«Удушье»: АСТ, Ермак; Москва; 2003
ISBN 5-17-019616-4, 5-9577-0730-9
Оригинал: Chuck Palahniuk, “Choke”
Перевод: А. М. Егоренков
Аннотация
Новый шедевр «короля контркультурной прозы» Чака Паланика.
Книга о молодом мошеннике, который каждодневно разыгрывает в дорогих ресторанах приступы удушья — и зарабатывает на этом неплохие деньги...
Книга о сексоголиках, алкоголиках и шмоткаголиках. О любви, дружбе и философии. О сомнительном «втором пришествии» — и несомненной «невыносимой легкости бытия» наших дней.
Впрочем... сам Паланик говорит о ней: «Собираетесь прочесть? Зря!»
Короче — читайте на свой страх и риск!
Чак Паланик
Удушье
Забитым. На все времена.

Глава 1
Если вы собираетесь читать это — лучше не надо.
После парочки страниц вам здесь быть не захочется. Так что забудьте. Уходите. Валите отсюда, пока целы.
Спасайтесь.
Там сейчас по ящику точно идёт что-нибудь интересное. Или, раз уж у вас так навалом времени, пойдите в вечернюю школу. Выучитесь на врача. Станьте кем-нибудь. Пригласите себя поужинать. Покрасьте волосы.
Жизнь-то проходит.
То, что творится здесь, с самого начала выведет вас из себя. А дальше оно становится всё хуже и хуже.
Здесь вы найдёте глупую историю про глупого маленького мальчика. Глупую правду жизни такого человека, с каким вам не захочется знакомиться. Представьте себе: малолетняя отморозь под вершок ростом, на голове сноп русых волос, зачёсанных с пробором на одну сторону. Представьте: малолетний говняный сопляк улыбается со старых школьных фоток, обнажая отсутствующие местами молочные зубы и первый криво вылазящий взрослый. Представьте себе, что он одет в дебильный свитер в жёлто-голубую полоску, праздничный свитер, который был его любимым. Даже в том возрасте, представьте себе, он уже грызёт свои педерастические ногти. Его любимая обувь — кеды. Любимая еда — сраные корн-доги.
Представьте себе, как этот малолетний сопляк едет, не пристегнувшись, после обеда, в украденном школьном автобусе с мамочкой. Только вот возле их мотеля припаркована машина полиции, поэтому мамуля молча пролетает мимо на скорости шестьдесят-семьдесят миль в час.
Здесь рассказ про глупого малолетнего проныру, который, это уж точно, был чуть ли не тупейшим мелким хамоватым плаксой и стукачом-ябедой из всех, живших на свете.
Про малолетнего говнюка.
Мамуля говорит:
— Надо поторопиться, — и они въезжают на холм, по узкой тропе, задние колёса у них виляют туда-обратно на льду. В свете их фар снег кажется голубым, заполняет воздух у обочины дороги, идущей сквозь тёмный лес.
Представьте себе, что всё это — его вина. Малолетнего недоноска.
Мамуля останавливает автобус, чуть не доезжая до подножья скалистого утёса, и свет фар сияет, отражаясь от его белой грани, а она говорит:
— Вот досюда-то нам и надо, — и слова испаряются в воздух белым облаком, которое наглядно демонстрирует глубину её лёгких.
Мамуля ставит парковочный тормоз, и разрешает:
— Можешь выйти, но куртку оставь в автобусе.
Представьте себе, как этот глупый недомерок позволяет мамуле поставить себя прямо перед школьным автобусом. Как этот подлый мелкий Бенедикт Арнольд стоит, молча глядя в сияние фар, и даёт мамуле стянуть с себя через голову свой любимый свитер. Как этот трусливый малолетний нытик торчит молча полуголый под снегом, пока мотор автобуса тарахтит, и эхо отражается от скал, а мамуля исчезает где-то в ночи и холоде позади него. Фары слепят его, а шум мотора перекрывает все звуки деревьев, трущихся друг об друга на ветру. Воздух слишком морозный, чтобы вдыхать больше глотка за раз, поэтому эта малолетняя слизистая мембрана пытается дышать вдвое чаще.
Он не убегает. Он вообще ничего не делает.
Откуда-то позади слышен мамочкин голос:
— Теперь, что бы ни творил, не вертись.
Мамуля рассказывает ему, как когда-то давно в Древней Греции была прекрасная девушка, дочь гончара.
Как и всегда, когда она выбирается из тюрьмы и приходит его забрать, малыш и мамуля каждую ночь проводят в новом мотеле. Все их блюда — это фаст-фуд, и каждый день, целыми днями, они за рулём. Сегодня за ланчем малыш пытался съесть свой корн-дог, а тот был ещё очень горячий, и он заглотил почти весь, но тот застрял, и он не мог ни дышать, ни заговорить, пока мамуля обежала стол со своего места.
Потом две руки обхватили его сзади, оторвали от пола, и мамуля зашептала:
— Дыши! Дыши, чёрт возьми!
После этого малыш заплакал, а весь ресторан столпился вокруг.
