нехитрый скарб и ушли в снежную тьму, как требовал приказ. Ослушаться его было выше их сил, да они и не особо пытались, за века привыкнув и смирившись со своей долей вечно гонимого, презираемого рода. Они ушли во тьму, таща за собой повозки, неся на руках детей, которые не могли идти сами… Таких было немного, дети у гномов рождаются нечасто.Тайрина несла сына на спине — ему было от роду всего шесть месяцев, но он был здоровым, крепким ребенком, и Тьюрин, шагавший рядом с женой, верил, что, несмотря на все невзгоды, сын вырастет и станет сильным и отважным… отважнее, чем он сам. Кто знает, скольким из гномов приходили в голову крамольные мысли о несправедливости древних законов, о том, что времени давно пора заставить Песнь измениться… но даже те из них, кто хотя бы задумывался над этим, идя против собственной сущности, не решались не то что действовать — даже произносить дикие мысли вслух.Молчал и Тьюрин, хотя это было и нелегко ему, отцу одного из немногих маленьких детей их ветви проклятого рода, крошечной ветви — их было всего около сотни, да и большинство — женщины. Мужчины уходили к людям, уходили на заработки, как бы ни было стыдно им в этом признаваться даже самим себе. Гномы шли на поклон к людям…Они не любили зиму и боялись ее, боялись снежных буранов, непроглядной тьмы, пронизанной холодом и жгучим ледяным ветром, так не похожей на уютные, щедро освещенные негаснущими факелами пещеры. Они не умели находить дорогу в снежных заносах — кто знает, когда и где разминулись их пути, но это свершилось, и маленькая кучка дрожащих от холода гномов, среди которых было всего двое мужчин, отбилась от основного отряда и окончательно заплутала среди сугробов. Когда же стало ясно, что дороги они не найдут, Фардан, старший среди них, приказал ставить палатки — следовало ждать утра, хотя бы и с риском замерзнуть.Утро пришло, солнце окрасило снег в розовые тона, чистый, девственный снег, лишенный даже намека на дорогу, которой ушел отряд изгнанников. Им оставалось лишь брести куда глаза глядят, утопая в снегу чуть ли не по пояс, питая слабую надежду выйти в долину, подальше от этих сугробов, поближе к людскому жилью.Пещеру первым заметил Фардан — он шел впереди, как и подобает сильнейшему, и зияющий тьмой провал принял под свои своды кучку путников. Пещера оказалась глубокой, очень глубокой — и Тьюрин с одобрением и даже радостью выслушал приказ Фардана: «Остаемся!»Да, здесь можно было жить… так показалось с первого взгляда. Они спустились вниз уже на сотню локтей, становилось теплее, и жизнь снова начинала казаться не такой уж и безысходной. А потом они повернули за очередной угол, и пламя вечных факелов вырвало из тьмы лица… много лиц — людских, мужских и женских, молодых и старых, — но странных, бледных, как будто совсем лишенных крови. Наверное, так оно и было…Люди стояли рядами, в опущенных руках были зажаты мечи и топоры, тела одних затянуты в кольчуги, других были в поношенных тряпках, сверкающих прорехами, а у кого-то торсы и вовсе были обнажены. Холод не давал мертвым телам разлагаться, и они так и стояли здесь, поставленные неизвестно кем и с какой целью. Стояли, равнодушные к столпившимся перед ними гномам, и отблески факелов играли на их белой, мерзлой коже.А потом, как по команде, люди открыли глаза, вскинули оружие и шагнули вперед…Даже могучие гномы, знатоки секиры, непревзойденные бойцы, не имели в этом бою никаких шансов. Для чего зомби были оставлены в этой промозглой пещере, какая злая сила вдохнула в них подобие жизни — того никто не знал, да и вряд ли когда это станет известно. В вечном холоде они могли стоять и неделю, и год, и век… Но пламя факелов пробудило их к жизни, и снова проснулось извечное стремление мертвых убивать всех, кто еще жив.