Эдуард Лимонов
Торжество метафизики



Эдуард Лимонов

Торжество метафизики

Предисловие автора

Эта книга была бы другой, если бы у меня не украли за два дня до выхода на волю тетрадь для записей. Мне кажется, она была бы хуже. Выиграв в деталях, потеряла бы в одержимости, в экстазах, озарениях и видениях. Потому что детали преобладали бы. В той тетради были фамилии большинства заключенных, мучившихся рядом со мной, детали их историй, детали жизни колонии. Помимо моих наблюдений, там были набросаны вчерне два эссе: одно – остроумный, как мне кажется, анализ романа Steppenwolf Германа Гессе; другое… даже вот не вспомню, какое другое эссе.
Мне нужна была моя тетрадь, в конце концов, это моя работа, для этого я и послан: вынести испытания и свидетельствовать, но что я мог сделать в той ситуации? Я сделал что мог: сообщил Юрке и Антону. Под эгидой авторитарной власти Антона вместе втроем мы осмотрели все тумбочки наших товарищей. И тетрадь там не нашли. Тумбочка обыкновенно служит троим-четверым зэка, и, помимо туалетных принадлежностей, там можно держать только одну тетрадь, одну книгу, одну ручку. Осмотр прошел быстро. По неписаному моральному кодексу, я не мог обратиться к администрации с заявкой на пропажу тетради: пострадали бы заключенные, свои же братаны.
То, что тетрадь мою никто не осмелился бы взять без приказа администрации, было ясно как божий день. Крысятничество, воровство зэком у зэка – одинаково позорный поступок что на красной, что на черной зоне. А по приказу украли. Ну что, они подневольные, я им прощаю.
В «Торжестве метафизики» присутствует наряду с видимым миром другой мир – параллельный, невидимый. Здесь не впервые в моем творчестве, но впервые в таком объеме демонстрирует себя еще одно мое измерение – мистическое. Оно существовало всегда, но тайное биение его пульса стало мощным лишь в последние годы. Ранее я игнорировал его, однако пользовался им; мистическими предчувствиями полна, например, моя книга «Дневник неудачника».
В «Торжестве метафизики» мистическое измерение преобладает над физическим, другой мир успешно одолевает реальность физическую или же смешивается с нею в выгодных для него пропорциях.
Человек бежит в другой мир, если его не удовлетворяет этот мир. Или же этот мир, видимый, потерял для него таинственность. Отдал все свои тайны одну за другой. В моем случае годится второе объяснение. К моим шестидесяти годам видимый мир отдал мне все свои тайны. А реальность колонии так близка к невидимому миру, как монаху в его холодном горном монастыре близок Бог. Обезжиренная пища, суровые стояния на проверках, как на жестокой молитве: утренней, дневной и вечерней. Мучения строевых хождений по Via Dolorosa . Тяжкая работа для большинства, изнурительные прогоны в клуб, выпученные глаза, чтобы не заснуть, шатания бедного разума на грани сна и реальности, подавленная несчастная плоть – весь этот набор монастырских изнурений именно и есть лучшие приемы приближения к невидимому зафизическому миру. Так, помимо моей воли, я пережил в колонии №13-й экстаз, и озарения.

