– Вы знаете арабский язык, капитан?
Тот кивнул.
– Здесь есть документы мальчика?
– Есть. Его зовут Алим. Алим Месхер. Вы не ошиблись, лейтенант, в подвале погибли местные жители, прятавшиеся от артобстрела.
Ричардсон на секунду прикрыл глаза.
– Вы можете перевести, что кричал мальчик?
Капитан внимательно посмотрел на бледное лицо Герберта и спросил:
– Вы уверены, что хотите это знать?
– Да.
– Он кричал, что ненавидит вас. Еще он клялся отомстить всем американцам.
– Но это ошибка. Чудовищная ошибка.
– Он не понимает этого, лейтенант. И боюсь, не поймет никогда.
– Теперь он останется сиротой? Вы можете записать мне его данные, чтобы позже я мог разыскать Алима?
– Это ни к чему. Он будет переправлен в наш госпиталь, а затем, если не отыщутся родственники, британское правительство возьмет на себя заботу о его воспитании. Время лечит душевные раны, а хорошее образование способно сгладить ненависть.
– Хорошо, если так, капитан.
Офицер кивнул Герберту, мельком взглянул на соседние носилки и жестом приказал своим бойцам – несите.

Через два месяца лейтенант Ричардсон выписался из госпиталя и одновременно подал рапорт об увольнении с воинской службы. Памятуя о словах британского офицера, он все же попытался разыскать мальчика, но, наткнувшись на глухое, неприязненное непонимание со стороны британских эмиграционных служб, в конечном итоге оставил тщетные попытки выяснить его дальнейшую судьбу.

Глава 2


Россия. Начало двадцать первого века...

Шел две тысячи первый год.
Было девять часов вечера, когда «BMW» с питерскими номерами остановилась у подъезда пятиэтажного кирпичного дома, возвышающегося на окраине провинциального областного центра.
Справа от машины виднелась старая, заросшая травой спортивная площадка, зажатая между зданиями двух городских СПТУ. За нею, в свете уличных фонарей, поблескивало лужами уводящее за город шоссе, слева, за трубами теплотрассы, темнел пустырь, плавно переходящий во вспаханные поля.
Дом, перед которым остановилась машина, имел всего один функционирующий подъезд. Редкие квадраты освещенных окон демонстрировали скромный быт обитателей кирпичной коробки: лишь малая часть их была затянута шторами, большинство же до середины прикрывали пожелтевшие газеты, на фоне которых перемещались смутные силуэты людей.
– Общага, что ли? – посмотрев по сторонам, осведомился водитель «BMW».
– Угу... – коротко ответил ему молодой, крепко сбитый парень, развалившийся на пассажирском сиденье. – Гужатник* Гужатник – общежитие ГПТУ (жарг.).

. Сам в таком вырос, – внезапно признался он.
– А что мы тут забыли, Серж? – Водитель погасил фары и, сцепив руки в замок, облокотился о руль. Тусклая подсветка приборной панели змеящимся бликом отразилась от массивной золотой печатки на его пальце. – Дело сделали. – Он повернул голову, пытливо посмотрев на своего спутника. – Пора бы домой мотать, пока местные менты не всполошились.
– Не всполошатся, – успокоил его Сергей. Он задержал взгляд на освещенных квадратах окон, мысленно взвешивая какие-то внутренние, ведомые только ему «за» и «против», а потом, решившись, сказал:
– Саня, ты посиди, я скоро.
– Блин. Серж, куда тебя несет? – Неодобрительно покачал головой водитель, посмотрев на обшарпанное здание. Он уже настроился на обратную дорогу, и внезапная задержка у скособоченного подъезда унылой общаги показалась ему ничем не оправданной.
«Давыдов как всегда со своими приветами, – неприязненно подумал он. – Если перенапрягся, девочку там захотелось или водки, – это понятно, но не в таком же гадюшнике... Два, ну максимум, три часа, и мы дома, в Питере, можно бы и потерпеть...»
– Что тебе вдруг приспичило, там ведь вонь одна... – вслух добавил он. – Детство в заднице заиграло?
Сергей, который уже взялся за ручку двери, повернул голову.
– Ты что, критиковать меня будешь? – скупо спросил он, внезапно похолодев взглядом.
Его собеседник мгновенно осекся, заметив знакомый, не сулящий ничего хорошего блеск, промелькнувший в глазах Давыдова.
– Нет, ну... – попытался он сгладить свою необдуманную резкость, но Сергей оборвал его на полуслове:
– Тогда сиди, на хрен, и не рыпайся. Мое детство – это такая вот засраная общага, а потом Чечня в девяносто пятом – играла она у меня в заднице в новогоднюю ночь, пока ты шлюх по ночным барам зажимал в Питере...
– Ну, что ты звереешь-то сразу, в натуре!.. Я же не виноват, что у меня зрение...
– Я не зверею, – сквозь зубы ответил Давыдов. – А сказки про зрение оставь для военкома. – Он немного помолчал, глядя в вечернюю мглу, что растеклась за забрызганным каплями дождя ветровым стеклом, и добавил, остыв так же быстро, как завелся:
– Друг у меня тут.
Тихо чавкнула дверца машины, в мутном свете уличного фонаря мелькнули черные полы пальто, скрипнула, а затем отрывисто хлопнула перекошенная мокрая дверь подъезда.