В этот миг казалось, что целому миру небезразлично то, что с ним случилось. Все те люди обнимали его и гладили по голове. Все спрашивали, всё ли с ним в порядке.
Казалось, что этот миг может тянуться вечно. Что стоит рисковать жизнью, чтобы заработать любовь. Что нужно подойти к самой черте смерти, чтобы получить хоть какое-то спасение.
— Хорошо. Вот, — сказала мамуля, вытирая ему губы. — Теперь я дала тебе жизнь.
В следующий миг официантка опознала его по фотографии на старом пакете из-под молока, а потом мамуля везла гнусного малолетнего нытика обратно в номер мотеля на скорости в семьдесят миль в час.
На обратном пути они съехали с шоссе и купили баллон чёрной краски.
Даже после такой беготни они добрались только в глубину ничто, в глубину ночи.
Теперь этот глупый мальчик слышит сзади, как мамуля гремит баллоном краски: когда трясёт его, камешек внутри бьётся о разные концы, а мамуля рассказывает, что древнегреческая девушка была влюблена в юношу.
— Но тот юноша был из других краёв и должен был туда вернуться.
Раздаётся шипящий звук, и маленький мальчик чует запах краски. Мотор автобуса меняет тон, глухо ухает, и потом тарахтит быстрее и громче, и автобус немного трясётся, покачиваясь на покрышках.
И в ту ночь, когда юноша и девушка в последний раз были вместе, рассказывает мамуля, девушка принесла с собой лампу и поставила её так, чтобы тень возлюбленного падала на стену.
Краска из баллона замолкает, потом шипит снова. Сначала короткое шипение, потом длинное.
А мамуля говорит, что девушка обвела тень возлюбленного по контуру, чтобы у неё навсегда осталось свидетельство того, как он выглядел, документация этого текущего момента, последнего момента, в котором они будут вместе.
Наш малолетний плакса продолжает молча смотреть, уткнувшись в сияние фар. Глаза у него слезятся, и закрыв их, он видит сияние огней в красном цвете, прямо сквозь веки, сквозь собственную плоть и кровь.
А мамуля говорит, что на следующий день возлюбленный девушки ушёл, но его тень по-прежнему была на месте.
На секундочку малыш оглядывается назад, где мамочка обводит по контуру его глупую тень на грани утёса, только мальчик стоит так далеко, что его тень получается на голову выше матери. Его тощие ручонки кажутся широкими в обхвате. Его кряжистые ножки — длинными и вытянутыми. Его узенькие плечи — широко расправленными.
А мамуля говорит ему:
— Не смотри. Не шевели ни мышцей, иначе испортишь всю мою работу.
И это придурковатое малолетнее трепло отворачивается смотреть на фары.
Шипит баллон с краской, а мамуля говорит, что до греков никто не знал живописи. Вот так было изобретено рисование картин. Рассказывает историю о том, как отец девушки при помощи контура на стене воссоздал глиняный вариант юноши, и вот так изобрели скульптуру.
На полном серьёзе, мамуля сказала ему:
— Искусство никогда не является из счастья.
Вот так рождаются условности.
Теперь малыш стоит и дрожит в сиянии фар, пытаясь не шевелиться, а мамуля продолжает работу, рассказывая здоровенной тени, что когда-нибудь та научит людей всему, чему она её научила. Когда-нибудь она станет врачом и будет спасать людей. Возвращать им счастье. Или даже что-то большее, чем счастье — покой.
Её будут уважать.
Когда-нибудь.
Это даже после того, как Пасхальный Кролик оказался враньём. Даже после Санта-Клауса, Зубной Феи, святого Кристофера, ньютоновой физики и атомной модели Нильса Бора, этот глупый-преглупый малыш по-прежнему верил мамочке.
Когда-нибудь, когда станет большим, рассказывала мамуля тени, малыш вернётся сюда и увидит, как дорос точно до контура, который она запланировала для него в эту ночь.
Голые руки малыша тряслись от холода.
А мамуля сказала:
— Совладай с собой, чёрт возьми. Стой смирно, или всё испортишь.
И малыш пытался ощутить тепло, но какими бы яркими не были фары, они ни капли не грели.
— Мне нужно сделать чёткий контур, — поясняла мамуля. — Будешь дрожать — окажешься размытым.
Только по прошествии многих лет, пока этот глупый малолетний бездельник не закончил с отличием колледж, и не зарабатывал себе горб, чтобы поступить на медицинский факультет Южно-Калифорнийского Университета, — когда ему стукнуло двадцать четыре, и он был на втором курсе медфака, когда его мать положили в больницу, а его назначили опекуном, — только тогда на эту безвольную малолетнюю тряпку снизошло озарение, что стать сильным, богатым и серьёзным — это дело только половины жизненного пути.
А сейчас уши малыша болят от холода. Он чувствует, что задыхается, и у него кружится голова. Узенькая грудь этого малолетнего стукача вся в мурашках гусиной кожи. Его соски торчат от холода маленькими красными прыщиками, и малолетний эякулянт говорит себе: «На самом деле я это заслужил».
