На лбу его блестели студёные бисеринки пота. И опять новое волнение: Микки слишком долго не возвращается из аппаратной, что бы это значило? Наконец Кольцов услышал его шаги.— Ну что там?После паузы, которая Кольцову показалась бесконечной, Микки ответил:— С Верхне-Баканской сообщений ещё не поступало, Павел Андреевич.В четверть первого Кольцов не выдержал и сам заспешил в аппаратную. Пошёл для того, чтобы самому услышать, что о литерном никаких сообщений не поступало.В аппаратной все так же бесстрастно стучали буквопечатающие аппараты, ползли ленты с новостями…Увидев Кольцова, телеграфист привстал из-за стола, обеспокоено пожал плечами.— Все ещё никаких сообщений, господин капитан!— Странно!— Очень странно, ваше благородие! — громко вздохнул телеграфист.Час дня… два часа… Казалось, время утяжелилось… Несколько раз в аппаратную ходил Кольцов. Ходил Микки. Но все было по-прежнему неопределённо, неясно.— Не могло что-либо случиться, Павел Андреевич? — с рассеянной и беспомощной тревогой в голосе спросил Микки.— Ну что вы, Микки! — Во взгляде Кольцова искрой промелькнула ирония и тут же исчезла за маской глубокой обеспокоенности. — Что вы такое говорите?! Там же кругом охрана! Не арбузы ведь везут!..— Но почему же в таком случае… — заикнулся Микки, обычно ни о чем серьёзно не беспокоившийся.— Вероятно, где-то на линии повреждена связь, — с серьёзнейшим видом высказал предположение Кольцов.— Вы так думаете?— Уверен.Но и в три часа дня сообщений о литерном все ещё не было. Кольцов, которому полагалось встревожиться, доложил об этом Ковалевскому.Командующий, как всегда, когда нервничал, снял и опять надел пенсне.— Что же могло случиться? — нервно вслух размышлял он.И, явно расстроенный неизвестностью, горестно взглянул на Кольцова. Кольцов стоял у стола командующего, всем своим видом говоря, что готов выполнить любое его приказание, но ответить на этот вопрос он не в силах.Ковалевский слабо пожевал губами и, уже по-настоящему тревожась, попросил:— Прикажите начальнику связи немедленно связаться со всеми станциями перегона, по которым должен следовать литерный. Пусть, черт их дери, узнают наконец, в чем там дело?..Кольцов хотел уйти, но дверь распахнулась и в кабинет вошёл Щукин. Не взглянув на Кольцова, доложил:— Ваше превосходительство, на перегоне Тоннельная — Верхне-Баканская была произведена попытка взорвать литерный. Один из покушавшихся убит…Кольцова шатнуло. Если бы Ковалевский или же Щукин в это время посмотрели на него, они бы заметили, какое отчаяние на мгновение овладело им. «Была произведена попытка…» Значит, литерный не взорван… «Один из покушавшихся убит…» Кто? Красильников? Кособродов? Николай?— Личность убитого пока не установлена, — глухо, как из-за стены, доносились до Кольцова размеренные слова Щукина.— Что с поездом? — почти выкрикнул Ковалевский.— Все в порядке, ваше превосходительство. Проследовал Екатеринодар. Движется на Ростов.Кольцов тихо вышел из кабинета, сел за свой стол.— Вы слышали, Павел Андреевич? — спросил Микки.— Да-да… Я очень рад, Микки!— Я тоже, Павел Андреевич!..День тянулся бесконечно долго. Все, что делал потом Кольцов, он делал, как во сне. Отвечал на какие-то телефонные звонки. Приносил и уносил какие-то телеграммы. С кем-то разговаривал. Кажется, улыбался. И думал, думал…Ах, почему он кому-то передоверил такое важное дело?! теперь? Теперь— все! Теперь уже никакая сила не остановит этот чёртов эшелон, эшелон смерти…— Капитан!.. Павел Андреевич! Командующий просит вас, — тихо сказал Микки.Ковалевский сидел в кресле. Голова его была взъерошена. Перед глазами залегли глубокие синие тени. Был уже вечер, но он, всей видимости, не собирался покидать кабинет. Разложив перед собой бумаги, он быстро и размашисто писал.— Изволили звать, ваше превосходительство? — спросил Кольцов, устало переступая порог кабинета командующего.— Павел Андреевич! — сказал Ковалевский» бодрым голосом протянул ему несколько срочных бумаг. — Отдайте зашифровать и отправить!.. Вот эту депешу генералу Кутепову, его корпус продвигается на Курск, Орёл…— Выходит, ещё неделя-другая, и Орёл будет наш, Владимир Юнонович? — начал издали Кольцов.— Ну, у Орла когти крепкие, так с ходу их не обрубишь!…— Ковалевский помедлил немного и затем с лёгкой тревогой спросил:— Как с литерным?— Проследовал Батайск, Владимир Зенонович.— Отлично, значит, к утру будет у нас, — щёлкнул пальцами Ковалевский.Кольцов потускнел — нервы! Он устал скрывать свои чувства. Это не ускользнуло от внимания командующего.