I

В продуваемых ветром и накаленных континентальным солнцем заволжских степях, на окраине города Энгельс, славного тем, что был он короткое время столицей Республики немцев Поволжья, расположен ярко раскрашенный поселок. С первого взгляда он напоминает пионерский лагерь. Только контрольно-следовая полоса да вышки выдают принадлежность этого человеческого поселения к системе Управления исполнения наказаний. Да еще место расположения: втиснутый в хмурую промзону, на песчаной неприглядной земле, окруженный копчеными корпусами заводов, – яркий лагерь этот неуместен здесь.
Стоящий на поверках передо мной, затылком ко мне, маленький цыган Вася Оглы, разменявший двенадцатый год заключения, называет наш лагерь «этот ебаный чудной посёлочек здесь». А еще: «хитрое место», «чудной лагерёк». Действительно, у каждого отряда, обнесенного ярко-синей оградой, разбиты розариумы. И розы мотают под жарким ветром ярко-красными, розовыми и желтыми своими головками. Во дворах отрядов, называемых здесь «локалка», возвышаются живописные деревья, среди которых есть даже фруктовые, а под ногами деревьев располагаются цветы попроще. Ярко-синий, розовый, желтый (в желтый цвет окрашены стены корпусов отрядов) и зеленый (это кроны деревьев) – вот расцветка нашего чудного лагерька, образцово-показательной колонии общего режима №13.
На затрепанном, выжженном солнцем до белизны асфальте в течение всего дня не замирают построения, прохождения, топания отрядов человеческих муравьев. Я – один из них. Мы одеты в однообразные черные потасканные костюмчики из хлопка (на моем на груди и спине горизонтальная светлая полоса) и в кепи. По качеству костюмчика можно судить о месте человека-муравья в иерархии лагеря. Самые страшные из нас – лагерные козлы – как правило, одеты в черные шелковые рубашки, черные свободные брюки и черные, сделанные из глянцевого сатина или ликры кепи. Кепи у нас такой же формы, как у солдат французского Иностранного легиона. Я знаю, о чем говорю, потому что в прошлой жизни прожил 14 лет во Франции.
Легионеры заволжских степей, мы несем наказание в лагере №13. Козлы, которых я упомянул, – это заключенные, вступившие в СДП – в Секцию дисциплины и порядка. Козлы у нас на самом деле управляют чудным лагерьком. Какие-нибудь полсотни всего-навсего офицеров ГУИНа лишь стоят во главе лагеря, умело манипулируют зэками. Козлы же ходят с книжечками и записывают все наши проступки, подкрадываются, подглядывают, прислушиваются. А другие, тоже козлы, сидят в поднятых на метра полтора голубых будках со стеклами, называемых посты: пост №1, пост №2, №3… и так далее, и строго надзирают за лагерем. Открывают или не открывают электронные замки калиток каждого отряда. И также записывают наши прегрешения. Молодой Егоров получил пять суток штрафного изолятора за то, что вышел из корпуса отряда повесить выстиранные носки на веревку в локалке, вышел без кепи и туфель, в тапочках. Вышел на минуту, но был замечен козлом с поста №3, расположенного напротив нашей локалки. Вызван был на совет лагеря и получил пять суток. Сами по себе пять суток, может, и не кажутся таким уж страшным наказанием, но пребывание в штрафном изоляторе автоматически отодвигает срок условно-досрочного освобождения на шесть месяцев. Другой мой соотрядник – заключенный Сычов – сидел во время обязательного просмотра новостной программы телевидения, сидел в зале ПВО (политико-воспитательный отдел) с опущенной головой и прикрытыми на мгновенье глазами. Вошел тщедушный козел с блокнотиком и отметил Сычова. Совет колонии воткнул Сычову шесть суток. Впрочем, Сычов особенно не паникует. Ему осталось сидеть до осени, когда кончается его срок.
Чудной лагерёк – самое посещаемое исправительное заведение Российской Федерации. Сюда возят всяческие комиссии по правам человека, участников общероссийских совещаний прокуроров, представителей ОБСЕ, ПАСЕ и других международных организаций. На время приезда важных гостей самых храбрых из нас прячут на промзону. То есть выводят на работу. Наши зэки из нашего отряда ходят работать в цех, где производят газовые счетчики. Заключенные заняты на самой тяжелой и неприятной работе, они опиливают и ошкуривают только что отлитые корпуса счетчиков. За смену заключенный должен выполнить норму – опилить 30 корпусов. Когда зэки не справляются с задачей и не выполняют норму, либо допускают брак, спеша выполнить норму, их вызывают в комнату начальника по режиму там же на промзоне и избивают деревянными киянками по тощим зэковским задам. Ну ясно, что избиения скрываются, сами избитые боятся говорить об этом.
Мой сосед слева (через узкий проход спим мы на нижних шконках, я – у стены) был подобным образом избит в конце июня. Фамилия Варавкин, ей-богу, настоящая, библейская. Вместе с еще десятками зэков. Избили его до такой степени, что он заболел и даже получил разрешение оставаться в постели. Дело было в том, что в конце июня от наших зэков потребовали выполнения плана. И гнали их, бедных, и торопили, и орали про этот важный план, про конец месяца, и конец квартала, и конец полугодия. Перепуганные зэки, как безумные, орудовали напильниками и приходили в отряд только к полуночи. Утром их гнали на промку опять. В результате контролеры обнаружили 500 штук бракованных корпусов газовых счетчиков. В порядке живой очереди зэков вводили в кабинет начальника по режиму и безжалостно избивали по заднице, плечам и спине деревянными киянками. В результате наутро, я видел, многие еле передвигались. А Варавкин слег. Я узнал о случившемся не от Варавкина, но мне поведал об этом другой человек, которого не били. Ну, ОБСЕ или лысые господа из ПАСЕ, там, голландские, похожие на доски, или угрястые швейцарцы, похожие на свой сыр, они покупаются на розы, на аквариумы в ПВО, на белые вазы туалетов и того не знают, что за всем этим кровь и страдания заключенных. И наша боль… Русские всегда умели обманывать иностранцев, Потемкин со своими передвижными деревнями обманул немку Екатерину, большевики – западных интеллектуалов: Ромена Роллана, Фейхтвангера, Уэллса. Нас хлебом не корми, дай обмануть иностранца.

