У меня такое впечатление, что именно этого полиция и добивалась.
Джонсон не ответил. Он покачал головой и повторил снова:
— Вряд ли они говорят правду.
Некоторое время Терри смотрела на его широкую спину, затем поднялась со своего места. Джонсон обернулся.
— Ничего не попишешь — будем сообщать об этой истории как ни в чем не бывало, — решил он. — Зайдите в третью студию, надо кое-что записать для шестичасового выпуска новостей.
Он шумно выдохнул, глядя, как она ставит чашку.
Терри кивнула и вышла.
Джонсон выждал секунду, затем приблизился к столу и взял с него чашку, из которой Терри пила кофе.
Возбужденный, поднес чашку к лицу, стараясь уловить на ней запах от ее духов, потом прижался к чашке губами и, закрыв глаза, нежно чмокнул ободок в том месте, которого касались губы Терри. Его язык жадно скользнул по фарфору, оставив каплю слюны. Джонсону страстно хотелось, чтобы это была ее слюна.
Он крепко обхватил руками чашку, чувствуя, что эрекция усиливается.
Обследование
Ребенок знал, где надо копать.
Не было необходимости включать фонарь.
Пока.
Время от времени его маленькая фигурка замирала, он озирался на дом, расположенный в десяти — пятнадцати метрах от него в глубине сада, но никто не появлялся. Все было тихо.
Лопата легко входила в мокрую землю, и ребенок без труда выворачивал большие комья. Чем глубже уходила лопата, тем быстрее росла куча земли рядом. Из кустов донесся какой-то шорох; малыш замер и прищурил глаза, силясь рассмотреть в темноте то место, откуда исходил шум. Кромешная тьма. Чернота ночи покрывалом окутывала ребенка.
Ребенок продолжал копать, пока шорох не повторился снова; он отложил лопату и включил фонарь: луч света заскользил по кустам. Из-под изгороди выбежал ежик, но, напуганный светом, тут же метнулся назад.
Ребенок выключил фонарь и взялся копать снова. Наконец лопата ткнулась во что-то мягкое и податливое. Теперь надо было вынимать землю руками. Сидя на корточках у неглубокой ямки, ребенок разгребал зарытый в ней серый целлофановый пакет для мусора. Достав из кармана перочинный ножик, он полоснул лезвием по пакету, открывая его содержимое.
В нос ударил смрад разложившегося мяса, похожий на запах от пораженной гангреной раны. Не обращая внимания на подступившую тошноту, малыш резал пакет дальше, держа в другой руке фонарь и освещая им останки раздавленной кошки, захороненной в этой скромной могилке пять дней назад.
Туша была сплошь усеяна личинками.
В провалившихся глазницах кишели и копошились белые и прозрачные червячки, которые в свете фонаря стали корчиться и изгибаться быстрее. Из ноздрей и ушей мертвого животного полезли черви, жирные и раздувшиеся, как набрякшие вены. Десятки других нашли себе пищу в животе кошки. Казалось, что труп был начинен паразитами, аппетит которых на мертвечину был теперь удовлетворен сполна.
Ребенок смахнул фонарем несколько личинок с головы кошки, они упали на черную землю и белели в темноте, как только что посеянные семена.
Небольшие ранки были заполнены свежеотложенными яйцами мух, а недавно вылупившиеся личинки деловито насыщались.
Сидя у края ямки, ребенок сосредоточенно наблюдал за происходящим на теле кошки. Вот она, смерть! Всему, что принимает земля, уготован один конец — стать пищей для червей и личинок. Неужто и человека, лежащего в своем гробу, словно заботливо упакованная пища, ждет та же участь? Ребенок задумался: каково ощущать себя лежащим на дне ямы, зная, что тысячи паразитов забираются тебе в глаза, в каждую ранку, заползают в каждое отверстие, прогрызая все на своем пути?
Это рай или ад? Или неизбежность? Выходит, смерть — просто полное физическое разрушение тела. Пища для любителей мертвечины.
Ребенок еще раз направил луч фонаря на труп кошки и не мигая уставился на него. Личинки продолжали свою трапезу.
Глава 21
Топор был увесистый, должно быть, фунтов в шесть, и, описав им дугу, Миллер чуть было не потерял равновесие. Он помахал этим смертоносным орудием перед собой и слабо улыбнулся.
— В тебе пропадает отличный лесоруб, — сказал Филип Дикинсон, разглядывая специалиста по киноэффектам через широкоугольный объектив. Миллер сильно зажмурился, почувствовав, как левый глаз начинает слегка саднить, но ощущение дискомфорта быстро прошло, и он передал топор стоящему в ожидании актеру. Пэт Салливан, зажав в руке топор, смотрел, как Миллер сделал несколько больших глотков из фляжки, прежде чем вновь вернуться к своей работе.
Отдыхавший поодаль Кевин Брейди пытался прикурить сигарету. Из-за сковавшего лицо актера тяжелого грима ему это долго не удавалось. Уже три часа он пребывал в оболочке из латекса, череп разламывался, словно зажатый в тиски. Казалось, что под резиновой маской надулись и вот-вот лопнут вены, если его немедленно не освободят от этой передвижной тюрьмы.