— Что, капитан, устали? — сочувственно спросил он и затем ободряюще добавил: — Потерпите немного, скоро отдохнём в первопрестольной…Так было заведено в штабе: адъютант уходил отдыхать после того, как командующий покидал кабинет и отправлялся в свои покои. Не по возрасту неугомонный Ковалевский в этот вечер, судя по всему, не собирался ложиться спать.Согласно директиве Деникина 12 сентября началось новое наступление на Москву. В директиве оно называлось решительным и последним. Войска Добровольческой армии двигались по направлению к Курску, встречая отчаянное сопротивление красных. Ковалевский ожидал сопротивления, у красных было время для организации обороны. Но он не предполагал, что сопротивление их будет столь упорным. Задача перед Ковалевским была поставлена трудная: сломить сопротивление противника, сделать все для того, чтобы так тщательно подготовленное наступление с первых дней не захлебнулось. В эти первые дни во многом решался исход всей операции. Понимая это, Ковалевский неустанно следил за продвижением войск, однако стараясь не отвлекать штабы лишней своей опекой. И все же, едва где-то происходила заминка, он спешил скорее перебросить туда подкрепления — сейчас он уже не придерживал резервов.Полученные от союзников танки генерал Ковалевский считал Своим главным, способным решить все резервом, который он собирался пустить в действие в самый ответственный момент — когда выдохшимся и уставшим войскам понадобится допинг, когда они выйдут к Туле и перед ними встанет последняя твердыня этой битвы — Москва…Кольцов отпустил до утра Микки и теперь, неторопливо, но нервно вышагивая по приёмной, мысленно снова и снова возвращался к литерному. Он понимал, что литерный вышел уже на ту прямую, где, казалось, никакая сила не сможет его остановить. В пять утра, согласно графику, литерный будет в Харькове. И тогда не останется ни одного шанса как-нибудь повлиять на дальнейшие события.«Голова дадена для чего? Чтобы думать», — внезапно, с — какой-то тоскливой отрадой вспомнил он слова Кособродова. Кто же из них погиб? Как это произошло? Все, что с ними произошло, — все имеет для него огромное значение.«Голова дадена…» К сожалению, в этом положении уже и много умных голов ничего не придумают… А впрочем, ещё можно попытаться. Надежды на успех почти нет. Но, «почти» не означает «нет». Наверное, все-таки есть, пусть и очень крохотный, шанс? Если, конечно, все сложится в его пользу, если ни одна из сотни самых разных причин не обернётся против него. Такого почти не бывает… Снова это «почти»…— Литерный проследовал графиком…Кольцов стоял у карты, разложенной на столе приёмной.— Ваше благородие!Кольцов медленно повернул голову. Глаза его какое-то время рассеянно и слепо блуждали по приёмной. И наконец взгляд Кольцова наткнулся на стоявшего возле него запыхавшегося телеграфиста с пучком ленты в руках.— Ваше благородие! Литерный проследовал графиком Матвеев-Курган! — восторженно проговорил телеграфист, удивляясь странной понурости адъютанта его превосходительства.— А-а, это ты! — вспомнил Кольцов и переспросил: — Говоришь, проследовал Матвеев-Курган?— Так точно, проследовал! Так что приближается… — сбавляя тон, словно извиняясь, продолжал телеграфист.— Это хорошо. — Кольцов похлопал его по плечу, твёрдо добавил: — Это очень хорошо, что приближается!— Так точно! Извелись, гляжу, совсем с лица спали… — с отчаянной откровенностью пожалел Кольцова телеграфист и двинулся к выходу.Кольцов, грустно улыбнувшись ему вслед, остался стоять посредине приёмной, в голове его ворочались мысли одна тяжелее Другой.Можно попытаться самому уничтожить эшелон, хотя шансы и ничтожные. И все же они пока имеются… пока… Но есть ли у него право оставить штаб сейчас, когда началось наступление, когда любая информация отсюда может принести огромную пользу?.. Посоветоваться бы сейчас с Лацисом, Фроловым. Что сказали бы они? Но разведчику всегда не с кем советоваться.А литерный уже проследовал Матвеев-Курган. Ещё несколько часов — и уже будет поздно и бессмысленно что-либо предпринимать… Что толку, если он останется в штабе, а Добрармия возьмёт Москву? Какой будет смысл в его пребывании здесь?..«Голова дадена…» А сердце? Оно ведь тоже для чего-то человеку дана…»В приёмной зазвонил телефон. Кольцов не поднял трубку, он быстро пересёк приёмную и скрылся за большой дверью, ведущей в жилые апартаменты.У себя в комнате он зажёг свечу, стал быстро перебирать бумаги. Вот он поднёс одну к пламени свечи, и она тотчас полыхнула.Итак, один только выход — он уходит. Уходит, чтобы никогда дольше сюда не вернуться, чтобы навсегда снять ненавистную ему белогвардейскую форму. Впрочем, быть может, форма ему ещё сослужит последнюю службу…Пламя свечи жадно пожирало один листок за другим. И этим маленьким костром Кольцов как бы подводил черту под нынешней своей жизнью.