Напомню, что референдум 1992 года по Маастрихту едва не сорвали (это стало сомнительной заслугой Валери Жискара д'Эстена, утверждавшего, будто проект «слишком сложен, чтобы ставить его на голосование») и что голоса разделились почти поровну, несмотря на нажим политиков, призывавших ответить «да», и мощную пропагандистскую кампанию в средствах массовой информации.Такое упорное, прямо-таки непостижимое стремление правительственных партий протащить проект, в котором никто не заинтересован, от которого уже всех тошнит, – это стремление само по себе говорит о многом. Когда при мне упоминают о ценностях демократии, я не чувствую в себе благородного воодушевления, более того, я сдерживаюсь, чтобы не рассмеяться. Когда мне предлагают выбирать между Шираком и Жоспеном (!), но не спрашивают моего мнения о единой европейской валюте, единственное, в чем я уверен, так это в том, что мы живем не в демократическом обществе. Ладно, предположим, демократия – не лучший из режимов, она, как говорится, создает благоприятную почву для «опасных популистских тенденций», но тогда пусть мне скажут прямо: судьбоносные решения давно уже приняты, это мудрые, справедливые решения, они выше вашего понимания, однако вам дозволяется в соответствии с вашими взглядами в известной степени повлиять на политическую окраску будущего правительства.В номере «Фигаро» от 25 февраля я обнаружил любопытные статистические данные по департаменту Па-де-Кале. Сорок процентов населения департамента живут за чертой бедности, шесть супружеских пар из десяти освобождены от уплаты подоходного налога. Как ни странно, за Национальный фронт в Па-де-Кале голосуют немногие, впрочем, это можно объяснить тем, что иммигрантов там становится все меньше (а процент рождаемости очень высок, ощутимо выше, чем по стране в целом). Депутат парламента от Па-де-Кале –коммунист; интересный факт: он единственный из депутатов-коммунистов проголосовал за отказ от тезиса о диктатуре пролетариата.Кале – поразительный город. Обычно в таких крупных провинциальных городах есть исторический центр со старинными домами, пешеходные улицы, по которым в субботу вечером движется оживленная толпа, и т.д. В Кале вы ничего подобного не увидите. Во время Второй мировой войны город был практически стерт с лица земли; улицы в субботу вечером безлюдны. Пешеход шагает вдоль заброшенных домов, громадных и пустынных автостоянок (если есть во Франции город, где решены проблемы с парковкой, то это, безусловно, Кале). В субботу вечером в городе становится немного веселее, но это своеобразное веселье. Почти все кругом пьяные. Среди жалких пивных и закусочных выделяется здание казино: там, у длинной шеренги игральных автоматов, жители Кале спускают свои денежки. Излюбленное место прогулок воскресными вечерами – площадка у въезда в железнодорожный туннель под Ла-Маншем. Горожане с семьями, иногда с колясками, стоят у решетки и смотрят, как проносится поезд «Евростар». Они приветственно машут рукой машинисту, а тот отвечает им гудком – и ныряет под дно морское. Человеческая комедия в подземке Женщина угрожала повеситься, мужчина был одет в костюм из мягкой, пушистой ткани. Вообще-то, женщины редко когда вешаются, обычно они прибегают к снотворному. Реклама за окном: «Уровень – супер» – да, уровень именно такой. «Надо двигаться вперед» – а зачем? Кожзаменитель на соседнем сиденье разрезан, оттуда вылезают потроха. Парочка вышла на станции «Мезон-Альфор». Рядом со мной уселся пижон лет двадцати семи. Он мне сразу не понравился (может быть, из-за волос, стянутых хвостом, или из-за тонких усиков, а возможно, из-за того, что чем-то неуловимо напоминал Мопассана). Он развернул письмо, написанное на нескольких листках, и стал читать; поезд подъезжал к станции «Либерте». Письмо было написано по-английски, и отправила его, очевидно, какая-то шведка (вечером я заглянул в иллюстрированную энциклопедию Ларусса – я не ошибся, Уппсала находится в Швеции, это город со ста пятьюдесятью тремя тысячами жителей и знаменитым университетом, а больше об Уппсале, похоже, сказать нечего). Пижон читал медленно, с английским у него было плоховато, и я успел изучить письмо во всех подробностях (на миг у меня закралось опасение, что я совершаю аморальный поступок, но ведь метро – место общественное, разве нет?). Очевидно, они познакомились прошлой зимой в Шамруссе (и с чего это шведке вздумалось ехать в Альпы, чтобы покататься на лыжах?). Эта встреча изменила ее жизнь. Теперь она не может думать ни о чем, кроме него, да, по правде говоря, и не пытается (тут он самодовольно ухмыльнулся, развалился на сиденье и пригладил усы). По письму чувствовалось, что ей