* * *

Подъезд, как и предполагал водитель «BMW», оказался вонючим и темным. Лестничные марши уходили ввысь, теряясь в густом мраке, флюиды, витающие в темноте, казались тошнотными: запах прокисшей мочи смешивался здесь с сомнительными ароматами готовящейся пиши, двери этажей, испытывающие постоянный прессинг со стороны возвращающихся домой подвыпивших жильцов, пропускали на лестничные площадки узкие полосы желтоватого света, проникающие через разломы в фанерных вставках, заменяющих давно выбитые стекла.
Сергей остановился на площадке третьего этажа, мельком взглянув на незамысловатые образцы граффити, перед которыми экстремальные выходки протестующей американской молодежи казались наивным детским лепетом. Самый безобидный образчик настенной живописи имел явный сексуально-политический оттенок и был снабжен поясняющей надписью: «Вот тут я вас видел». Где – становилось понятно из рисунка.
Хмыкнув в ответ своим мыслям, Давыдов толкнул дверь и попал в длинный коридор, похожий на застенок изолятора временного содержания. Тусклые лампы, давно лишившиеся плафонов, горели тут через одну, озаряя нездоровым желтоватым сиянием замызганные коврики, небрежно брошенные на пол перед дверьми, ведущими в отдельные комнаты общежития.
Взгляд Сергея скользнул по номерным табличкам, невольно подметив многочисленные следы взломов, которым периодически подвергались незатейливые врезные замки, словно тут как минимум раз в неделю проходили учения армейского спецназа...
Ироничная мысль носила горьковатый оттенок юмора – на самом деле Давыдов отлично знал, как это бывает... Его детство и юность действительно прошли в похожем общежитии, и не было никакой разницы в том, что «родная» общага располагалась не тут, а в Питере. Смысл оставался один, и удручающая, многократно повторяющаяся адекватность подобных мест работала в унисон с памятью, возрождая в ее глубинах образ собственного отца, который, подвыпив, частенько ломал двери только лишь потому, что не мог попасть ключом в замочную скважину...
Сергей встряхнул головой, отгоняя наваждение. Нервы и так были натянуты, но не от той «работы», что пришлось проделать пару часов назад, а от гнетущего ожидания встречи, которая по определению не могла принести никакой радости.
Злые растерзанные мысли безвыходно копились в рассудке, словно там прижился паразит, медленно высасывающий из души остатки человечности. «Прав Саня... – подумалось в этот миг. – Мало мне своих проблем...»
Давыдов сплюнул на пол и медленно пошел вдоль коридора. Он был в этом общежитии всего один раз, четыре года назад, и плохо запомнил номер нужной ему комнаты – не то тридцать семь, не то семьдесят три...
«Нет... не вспомнить. Нужно спросить у кого-нибудь...»
– Эй, мужик! – Он призывно и требовательно взмахнул рукой, заметив возникшую в конце коридора смутную тень.
Силуэт застыл, как вкопанный.
– Тебе, тебе говорю, – повторил Сергей. – Иди сюда, дело есть.
Фигура, смутно различимая в полумраке, не решилась протестовать, сделав неуверенный шаг к Давыдову. В этот миг в конце коридора внезапно распахнулась дверь, и оттуда вместе со светом вырвался поток бессвязной матерной ругани.
В плотном прокуренном сумраке за спиной обитателя общежития возникла еще одна тень, и Сергей, без интереса наблюдавший эту сцену, увидел, как вдогонку мужику, сомнамбулически перемещающемуся вдоль стены, полетело что-то шуршащее, бесформенное.
– Куртку свою забери, козел!
Голос был женским.
Мужик равнодушно подобрал брошенную вслед верхнюю одежду. Остановившись, он пошатнулся, обвел Давыдова мутным взглядом, с трудом удержался растопыренной пятерней за стену и сипло процедил:
– Ну, чего тебе?..
– Антона Извалова знаешь? – спросил у него Сергей. – Молодой парень, несколько лет назад из Чечни вернулся.
Обитатель общежития стоял, слегка покачиваясь на нетвердых ногах.
– Закурить есть? – наконец сфокусировался он на фигуре в черном длиннополом пальто, которая казалась ему призраком.
– На. – Давыдов равнодушно протянул ему полупустую пачку «Camel». – Я спрашиваю, Антона Извалова знаешь? Мне нужен номер его комнаты.
На некоторое время в коридоре повисла гнетущая тишина, которую нарушали лишь невнятные, доносящиеся из-за дверей звуки да сиплое дыхание пьяного обитателя общаги, взгляд которого медленно перемешался с пачки импортных сигарет на Давыдова и обратно, отражая вялый мыслительный процесс.
– Извалов?.. – хрипло переспросил он спустя некоторое время. – Антон?.. Это контуженый, что ли? – наконец осенило его, когда Сергей уже начал терять всякое терпение. – Знаю... – утвердительно кивнул мужик, недоверчиво покосившись на сигареты. – Это мне?
– Забирай. Только скажи, в какой комнате он живет?
– А?.. – Собеседник Давыдова опять начал выпадать из реальности, что-то бормоча себе под нос.
«Прав был Саня, тупая это затея...» – вновь подумал Давыдов, хотя знал, что уже не повернет назад. Не в его привычках было останавливаться на полпути, да и увидеть Антона нужно – это желание уже твердо оформилось внутри и, как любая запавшая в разум мысль, не даст покоя, пока не будет осуществлено. О душе Сергей не вспоминал. От нее давно не поступало никаких позывов, и все, что он делал, по большей части диктовал больной, истерзанный рассудок, который порой помимо его воли искал горьких, зачастую ненужных встреч, уводил его в такие места, где остро оживали воспоминания, словно подсознание надеялось, что в какой-то момент очнется загнанная в угол душа, и тогда все пойдет по-другому...
«Тщета...»
– Блин, мужик, я тебя по-русски спрашиваю... – Сергей начал заводиться. – НОМЕР КОМНАТЫ АНТОНА ИЗВАЛОВА?!
Если бы не тошнотный запах, исходящий от собеседника, Давыдов взял бы его за ворот и пару раз тряхнул об стенку, для ясности мышления.
– А... это комната тридцать семь. – Алкаш, заметив неладное, тут же протрезвел на несколько секунд. – Но только ты это... Не трогай меня... Я пошел... А он контуженый... Ты к нему стучись сначала... – Мужичонка развернулся и нетвердой походкой направился назад, к той двери, откуда минуту назад вылетела его куртка. – Эй, Машка... Открывай, я курить нашел... – Вялый кулак забарабанил в дверь. – Открывай, я кому говорю... – Через некоторое время что-то затрещало в конце длинного коридора, – очевидно, вылетал очередной, тысячный по счету шпингалет, но Давыдова совершенно не интересовала развязка этой сцены. Остановившись напротив двери с номером «37», он прислушался.
Тихо бормотал телевизор.
Он постучал.
Из-за двери не ответили. Сергей подождал минуту, потом опять постучался и, не удостоившись ответа, толкнул дверь. Она поддалась с неожиданной легкостью, и вдруг... в образовавшуюся щель, отскочив от истершегося порожка, с глухим, неприятным стуком вылетела «эфка»...* «Эфка», она же лимонка, – ручная граната «Ф-1».