Тьюрин видел, как пал Фардан — пал одним из первых, выигрывая соплеменникам несколько мгновений жизни. На гномах не было ни кольчуг, ни несокрушимых панцирей — нужны ль они среди снегов. Сталь нашла его тело, и толпа зомби сомкнулась над воителем, а затем двинулась к другим жертвам. Отступать было некуда, мертвенно-бледные фигуры перекрыли единственный выход, оставалось одно — биться до последнего.Тьюрин успел натянуть кольчугу и нахлобучить отцовский шлем. Он не считался среди своих хорошим бойцом, но безвыходное положение способно и ягненка сделать волком, и он дрался с холодной расчетливостью опытного воина, хотя его удары зачастую и были неловкими и неумелыми. А за его спиной была Тайрина, прижимающая к груди сына.Они еще держались, и гора шевелящихся обрубков у его ног все росла — остальных уже задавили числом, да женщины и не умели толком драться, они лишь неловко отмахивались ножами, которые были нестрашны мертвым врагам. Одну за другой их пронзали мечами, срубали ударом топора или поднимали на короткое — каким только и можно действовать в не слишком просторной пещере — копье.А Тьюрин был все еще жив, и его топор, делая очередной замах, обрушивался на голову или торс ближайшего противника, легко рассекая слегка промороженную плоть. В какой-то момент он даже поверил, что им удастся выбраться из пещеры, но…Он услышал за спиной тихий вскрик и мгновенно обернулся… Тайрина уже валилась навзничь, из ее груди торчало острие копья, пробившего тело насквозь. Даже не так — копье пробило два тела… сразу два… женское и маленькое, хрупкое, прожившее на этом свете шесть недолгих месяцев…Он не помнил, как выбрался из пешеры, потом, когда его нашли посланные на поиски родичи, обнаружилась и страшно выщербленная секира, и кольчуга, изодранная вражеской сталью, оставившей немало рубцов и на теле… И перегороженная обвалом пещера, стены которой носили следы чудовищных, невозможных даже для гнома, ударов. И даже белая рука, торчавшая из-под огромных камней, все еще скребущая ободранными до костей пальцами…С тех пор ему часто снился этот сон: падающая фигура и копье, навылет пробившее сразу два тела… И в те ночи тишину прорезал жуткий звериный вопль, наводящий ужас на спутников Тьюрина, если на тот момент они у него были.Все эти годы он искал их — зомби и вампиров, оборотней и прочую нечисть, искал, чтобы изрубить на куски, чтобы хоть несколько ночей не видеть умирающей Тайрины… Он надеялся, что когда-нибудь, когда счет перевалит за сотню… или за тысячу… он увидит другой сон, увидит Тайрину живой, увидит Твара, тянущегося к материнской груди. Надеялся, что этот добрый желанный сон станет для него наградой, знаком того, что он сделал все, что мог, и что настала его пора присоединиться к жене и сыну там, куда уходят навсегда.Но рано или поздно кошмар возвращался. И выход был один — снова искать врага, снова сжимать в руках секиру, снова крошить на мелкие куски не ведающих боли и страха мертвецов, в которых чья-то злобная сила в очередной раз вдохнула подобие жизни.Или, если врага рядом нет, лить в глотку вино и пиво в надежде, что затуманенный разум провалиться в забытье без сновидений. Поэтому к моменту возвращения командира и его спутников Тьюрин был пьян до потери пульса…Судьба сжалилась над ним — в эту ночь Тайрина не пришла.* * *Выехали рано. Айрин клевала носом, гном сохранял угрюмое молчание, вызванное стыдом за вчерашнюю пьянку и дикой головной болью.Последние возделанные участки земли уже давно скрылись за спиной, дорога все так же петляла меж поросших молодой травой холмов. Солнце стало приближаться к зениту, когда в небе появилась маленькая черная точка. Точка все увеличивалась, пока не превратилась в мерно машущее крыльями странное создание.— Почтенный Тьюрин, к нам летит грифон, — быстро сказал Рон, заметив, что гном, подобравшись, тянется к рукояти секиры, — Пожалуйста, оставь оружие, он этого очень не любит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44