Нет, он не торопился, но и не медлил, прежде чем поднести к огню очередной лист. Черты его лица сохраняли обычное выражение спокойной, даже несколько самоуверенной сосредоточенности. Лишь зыбкие и пёстрые отсветы пламени ложились на его лицо, будто непосредственные отражения тех мыслей, которыми он был — сейчас поглощён. Он ещё сам не знал толком, что предпримет. Никакого плана у него не было. Но и сидеть здесь и ждать он не мог. Не имел права — он обязан попытаться что-то сделать. Должен исчерпать все попытки.Один за другим сгоревшие листы бессильно опадали чёрными лепестками на пол комнаты. Кольцов притрагивался к ним носком сапога, и они сразу же рассыпались в прах.Когда рассыпался пеплом последний лист, Кольцов забросил папку подальше на одёжный шкаф. И, погасив свечу, вынул из ящика стола два пистолета. Проверил их и сунул в карманы. Потом положил перед собой лист бумаги, взялся за ручку.«Наташа, Иван Платонович! Операция провалилась. Кто-то из наших убит,— торопливо вывел он на бумаге. — Поэтому я должен что-то предпринять (слово «должен» дважды подчеркнул).В штаб больше не вернусь. Вам тоже советую сегодня же уйти… Прошу, позаботьтесь о Юре. Павел».Перед последним словом он затем написал: «Ваш…» Свернув письмо, посмотрел на часы и громко позвал:— Юра!Когда Юра вошёл, Кольцов при нем запечатал письмо и тяжело поднялся от стола.— Оденься! — сказал он. — Пойдёшь с этим письмом на Николаевскую, двадцать четыре, квартира пять… Запомнил?— Сейчас? — удивлённо спросил Юра, со сна поглаживая озябшие плечи.— Да! Передашь его Наташе… ты её знаешь… И постарайся, чтобы письмо не попало в чужие руки! — нежно глядя на Юру, тихо попросил Кольцов.— Я быстро, Павел Андреевич! — Почувствовав напряжённую необычайность происходящего, Юра с готовностью бросился к двери.— Постой! — тихо обронил Кольцов. И было в его голосе что-то такое, чего не слышал Юра прежде. Он остановился, обернулся.Но Кольцов отвёл от Юры взгляд, махнул рукой.— Ладно… иди… — чуть дрогнувшим голосом сказал он и добавил твёрже и суше: — Я потом тебе… потом все скажу!..Юра вышел, осторожно притворив за собой дверь. ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВТОРАЯ В жёлтом беспокойном разливе станционных огней было видно, как резкий порывистый ветер гнул к земле тяжёлые тучи.Бестолково раскачивались плафоны тускло горящих ламп, и по блестящему от сырости перрону скользили причудливые тени. Часовой с винтовкой старательно вышагивал взад и вперёд по пустынному перрону, стуча коваными каблуками сапог.Станция была большая, со множеством запасных и подъездных путей. На многих стояли воинские эшелоны с пушками и гаубицами, с запломбированными товарными вагонами, в которых, видимо, везли снаряды, с теплушками, откуда выглядывали головы перевозимых лошадей.Ближе к главным путям стоял длинный состав с лесом. К составу был прицеплен окутанный парами паровоз. В отблесках паровозной топки можно было увидеть чёрные лица машиниста и кочегара. Ожидая разрешения на отправку, они ужинали. А впереди паровоза мерцали настороже сигнальные огни стрелок.Оттуда, от стрелок, вдруг послышался тревожный оклик:— Стой! Кто идёт?— Офицер! — спокойно ответил голос.— Пароль?В ответ — молчание.— Пароль говори! Стрелять буду!.. — напрягся голос у часового. Машинист в промасленной кожаной фуражке высунулся из окошка паровоз-ной будки, с любопытством глянул туда, откуда доносились голоса. В расплывшемся свете сигнального огня вырисовывалась стройная фигура незнакомого человека. Это был Кольцов. Он спокойно стоял, засунув руку в карман плаща.— Болван! Сейчас же веди меня к караульному начальнику! — повелительно прикрикнул он на часового, вставшего против него с винтовкой на изготовку.Часовой тотчас поднёс к губам свисток. Раздалась тревожная трель вызова.Грузно перепрыгивая через рельсы, к месту происшествия спешил караульный начальник — фельдфебель. Следом за ним бежал солдат с винтовкой.Фельдфебель подскочил к Кольцову злой, взбыченный, готовый ринуться на него.— Кто таков? — тяжело дыша, спросил он. Кольцов пренебрежительно проговорил:— Фельдфебель, не тыкай! Я — офицер! — и властно потрепал: — Проведи меня к начальству!…Впереди сердито вышагивал фельдфебель, за ним, зябко кутаясь в воротник плаща, Кольцов, замыкал это шествие солдат с винтовкой, волочащейся по земле. Они прошли по мокрому перрону и свернули в помещение станции.Фельдфебель тщательно и громко, чтоб слышали в помещении, вытер ноги и вошёл в большую, ярко освещённую комнату с зашторенными окнами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63