Мышцы сработали машинально, без участия разума, на уровне рефлексов.
Граната еще выкатывалась в вонючий коридор, а он уже влетел внутрь комнаты и застыл, вжавшись в простенок, с таким расчетом, чтобы не достало осколками через дверной проем.
Глухой ток крови в висках отсчитывал секунды. Одна... Вторая... Третья...
– Не взорвется, – внезапно оборвал мысленный отсчет глухой голос, на миг перекрывший бормотание телевизора. – Это муляж. Принеси, а то пацаны увидят, утащат.

* * *

Вернувшись в комнату с ребристым муляжом «эфки», Давыдов еще несколько секунд привыкал зрением к густому сумраку, щедро сдобренному сизым, вонючим папиросным дымом.
Все оказалось много хуже, чем он предчувствовал...
Взгляд постепенно стал различать окружающие предметы, учитывая, что единственным источником света в тесной пеналообразной келье являлся черно-белый ламповый телевизор, экран которого таинственно мерцал рябью помех, – изображение на нем было смазанным, нечетким, и только приглушенный голос звучал вполне внятно.
Шел выпуск вечерних новостей. По экрану метались смутные, искаженные тени.
– ...сказал, что основные силы боевиков после ощутимого поражения отходят в горы, пытаясь использовать для отступления последние дни, пока на горных тропах и перевалах не лег снег...
Давыдов по-прежнему стоял у порога, внимательно вглядываясь в сумрак.
В призрачном свете серыми тенями выделялись немногочисленные предметы меблировки. Диван у плотно зашторенного окна, две обшарпанные тумбочки казенного образца, на одной из которых стоял упомянутый телевизор, встроенный шкаф для одежды с болтающейся на одной петле дверкой, а подле, небрежно прикрытый брошенной сверху газетой, прямо на полу пылился старый, допотопный компьютер еще советского производства.
– Серега? Давыдов?! – нарушил затянувшееся замешательство хриплый, знакомый, но странно изменившийся голос Антона Извалова.
Он звучал надтреснуто, словно был сломан.
Глаза уже полностью привыкли к густому сумраку, и Давыдов, резко обернувшись, различил, наконец, лежащего на диване человека.
Вернее, это была страшная пародия на человека.
1 2 3 4 5 6 7 8