стрелок на всякий случай оттянул тетиву.
Конан и Сигвар пришпорили коней. Мерная дробь копыт перешла в лихорадочный барабанный грохот, и солдаты, стоявшие на дороге, видно поняли, что неведомые всадники не собираются замедлять ход. Воин с факелом с громкими криками бросился к башне, а лучник, выказав завидное хладнокровие, метнул стрелу. Она прошелестела у самого виска Конана, заставив его мрачно усмехнуться. Что ни говори, эти хаббатейские лучники знали свое дело! Солдат бил явно по звуку; вряд ли боги даровали ему такое же острое зрение, как у киммерийца, а значит, он не видел на темной дороге ни людей, ни их скакунов. Однако ж по топоту копыт смог прикинуть, где у всадника голова!
Но своей собственной он лишился. Топор Сигвара описал полукруг, и тело хаббатейца с глухим шумом рухнуло на дорогу. Его голова откатилась к обочине, прямо под ноги выскочивших из караульной солдат. Конан успел заметить отблески кроваво-красного огня на их бронзовых щитах, развевающиеся перья, подъятые клинки, торопливо вскинутые луки. В следующий момент сильный жеребец унес всадника в безопасную темноту; киммериец пригнулся к гриве коня, обхватив его теплую шею, и свистнувшие над ними стрелы канули в ночь.
Сигвар, размахивая секирой, с диким гиканьем погонял скакуна. Грохот копыт мешал Конану разобрать его торжествующие вопли, но в душе киммерийца не было радости. Хоть они и прорвались мимо сейтурской заставы, но нашумели – и не просто нашумели, а снесли голову одному из стрелков. Что теперь подумают солдаты? Примут их за разбойников? Догадаются, что мимо них промчались сбежавшие из столицы праллы? И что они сделают, эти хаббатейские жабы? Пустятся в погоню?
Но позади все было тихо, и Конан постепенно успокоился. Кони уносили беглецов на восток, и с каждым их скачком расстояние до Хаббы и ее залитых кровью ристалищ увеличивалось на шесть локтей; по обочинам дороги по-прежнему маячили едва заметные в темноте дома и деревья, каменные обелиски, увенчанные шарами, да высокие стены постоялых дворов. Стояла тишина, нарушаемая лишь мерным топотом, скрипом седел, лошадиным храпом да редкими сонными вскриками птиц. Хаббатея, богатая, обильная, пресыщенная Хаббатея дремала под бархатисто-черным южным небом, нежилась в объятиях теплого ночного ветерка, игравшего среди виноградных лоз и ветвей персиковых деревьев. Хаббатея спала.
Однако сон ее был чуток!
Где-то далеко, за спинами мчавшихся к восходу солнца всадников, заревел рог. Голос его был тревожным и прерывистым; звуки накатывались один за другим, словно морские волны, торопившиеся к далекому берегу. Они догоняли беглецов, впивались в затылок подобно невидимым стрелам, били в уши, заставляли руки невольно тянуться к оружию.
– Трубят! – сказал Сайг, придержав жеребца.
– Трубят, – согласился Конан. – Но далеко, у Сейтура. В По-Кате их не услышат.
По-Ката была третьим и последним из хаббатейских городков, стоявших вдоль Великого Пути. Конечно, и там имелась застава, такая же, как в Хире и Сейтуре, но киммериец рассчитывал, что ее удастся проскочить. Главное – внезапность! Если надо, они снесут еще пару голов, вырвутся в степь, покинут Путь Нефрита и Шелка, разыщут холмы да овраги или место с высокой травой и там поиграют в прятки с погоней… Сейчас, когда до спасительного степного раздолья было рукой подать, Конан вдруг ощутил прилив уверенности и силы. Великий Кром! Стоит ли беспокоиться из-за хаббатейских ублюдков? Они с Сайгом стреляют не хуже этих жаб! Колчаны у них набиты стрелами, а всякую погоню можно заманить в засаду… Он уже представлял, где устроит ее – среди кустарника, на берегу степного ручья или на склоне оврага.
Но рог все трубил и трубил, хоть с каждым прыжком скакунов звуки его становились глуше.
– Надо было прирезать этих шакалов, – недовольно пробурчал Сайг. – Их там всего-то шесть или семь… Прибили бы и ехали спокойно, клянусь потомством Имира!
– Сказано тебе, не тревожься! В По-Кате их… Киммериец оборвал фразу посередине, уставившись на яркую точку, что вспыхнула словно звезда, вдруг взошедшая над самым горизонтом. Но этот алый проблеск не был звездой; звезды – хвала Митре! – следуют начертанными им дорогами и не выскакивают в небеса, как вспорхнувшая с ветки птица. К тому же за первым алым огнем загорелся другой, потом – третий и четвертый; они тянулись цепочкой к востоку, как раз туда, куда лежал путь беглецов.
Обернувшись, Конан увидел такое же ожерелье из светло-красных бусин, сиявших и переливавшихся в темноте. Оно висело прямо над Великим Трактом, и чудилось, что вдоль него стоит шеренга воинов-исполинов, вздымающих к темным небесам алые светящиеся шары. Или факелы, что пылали на удивление ровным и ярким огнем.