Миллер жестом подозвал актера и стал отлеплять с его лица и тела тяжелую пленку. Скрытая латексом, правая рука Брейди была туго привязана на груди.
— Чем не Нельсон? — пробормотал он сквозь грим.
Не обращая внимания на шуточки Брейди, Миллер закрепил на его теле систему тонких резиновых трубочек, перекинув их концы через его плечо. С помощью специальных насосов по этим трубочкам должна была подаваться бутафорская кровь.
Повернувшись к стоявшему у него за спиной столу, Миллер снял тряпицу, которой был накрыт какой-то предмет.
Им оказалась рука, изготовленная Миллером накануне ночью.
Дикинсон вышел из-за камеры и с восхищением осмотрел этот искусственный обрубок. Он не переставал удивляться тому, как мастерски Миллер имитировал живые органы.
Пока специалист по киноэффектам приворачивал искусственную руку ремнем к плечу Брейди, режиссер объяснил, как он собирается снимать следующий эпизод.
На это ушло меньше пяти минут.
Брейди, исполняющий роль одного из «астроканнибалов», в этой сцене должен был схватиться с Салливаном в палате сиротского приюта, где Салливану предстояло отрубить «каннибалу» руку. Дикинсон намеревался в одном кадре запечатлеть, как Салливан замахивается и бьет топором, и уже в следующем кадре отсеченная рука должна была отлетать от плеча. Чтобы правдоподобность происходящего была полной, двоим помощникам следовало в этот момент дернуть за привязанные к руке и тщательно замаскированные веревки. Миллер поместил в обрубок три-четыре мешочка с кровью, которые должны были лопаться при взрыве дистанционно управляемых пиротехнических патронов в ту минуту, когда обрубок попадал в объектив камеры.
— На этом мы отрубаемся, — улыбнулся Дикинсон. — Прошу прощения за такой каламбур.
Миллер согнулся под рукой, еще раз проверяя заряды, его глаза беспокойно блеснули — в памяти всплыла картина недавней катастрофы.
— Готово, — сказал он, отступая назад.
— Я очень признателен тебе, Фрэнк, за то, что ты сумел так скоро вернуться к работе, — сказал Дикинсон, когда исполнители и съемочный состав заняли свои места.
Миллер лишь слегка пожал плечами и осторожно потер левый глаз: зрение опять ухудшилось.
— Прости, что пришлось побеспокоить тебя вчера вечером, но такие сцены грешно выкидывать, — добавил режиссер.
— Все в порядке, — ответил специалист по киноэффектам, рассматривая пульт управления, который он держал в одной руке. В другой у него была фляжка.
— Так, — рявкнул Дикинсон. — Все готово? Операторы, вы готовы?
Съемочная площадка откликнулась нестройным хором.
— Все... «Хлопушка»! — заорал Дикинсон, подталкивая вперед Салливана. — Начали!
Салливан приблизился к Брейди, который стоял перед камерой, согнувшись и свесив руки ниже колен.
Миллер напряженно следил за разыгравшимся перед ним действием, успевая бросить взгляд в сторону — не заметны ли веревки, прикрепленные к бутафорской руке. Он отхлебнул из своей фляжки, кося одним глазом на Салливана, а другим — на двух замерших в ожидании помощников, стоящих справа от него и в кадр не попадающих.
Салливан занес топор.
Брейди бросился на него.
Топор со свистом рассек воздух и опустился на плечо Брейди.
— Стоп! — приказал Дикинсон, и Салливан отступил на пару шагов назад, все еще держа в руке топор. — Теперь — вторая камера! Мне нужен промежуточный кадр, где Кевин с отсеченной рукой.
Свет снова убавили, заработали камеры, и Брейди оказался в кадре один, изображая муки адской боли от удара топора, отрубившего ему руку.
Он слышал, как порвалась ткань на его куртке, и в ту же секунду по сигналу Миллера двое помощников сильно потянули за невидимые веревки, увлекая в сторону отсеченную руку. Когда она ударилась о землю, Миллер нажал нужную кнопку на пульте дистанционного управления, и пакетики с кровью стали лопаться, забрызгав обтянутый латексом обрубок липкой жидкостью. Бутафорская кровь ударила фонтаном и из тонких трубочек, закрепленных на плече Брейди, и актер, памятуя инструкции, схватился уцелевшей рукой за имитируемую рану, из которой продолжал извергаться кровавый поток.
— Стоп! — снова рявкнул Дикинсон, и съемочная площадка снова озарилась светом. — Превосходно! — хлопнул он Миллера по плечу. — Теперь мне нужно снять, как топор вонзается в плечо, под разными углами. — Дикинсон обернулся к Салливану.
Миллер бережно, как подготавливаемое к длительному хранению сокровище, поднял отрубленную руку и принялся заворачивать ее в полотенце.
— Вызови меня, когда все будет готово к следующей сцене, — сказал он Дикинсону. — Я буду в гримерном фургоне.