А мамуля просит:
— Постарайся хотя бы стоять ровно.
Малыш отводит плечи назад, и представляет, что фары — строй солдат на расстреле. Он заслуживает воспаление лёгких. Он заслуживает туберкулёз.
См. также: Гипотермия.
См. также: Тифозная лихорадка.
А мамочка говорит:
— Завтра с утра меня рядом уже не будет, и донимать тебя будет некому.
Мотор автобуса крутится вхолостую, извергая длинный смерч синего дыма.
А мамочка говорит:
— Поэтому стой ровно, и не заставляй меня тебе всыпать.
И ведь ступудово: это малолетнее отребье заслуживало того, чтобы ему всыпали. Он заслуживал всё, что бы ни получил. Этот задуренный малолетний баран, который на полном серьёзе считал, что будущее может стать лучше. Если просто достаточно поработать. Если достаточно много учиться. Бегать достаточно быстро. Всё пойдёт на лад, и жизнь к чему-то сложится.
Налетает порыв ветра, и сухая снежная крупа сыплется с деревьев, вонзаясь каждой снежинкой ему в уши и щёки. Снег продолжает таять между шнурков его обуви.
— Увидишь, — говорит мамуля. — Оно будет стоить того, чтобы чуть потерпеть.
Это станет историей, которую он сможет рассказать своему собственному сыну. Когда-нибудь.
Древняя девушка, рассказывает мамуля, больше ни разу не видела своего возлюбленного.
И малыш настолько глуп, что может думать, будто какая-то картина, статуя или история могут как-то заменить любимого человека.
А мамуля говорит:
— У тебя ещё так много всего впереди.
Глотать трудно, но это же глупый, ленивый, позорный маленький мальчик, который стоял и дрожал молча, щурясь на сияние и рычание, и который думал, что будущее окажется прямо таким уж светлым. Представьте кого-то, кто взрослеет настолько дурным, что даже не знает, что надежда — просто очередная фаза, из которой рано или поздно вырастают. Кто считает, что можно создать что-то, — что угодно, — что продлится вечно.
Кажется глупым даже припоминать такие вещи.
Так что повторюсь: если вы собрались читать это — не надо.
Здесь не про кого-то храброго, доброго и преданного. Он не тот, в какого вам захочется влюбляться.
Просто чтоб вы знали: читаете вы полную и безжалостную исповедь человека с зависимостью. Ведь почти во всех программах реабилитации из двадцати шагов, на четвёртом шаге нужно составить опись своей жизни. Каждый уродский, говёный момент своей жизни нужно взять и записать в блокнот. Полный перечень собственных преступлений. Таким образом, каждый грех окажется у вас прямо на кончике пера. А потом надо все их загладить. Это касается алкоголиков, злостных наркоманов и обжор в той же мере, как и сексуально озабоченных.
Таким образом, можно в любое желаемое время вернуться назад и пересмотреть всё худшее в своей жизни.
Потому что, как говорят, кто забывает прошлое, обречён его повторять.
Так что если вы это читаете, скажу честно: вас ничего из этого не касается.
Тот глупый маленький мальчик, та холодная ночь, — всё оно со временем станет лишь новым идиотским дерьмом, о котором можно думать во время секса, чтобы не спустить заряд раньше времени. Это если вы парень.
Мамочка говорит нашему слабенькому малолетнему дристуну:
— Подержись ещё немножечко, просто будь чуть упорнее, и всё будет хорошо.
Ха!
Мамуля, которая говорила:
— Когда-нибудь оно будет стоить всех наших усилий, я обещаю.
И этот малолетний обсос, этот глупый-преглупый маленький сосунок, который стоял всё то время на месте и трясся полуголый под снегом, и в самом деле веря, что кто-то способен даже пообещать что-то настолько невероятное.
Так что если вы считаете, что оно пойдёт вам на пользу…
Если вы считаете, что вам вообще что-нибудь пойдёт на пользу…
Считайте, пожалуйста, что это ваше последнее предупреждение.
Глава 2
Уже успело стемнеть, и начался дождь, пока я добрался до церкви, а Нико тут как тут, ждёт, пока откроют боковую дверь, от холода обвив руками свои бока.
— Потаскай это для меня с собой, — говорит она, вручая мне пригоршню шёлка.
— Всего пару часиков, — просит она. — У меня нету карманов.
Она одета в куртку из какой-то искусственной рыжей замши с воротом из ярко-рыжего меха. Из-под той торчит подол её платья в цветочек. Колготок на ней нет. Она взбирается по сходням ко двери церкви, осторожно переставляя развёрнутые в стороны ноги в туфлях на чёрной шпильке.
То, что она дала мне — тёплое и сырое.
Это её трусики. И она улыбается.
За стеклянными дверьми женщина, которая елозит туда-сюда шваброй. Нико стучится в стекло, потом показывает на свои наручные часы. Женщина окунает швабру в ведро. Поднимает её и выжимает тряпку. Прислоняет швабру ручкой к двери и выуживает из халата связку ключей. Открывая дверь, женщина кричит через стекло.
1 2 3 4 5