II

Я приехал в чудный лагерек 15 мая. Когда мы ехали туда, в автозэке стояло мрачное невеселье. 13-й известен не только среди обманутых правозащитников и господ из ОБСЕ, очарованных плантациями роз в заволжских степях, но и среди зэков. Но зэки передают из уст в уши правду об оборотной стороне этого образцово-показательного Ада. ЕвроГулага. Чтобы не ехать туда, бывали случаи, когда зэки вскрывались, вспарывали вены. Я лично заранее знал, что меня отправят в 13-ю колонию, в чудный лагерёк, что это неминуемо. Поэтому я дергался ровно настолько, насколько дергается зэк, переводимый из одного тюремного учреждения в другое. Каковы будут условия содержания? Каковы будут мои новые товарищи? Как они ко мне отнесутся? В отношении администрации я не очень волновался, так как, судя по предьщущим тюремным учреждениям, по трем тюрьмам, в которых я сидел, администрации неизменно относились ко мне с напряженным вниманием. Привилегий мне не делали, но, опасаясь неприятностей, которые всегда подстерегают администрацию, если у них сидит знаменитый заключенный, администрации старались вести себя корректно. Не из приязни ко мне и не из любви к закону, но из боязни, что их начальству, а то и самому высокому начальству, произвол не понравится. Еще один фактор: обо мне обильно говорили СМИ, и внимание СМИ оказалось еще лучшей защитой. Страх потерять место и скатиться по служебной лестнице оттуда, куда они забрались с таким трудом, заставлял животастых мужчин среднего возраста с полковничьими обыкновенно погонами не притеснять меня. Поэтому я ехал себе, к тому же согреваемый полученным 15 апреля нетяжким приговором, всего четыре года, тогда как прокурор затребовал мне 14 лет.
– Отсидишь? – спросил меня на прощанье Васильич, старый облезлый капитан с третьяка, с третьего корпуса Саратовского централа.
– Легко, – ответил я весело.
– Легко отсидишь, на одной ноге отстоишь, – подтвердил Васильич тоже весело.
На третьяке раздавали сплошь и рядом пыжей, и двадцатники, и пятнашки! Я встречал осужденных, довольных 22 годами или 13 годами! К тому же в автозэке со мной из Саратова выехали товарищи, направлявшиеся в соседний лагерь №2 строгого режима. И уж им-то я совсем не завидовал, потому что успел посидеть в СИЗО №2 внутри этого лагеря в декабре. Они там под утренним черным небом горланили песни и щелкали каблуками, как в фашистском концлагере. И кричали в шесть утра: «Спасибо зарядке, здоровье в порядке!»
В мае нормально приехать в лагерь. Тепло. И к наступлению холодов успеешь обвыкнуть.

* * *

Мы спрыгнули из автозэка с баулами, и оказалось, что выскочили мы на широкий плац, залитый солнцем. Нам приказали выстроиться в шеренгу, баулы у ног. И стоять.
Так много света я не видел с того дня в июле прошлого года, когда нас, обвиняемых по делу №171, приземлили на военный аэродром где-то неподалеку отсюда, у города Энгельса, в этих же заволжских степях. В тюрьмах ведь мало света и совсем нет пространства. Солнце над нами пылало.
В этот день оно опять вышло на работу, как и всегда, как и 230 лет назад. Тогда, 230 лет назад, солнце заволжских степей видело лошадь, шапку, бороду, желтые сапоги и синий кафтан Пугачева и рядом буйных башкирских и калмыцких всадников и яицких казаков. Яик давно уже называется рекой Урал. А Яицкий городок недалеко отсюда, через границу с Казахстаном, и называется он город Уральск. А Казахстан получил эти и другие обширные русские земли на халяву, в 1991 году, воспользовавшись предательством Ельцина, размышлял я.
Интересно, что в этих же местах, чуть севернее по Саратовской области, есть город Пугачев. Когда-то он назывался Мечетная слобода… По совпадению судьбы я обвиняюсь в попытке создать незаконное вооруженное формирование с целью оторвать от Казахстана Восточно-Казахстанскую область… А в Мечетной слободе раскольничий митрополит Филарет Семенов рассказал беглому казаку Пугачеву о беглом солдате Богомолове, назвавшемся Петром III, и о Яицком городке…
– Савенко! – закричал голос. – Савенко! Ты что, спишь?
И я пошел к группе военных. Остановился. «Эдуард Вениаминович, 1943 год, осужден 15 апреля 2003 года на четыре года. Начало срока 7 апреля 2001 го, конец срока 7 апреля 2005 года», – оттараторил я.
– Жалобы на конвой есть?
– Жалоб нет, – сказал я. Заметил, что среди них был военный с седой бородой. Очевидно, доктор. Впоследствии так и оказалось.
Они смотрели на меня как будто между прочим, как будто на простого зэка. Делали вид. Зная между тем и мое дело, и степень моей известности. Глубоко в глазах их сидело офицерское пенитенциарное любопытство. Я решил им сказать, что доволен приговором и собираюсь сидеть спокойно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24