Внезапно Конан понял, что это такое.
Сферы! Шары, торчавшие на вершинах каменных обелисков! Это они горели сейчас над дорогой, протянувшись от Сейтура на восток, посылая тревожный знак в По-Кату! Выходит, были они не простым украшением!
И, словно подтверждая эту догадку, огни начали мерцать, то наливаясь красным светом, то почти затухая.
Короткая вспышка, снова короткая, потом длинная… короткая-длинная… длинная-длинная-короткая… Теперь киммериец уже не сомневался, что из Сейтура в По-Кату передают световой сигнал – точно так же, как поступают степные кочевники, разжигавшие костры на вершинах курганов и говорившие друг с другом столбами дыма на огромных расстояниях. Такое умели делать и кхитайцы, но те пользовались днем зеркалами, отражавшими солнечный свет, а ночью – барабанами.
Но у хаббатейцев не было ни дымных костров, ни зеркал; видать, их колдуны придумали кое-что получше – эти сияющие сферы, воздвигнутые на каменных столбах и протянувшиеся от морских берегов до восточных рубежей царства. Внезапно Конану вспомнились слова Гиха Матары, портового смотрителя: «У Хаббы длинные руки, и они достанут тебя повсюду!» Не на эти ли волшебные огни намекал толстобрюхий кинат?
Натянув поводья, киммериец остановился у ближайшей стелы, над которой мерцала алая звезда. Сигвар, застывший неподалеку, пристально уставился на нее, словно хотел прожечь взглядом. Губы его дрогнули, и до слуха Конана донеслось:
– Колдовство… Колдовство, чтоб меня волк обмочил! А ты, воронья башка, говоришь – не тревожься! Как тут не тревожиться, когда о нас уже знают в По-Кате!
Киммериец угрюмо кивнул головой.
– Ты прав, Сайг. Надо было перебить тех ублюдков в Сейтуре!
Сигвар повернул к нему заросшее бородой лицо.
– Ну, а сейчас что делать? Убраться с дороги, подальше от этих чародейных огней?
– Не выйдет. – Конан бросил взгляд налево, потом направо, где по обе стороны Великого Тракта смутными тенями плыли во тьме деревья. – Мы заплутаем ночью, а утром нас изловят, как двух кроликов. Я думаю, надо ехать в По-Кату и пробиваться с боем. До города уже недалеко.
– А это? – Асир вытянул руку к сиявшей на обелиске сфере. – Это колдовство нам не повредит? – Наверно, нет, – киммериец потянул из-за спины лук. – Но подожди, сейчас я проверю, крепка ли хаббатейская магия.
Тенькнула тетива, затем послышался резкий звук – будто от удара металла о камень – и стрела упала на дорогу. Шар на высоком столбе по-прежнему мерцал алым огнем.
– Крепка! – с усмешкой промолвил асир. – Крепка! Не стоит тратить стрелы, они еще пригодятся нам в По-Кате.
Киммериец молча сплюнул, пришпорил коня, и два всадника помчались по дороге, уже не глядя на неуязвимые колдовские огни, мерцавшие над ними словно тысяча глаз затаившегося во тьме чудища. Стояла глухая ночь, и Конан, продолжая погонять жеребца, прикинул, что они окажутся в степных просторах еще затемно, а значит, им удастся передохнуть и покормить лошадей. Впрочем, эти планы зависели от того, что ожидало их в По-Кате.
Вскоре он различил у горизонта черную полоску, клочок сгустившейся тьмы, так непохожей на бархатисто-темные небеса, усыпанные звездами. Полоска росла, превращаясь в ленту с иззубренным верхним краем; смутные контуры башен вставали над ней протянутыми вверх корявыми пальцами. Цепочка алых огней исчезала среди темных и молчаливых стен По-Каты, и Конан поначалу решил, что мерцанье колдовских сфер никого не разбудило и не встревожило. Но затем, увидев проблески света посреди дороги, услышав отдаленные резкие выкрики и звон металла, он понял, что беглецов ждут.
– Придержи-ка коня, приятель, – сказал Сигвар. – Надо бы подобраться поближе, а потом рвануть со всех четырех ног… Так рвануть, чтобы не знающее промаха копье Имира воткнулось в землю за нашими задницами.
– Имир со своим копьем далеко, – ответил Конан, – а хаббатейские лучники близко. Почему бы нам не метнуть в них для начала пару-другую стрел? Дорога станет чище.
– И то верно, – асир потянулся за луком.
– Тебе приходилось стрелять с коня, на полном скаку?
– Нет, Но лошадь все равно что ладья на крутой волне, а я не упомню, когда промахнулся последний раз, метая стрелы с палубы.
– Ну, если так, едем. Считай, парень, что Имир уже занес свое копье.