страшно. Она готова на все, чтобы вновь встретиться с ним, она будет искать работу во Франции, кто-нибудь, возможно, согласится предоставить ей жилье, или, в конце концов, она устроится няней. Тут мой сосед раздраженно нахмурился: в самом деле, вдруг она в один прекрасный день свалится ему на голову, она вполне на это способна. Она знает, что он очень занят, что сейчас у него масса работы (последнее показалось мне сомнительным: было три часа дня, и молодой человек явно никуда не спешил). В этот момент он тоскливо огляделся, но мы были еще только на станции «Домениль». Письмо заканчивалось такой фразой: «I love you and I don't want to loose you». Я нашел, что это очень хорошо сказано; бывают дни, когда мне самому хотелось бы написать кому-то такое письмо. Она подписалась: Your Ann-Katrin, и вокруг подписи нарисовала маленькие сердечки. Была пятница, 14 февраля, день святого Валентина (этот весьма полезный для коммерции англосаксонский праздник, по-видимому, прижился и в Скандинавии). Я подумал, что женщины иногда способны проявить большое мужество.Пижон сошел на станции «Площадь Бастилии», я тоже. На какое-то мгновение мне захотелось пойти за ним (наверно, он направлялся в бар – куда же еще?), но у меня была назначена встреча с Бернаром Леклером из «Кензен литтерер». В этом журнале я хотел опубликовать свою полемику с Бернаром Леклером по поводу Бальзака. Во-первых, по той причине, что я не могу понять, почему эпитет «бальзаковский», которым он время от времени награждает произведение или стиль какого-нибудь романиста, приобретает у него уничижительный оттенок; во-вторых, мне надоели бесконечные дискуссии о таком раздутом авторе, как Селин. Впрочем, Бертрану не так уж и хочется ругать Бальзака, напротив, его поражает невероятная творческая свобода этого писателя. Кажется, он думает, что, если бы у нас сейчас были романисты бальзаковского толка, это не было бы такой уж страшной катастрофой. Мы с ним приходим к единому мнению: романист такого масштаба неизбежно становится создателем расхожих клише. Насколько эти клише оказались живучими, существуют ли они и по сей день – это уже другой вопрос, который следует тщательно изучить, разбирая каждый случай в отдельности. Конец полемики. А я вспоминаю бедную Анн-Катрин, которая представляется мне в возвышенном облике Евгении Гранде (все персонажи Бальзака, и обаятельные, и омерзительные, оставляют ощущение какой-то почти анормальной жизненной силы). Есть персонажи, которых никак не удается убить, которые кочуют из книги в книгу (жаль, что Бальзак не знал Бернара Тапи). А есть прекрасные образы, которые навсегда запечатлеваются в памяти именно потому, что они прекрасны и в то же время реальны. Был ли Бальзак реалистом? С тем же успехом его можно было бы назвать романтиком.Во всяком случае, я не думаю, что наша эпоха показалась бы ему совсем чуждой. В конце концов, в жизни всегда присутствуют элементы мелодрамы. Правда, главным образом в жизни других. Испытание, которое надо выдержать В субботу, во второй половине дня, по случаю парижского Книжного салона, на Фестивале дебютного романа в Шамбери происходит дискуссия на тему: «Превратился ли дебютный роман в коммерческий продукт?» На дискуссию отвели полтора часа, но, к несчастью, Бернар Симеон сразу же дал правильный ответ: да. И вдобавок внятно объяснил почему: в литературе, как и во всем, публике нужны новые лица (кажется, он выразился грубее: «свежее мясо»). Правда, извинился он, его представления могут оказаться и не совсем верными, ведь он половину своего времени проводит в Италии, стране, которая, по его мнению, во многих областях находится в авангарде худшего. Затем разговор перешел на другую, менее болезненную тему: роль литературной критики.Обычно шумиха вокруг дебютного романа начинается в конце августа с заголовков типа: «У нас появился новый романист» (а под заголовком групповое фото на мосту Искусств или в каком-нибудь гараже у метро «Мезон-Альфор») и заканчивается в ноябре, когда присуждают литературные премии. Затем начинается праздник божоле, праздник рождественского пива – все это помогает продержаться до Нового года. Жизнь не так уж и тяжела, это просто испытание, которое надо выдержать. Заметим попутно, что коммерция оказывает литературе большую честь, приурочивая литературные торжества к самому мрачному периоду года, который можно сравнить с понедельником, с въездом в темный туннель. А вот теннисный турнир «Ролан-Гаррос», напротив, происходит в июне. Впрочем, я не стану бросать камень в моих собратьев, которые идут на все, толком не понимая, чего от них хотят. Лично мне очень повезло. Была, правда, одна неувязка с журналом «Капитал», который издает торгово-промышленная группа «Ганц» (а я подумал, что речь идет о телепередаче с тем же названием на канале М-6). У девицы, явившейся брать у меня интервью, не было с собой камеры, что уже само по себе должно было меня насторожить, и все же я удивился, когда она призналась, что не прочла ни строчки из моего романа. Потом я схватился за голову, прочитав заметку под названием: «Днем он компьютерщик, ночью – писатель: нелегко стать вровень с Прустом или Сулитцером» (от моих слов там ничего не осталось). Ей бы, конечно, хотелось услышать от меня необыкновенную историю. Надо было меня предупредить, я рассказал бы ей сказку, в которой фигурировали бы ворчливый старый волшебник Морис Надо и Валери Тайфер в роли феи Колокольчик. «Иди, повидайся с Надо, сынок. Он наш талисман, наша память, хранитель наших священных традиций». Или интеллектуальную версию «Рокки»: «Днем он сражается с компьютерными чипами, а ночью, вооружившись текстовым редактором, шлифует свои фразы. Единственный залог его успеха – вера в себя». А я говорил с ней до глупости откровенно, даже агрессивно, но не стоит ждать чудес от человека, не объяснив ему, в чем дело. Мне бы, конечно, надо было купить этот журнал, но я не успел (нужно сказать, что журнал «Капитал» читают в основном безработные, но я не вижу в этом ничего смешного).Другое неприятное недоразумение случилось позже, в одной из муниципальных библиотек Гренобля. Вопреки ожиданиям пропаганда литературы среди молодежи принесла здесь определенные успехи. Я услышал, и не раз: «Знаешь, друг, ты достучался до меня, ты дал мне надежду!» Изумление среди присутствующих писателей. Нет, они не против, они даже смутно припоминают, что и вправду в отдаленные времена одной из миссий писателя считалось… но как можно это выразить устно, и притом за две минуты? «Он не заметил Брюэля», – проворчал кто-то, чью фамилию я потом забыл. В общем, похоже, что эта молодежь, по крайней мере, прочла мой роман.К счастью, вечер завершился ясным, все ставящим на свои места, проникновенным выступлением Жака Шарметца, организатора фестиваля в Шамбери (в те не столь уж давние времена, когда дебютный роман был чем-то большим, чем повод для шумихи): «Они пришли сюда не для этого. Вы вправе требовать от них правды, пусть даже в форме аллегории. Вы вправе требовать, чтобы они вскрывали раны и даже, если возможно, посыпали их солью». Я цитирую по памяти, но, так или иначе, спасибо. Зачем нужны мужчины? – Он не существует. Понятно тебе? Он не существует.– Да, я понимаю.– Я существую. Ты существуешь. А вот он не существует.Установив, что Брюно не существует, сорокалетняя женщина нежно погладила руку своей спутницы, гораздо моложе ее. Дама была похожа на феминистку, во всяком случае, на ней был свитер, какие бывают на феминистках. Другая, видимо, была певицей в варьете, она упоминала о каких-то фонограммах (а может быть, о килограммах, я не очень хорошо расслышал). Медленно, с трудом, но она все же начинала привыкать к разлуке с Брюно. К несчастью, съев свой обед, она вдруг заикнулась о существовании Сержа. Свитер напрягся и рассвирепел.– Можно я все-таки расскажу? – робко спросила девушка.– Можно, но только покороче.Дома я вытащил из шкафа кипу газетных вырезок. И уже в который раз за последние две недели попытался напугать себя слухами о перспективе клонирования человека. Пока мне это не особенно удается: фотография овечки Долли (которая вдобавок, как мы могли услышать в новостях канала ТФ-1, еще и блеет ну совсем как простая овечка) не вызывает у меня паники. Если уж нас хотели напугать, так клонировали бы лучше пауков. Я пытаюсь представить себе два десятка субъектов, которые гуляют по планете с моим генетическим кодом. От этого мне становится не по себе (так ведь и самому Биллу Клинтону – шутка сказать! – становится не по себе). Может, мне наплевать на мой генетический код? Отнюдь нет. Но я не паникую, мне просто не по себе, вот и все. Прочтя еще несколько статей, я понимаю, что рассматривал проблему не с той стороны. Оказывается, распространенное утверждение, будто «оба пола могут размножаться по отдельности», в корне неверно. На сегодняшний день, как подчеркивает «Фигаро», «без женщины обойтись нельзя». А вот мужчина теперь действительно не нужен (что особенно обидно, сперматозоид предлагается заменить «небольшим электрическим разрядом» – какое головокружительное падение!). А в самом деле, зачем вообще нужны мужчины? Наверно, в доисторические времена, когда кругом бродили медведи, мужское население действительно могло играть особую, выдающуюся роль, но сегодня это большой вопрос.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11