Режиссер кивнул и занялся установкой камер для повторной съемки нападения Салливана на «астроканнибала».
Миллер побрел со съемочной площадки и у выхода еще раз приложился к своей фляжке. Выйдя на улицу, он окунулся в море солнечного света и невольно прикрыл глаза рукой, оберегая их от палящих лучей утреннего солнца. Вытащив из заднего кармана джинсов темные очки, поспешно надел их и почувствовал, как спало напряжение в глазах, защищенных от неумолимого сияния.
Миллер пересек площадку для стоянки машин, сквозь подошвы ботинок проникал жар от раскаленного бетона. С искусственной рукой под мышкой он некоторое время перебирал ключи и, найдя ключ от фургона, вошел в гримерную. Внутри стоял полумрак, и Миллер облегченно вздохнул, наслаждаясь приятной прохладой. Осторожно положил отсеченную руку на один из столиков и присел рядом на диванчик. Снова отпил из фляжки и сунул ее в задний карман.
Взгляд его упал на лежащий под столом плотно закрытый и запертый на ключ кожаный саквояж. Даже застегнутая молния была на замочке.
Сильный запах кожи.
Миллер долго в задумчивости смотрел на саквояж, затем придвинул его к себе и, порывшись в карманах, достал крошечный ключик. Открыв замочки, спрятал ключ обратно в карман и медленно потянул за молнию. Молния тихонько похрустывала, металлические зубы разжимались, все шире раскрывая пасть — чрево саквояжа.
Внутри, как в гибком гробике, лежала идеальная копия тельца ребенка, которому не было и восьми месяцев.
Миллер склонился над неподвижной фигуркой в саквояже, и его взгляд встретился с гипнотически застывшим взглядом ребенка, слепо взиравшего на мир стеклянными шариками глаз.
Он в последний раз критически осмотрел безжизненное тело и так же медленно застегнул молнию.
Подняв саквояж, Миллер вышел с ним из фургона-гримерной.
* * *
— Ты уверен, что сумеешь отснять это с одного захода, Фил? — спросил специалист по киноэффектам, открыв стеклянную дверцу микроволновой печи.
Ребенок лежал там, свернувшись, как мертворожденное дитя этого стального чрева.
— Невероятно! — воскликнул Дикинсон. — Так похоже!
Вид этого крошечного создания, казалось, загипнотизировал его.
Словно пропустив мимо ушей комплимент, Миллер опрокинул в рот фляжку, с которой не расставался.
— Будем продолжать? — спросил он и закрыл дверцу, увидев приближающуюся камеру.
Оператор стал наводить резкость на лежавший в печи муляж.
— Как все это будет выглядеть, Фрэнк? — поинтересовался Дикинсон. — Ты опять снабдил изделие взрывными устройствами? — И он кивнул на ребенка.
Миллер ответил едва заметным кивком.
— Включай печь и сам увидишь, что произойдет, — буркнул он, снова отпивая из своей фляжки.
Миллер отступил за камеру, объектив которой был нацелен на микроволновую печь и ее обитателя, как огромный телескопический прицел.
— Ну, пошел, — махнул Дикинсон оператору. — Начали!
— Снимаю! — отозвался оператор.
Дикинсон протянул руку к регулятору температуры микроволновой печи, оставшемуся за кадром, и повернул его.
Кожа ребенка в стальном гробу, казалось, начала розоветь.
Режиссер подвернул регулятор.
200 ватт.
Теперь жар от печи ощутили уже все, кто стоял вокруг нее.
300 ватт.
Миллер сделал еще глоток виски и увидел, что кожа ребенка приобрела темно-бурый оттенок. Это, понял он, означало, что тело зажаривается изнутри.
400 ватт.
Два ассистента, один из которых — женщина, замерли в оцепенении, глядя на то, как безжизненная фигурка ребенка вдруг скорчилась, как будто в ней еще сохранились какие-то остатки жизни.
500 ватт.
Кожа ребенка постепенно сморщивалась, и, приглядевшись, Миллер заметил, что тело едва заметно колеблется, как будто внутренние органы, расплавившись под воздействием высокой температуры в печи, стали закипать. Ребенок словно содрогался.
600 ватт.
Миллер ждал.
Тельце в печи вытянулось.
Один глаз расплавился в глазнице, когда температура стала неимоверно высокой.
700 ватт.
Миллер прикинул, сколько времени это еще займет.
Десять секунд. Двадцать.
Тельце ребенка забилось сильнее, кожа приобрела ярко-красную окраску. Рот открылся, как будто ребенок звал на помощь, и из всех отверстий хлынул пенящийся поток темно-коричневой жижи, словно чьи-то невидимые пальцы сдавили гигантский фурункул, из которого потек пузырящийся гной.
Послышался громкий омерзительный хлопок, тельце лопнуло, как плотный пузырь; куски мяса стали распадаться на глазах. Дымящееся месиво забрызгало внутри всю печь, кто-то из наблюдавших, зажав рот рукой, стремглав выбежал вон.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33