Гикнув, они понеслись вперед, растягивая луки, сжимая коленями тяжело ходившие бока лошадей. У караульной башни По-Каты разбрасывали искры два десятка факелов, и на освещенном участке дороги вытянулись двумя шеренгами пятнадцать или двадцать стрелков. Конан не успел подсчитать, сколько их было в точности; он рванул тетиву, увидел, как падает первый солдат, и через мгновение сбил второго. Стрелы Сигвара тоже не пропали даром, и устрашенные хаббатейцы бросились врассыпную. Кажется, они не догадывались о ловкости и силе тех, с кем предстояло сразиться, иначе не рискнули бы встать на самом свету; может быть, не знали, что у беглецов есть луки. Теперь прилетевшая из ночного мрака смерть просвистела свой напев четырем солдатам, валявшимся на дороге, на залитых кровью плитах.
Но остальные быстро опомнились. Все же они были опытными и упорными воинами, эти хаббатейцы, привыкшие отражать стремительные набеги диких степняков и разбойничьих шаек сотни племен, бродивших в бескрайних просторах Гиркании. Едва Конан и Сигвар промчались мимо сторожевой башенки, как солдаты вновь высыпали на дорогу, вскинули луки и послали в спины беглецов полтора десятка стрел. Они загудели в воздухе как рассерженные шершни, и киммериец внезапно ощутил резкий толчок в заднюю луку седла, а потом второй, прямо между лопаток.
Но видать Митра в самом деле хранил его: трехгранный бронзовый наконечник ударился в точности туда, где перекрещивались клинки рагаровых мечей. Сталь отразила бронзу; звякнув, стрела свалилась вниз, безвредная, как аспид с вырванным жалом.
Сигвару, однако, не столь повезло. Уносясь в спасительную ночную тьму, Конан расслышал проклятье асира, а затем – полный мучительной боли и страха стон его лошади.
* * *
Стрела пробила сапог Сайга, застряв в мясистой части голени. К счастью, трехгранный бронзовый наконечник не задел кость, и асир, проклиная хаббатейцев, их мерзкого трехликого бога, их вонючий город и громоносную задницу их царя, вырвал его из раны – вместе с изрядными кусками кожи и мяса. Мясо было его собственным, а кожа по большей части относилась к сапогу, в котором теперь зияла большая дыра с окровавленными краями.
Коню досталось сильней: одна стрела торчала из его ляжки, другая застряла у самого хребта. Пожалуй, обе раны не были смертельными, и все же жеребец чувствовал, что обречен, ибо наездник гнал его вперед и вперед, не давая остановиться. С жалобным ржанием конь подчинился; то был боевой скакун, готовый бежать до тех пор, пока не подломятся ноги.
Он выдержал до самого рассвета, когда золотистый глаз Митры, Подателя Жизни, приоткрылся и бросил свои лучи на просторную зеленую степь, на речки, курганы и овраги, и на дорогу – уже не замощенную камнем, но по-прежнему широкую и прямую, по-прежнему убегавшую на восток, к океанским берегам, к пределу земного круга. Теперь, после восхода солнца, Великий Тракт уже не являлся путеводной нитью или тропой, ведущей на свободу; он стал опасен, как нацеленное в спину копье. Каждый локоть этой голой земли, вытоптанной верблюжьими и лошадиными копытами, словно кричал: вот они, вот!.. туда, за ними! И Конан, еще не чувствуя за плечами погони, не видя ни всадников, ни псов, стремился побыстрей покинуть предательскую серую ленту торгового тракта.
Однако он не хотел сильно отклоняться ни к северу, ни к югу, а потому беглецы, съехав с дороги, двинулись наискосок к ней, словно бы намереваясь отправиться не в лежавший на востоке Дамаст, а несколько южнее, в афгульские горы и Вендию. Вскоре Великий Путь исчез, словно след корабля, растворившийся в безбрежном зеленом море, и вокруг странников раскинулось королевство трав, держава низкорослого кустарника и полыни, империя мха и лишайника, покрывавших гранитные валуны, царство крохотных ручьев, неглубоких лощинок и пологих холмов. Вершины их были либо голыми, с торчавшими из сухой земли камнями, либо заросшими травой; кое-где встречались и деревья – дубы, вязы и кряжистые сикоморы.
Конь Сигвара хрипел, поводил налитыми кровью глазами и тащился из последних сил, однако двигался быстрее человека с раненой ногой. Но жизнь его близилась к концу, истекала вместе с теплой алой влагой, растворялась в ветре и траве, среди частиц земли и пляшущих в солнечных лучах пылинок. Наконец, одолев пологий склон очередного холма, жеребец всхлипнул, будто обиженный ребенок, и пал на колени. Сигвар быстро соскочил наземь, выхватил нож; сверкнула сталь, ноги коня судорожно дернулись, потом он медленно завалился на бок.
– Спасибо, брат, – сказал асир, набрав в ладонь крови, хлещущей из рассеченного горла, и размазывая ее по губам. – Спасибо! Ты вез меня, покуда мог, и ты встретишь меня на Полях Мертвых, и узнаешь меня, когда я туда приду… узнаешь, потому что я был последним твоим хозяином, и за меня ты принял смерть. Да будут милостивы к тебе боги Севера!
– Хороший был конь, – произнес Конан. – Но если ты кончил его оплакивать, Сайг, спустись к подножию холма, во-он к тому ручью, и промой свою рану.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15