Вспомнил его напряженную сосредоточен-
ность. Старик не устал жить и бороться. Он в неравных, худших услови-
ях. Ему все труднее. Но он не покидает ринг. Вот и меня хочет он сде-
лать своим секундантом, чтобы продолжить бой. А я зеваю, засыпаю.....
Мне стало стыдно, и лицо вспотело под резиновыми бинтами. Вацлав не
подошел ко мне за завтраком. Я вообще не видел его сегодня.
- Я его отпустила домой за документами. У него завтра комиссия,н
сказала мне завотделением.
У меня с ней были славные шутливые отношения. Как бы не замечая
своего жуткого вида - больничной пижамы, тапочек, бахил,н я в ее при-
сутствии постоянно обозначал все признаки салонной галантности - вска-
кивал со стула, шаркал ножкой, кланялся. Ей это нравилось.
- А далеко живет наш Вацлав?
- Ох, далеко! На окраине.
- И что же, сам поехал или кто его забрал?
- Сам, сам. Он одинокий. Потихоньку, с палочкой, с палочкой.
- Вот что, мадам, Любовь, свет, Володимировна... позвонить бы мне
по телефону, да не из автомата, а для тихой беседы, а?
- Во как! - Она кокетливо покачала головой.н Идите ко мне в каби-
нет. Ключ в двери. Запритесь изнутри.
Из больницы легко разговаривать даже с тем, кому не собрался позво-
нить месяцы, а то и годы.
- Я уж думала, ты совсем пропал. Может, думаю, зазнался или, может,
эмигрировал. Или, думаю, влюбился...
- Что ты, что ты, дорогуша моя! Просто так получилось. Я сейчас из
больницы звоню...
- Как? Что? Где?
- Да нет, все уже нормально...
Все! Мои ви'ны уже позабыты, и вроде уже должок за ней - она дома,
а я вот в больнице. Уважают в России болезнь.
- Кстати, о птичках... Что ты думаешь о теореме Ферма?
Трубка замолчала. Потом послышался легкий смешок... хмыканье.
- Ну, ну, продолжай.
- Ты не подумай чего плохого, я еще не свихнулся, скажи только - ты
ведь работала в этом математическом издании, как оно называется? Ты
еще там?
- Я давно не там. Ты мне, дорогуша, не звонил два года. Вот что...
апельсинов я тебе привезу и что я о тебе думаю, скажу откровенно, а
насчет Ферма... позвони Саше. Он в журнале работает, и он тебе скажет,
что он думает о Ферма и что я думаю о Ферма. Целую. Пока.
Я позвонил Саше и произнес все положенные слова вежливости вроде:
"Брось, старик, да знаю я тебя" или "Да надо плюнуть на все, сесть нам
вдвоем и выпить водки с пельменями из картонной коробки". Когда я до-
шел до Ферма, трубка замолчала, как и в прошлый раз.
- Алло, ты здесь?
- Слушай, сколько твоему Вацлаву Ивановичу лет?
- Семьдесят, может, больше. Слепой старичок.
- Я все понимаю, но, знаешь, ты подальше от этого.
- В чем дело, Сашок? Ты можешь посмотреть эту тетрадку?
- Могу посмотреть. А могу и не смотреть. Говорю заранее - сумасшед-
ший. Я это все десятки раз видел. Теорема Ферма в математике - это как
перпетуум-мобиле в механике. Близко и понятно, как собственный локоть,
но ведь не укусишь.
- Сашок, у него там какой-то совершенно новый подход. Там два прос-
тых допущения и... всех дел полчаса... а? Он, Сашок, и в гестапо си-
дел, и в лагере сидел.
- Ну, ладно. Потом, может, занесешь, и я тебе объясню. Только не
давай ему моего телефона.
В дверь три раза стукнула Люба Владимировна:
- Это я, хозяйка, иду покурить.
Я повесил трубку.
В палате на моей койке лежала бухгалтерская книга с закладкой. Еще
раз я поглядел на собаку Искру. Пасть была разинута, язык свесился на-
бок. Искра улыбалась.
Двое моих сокамерников играли в шахматы. Трое остальных давали со-
веты и страшно при этом матюгались. Потом все стали хватать фигуры ру-
ками и отталкивать друг друга. Потом вся партия просыпалась на пол, и
мой сосед-храпун начал всех хватать за грудки, крича одинаково: "Ты
играл за "Пищевик" или я играл?"
Я лег на спину поверх одеяла и попробовал читать доказательство
сначала.
an +bn=cn; при n>2 an +bn=cn
Первые три страницы невероятно крупных букв и цифр прошли, как де-
тектив. Потом я забуксовал, стал беспомощно отлистывать назад, рванул-
ся через страницу вперед, и опять накатились сонливость и равнодушие.
"А на хера мне с ним играть? - кричал храпун.н Он поля не видит в сра-
ку, он пешки жрет - и п.....ц!" "Во, во! - говорил от окна Володя, ко-
торому шибануло глаз взорвавшимся кислородным баллоном.н Вот ты ис-
пользуй! Ты выиграй! Попробуй!" "Одна попробовала, да весь и сжевала".
"Все, статус! - крикнул плешивый дядя Леша.н Развели, ё моё, экологию.
Я футбол буду слушать".н И он стал прилаживать наушники.
Вацлав Иванович появился перед ужином. "Ручаться не могу,н сказал я
ему,н но, может быть, удастся показать вашу теорему. Я связался кое с
кем". Чех не дрогнул. Даже, кажется, не вполне расслышал мое сообще-
ние.
- Могу я попросить ту фотографию с тетрадки?
- Искру?
- Да, да, Искру.
Немного обиженный его равнодушием, я пошел в палату. Было тихо. Ру-
гань дошла до точки, и теперь соседи, все обиженные, лежали молча, от-
вернувшись друг от друга. Я взял книгу и вышел. Вацлав ждал меня у
распахнутой двери своей каморки. "ЗахОдите". Он снова подчеркнул букву
"О". Мы уселись во вчерашнюю позицию - я на стуле, он на кровати. Я
вложил в его руки бухгалтерскую книгу. Он вжикнул большим пальцем во
всю толщину страниц, определяя - где фотография? Взял карточку и осто-
рожно положил поверх гроссбуха. Несколько раз быстро пригладил усики.
Только теперь я заметил, что он сильно взволнован: руки слегка тряс-
лись, кожа на лице стала совсем пергаментной.
- Знаете, я сегодня заплутал в городе. Я почти три часа ехал домой.
Обратно меня привез на машине сосед. Потому что мне стало нехорошо
около двери.
- А что за срочность? Что за бумаги им вдруг понадобились?
- О, это не им. Это мне. Завтра комиссия. Они мне два раза' (он
сделал ударение на последнем слоге), два раза' вже отказывали.
- В чем отказывали?
- Я хочу собачку.
Мы помолчали.
- Если бы это была Искра, то это как семья. Мы давно знаем друг
друга. Но это невозможно, невероятно. Пусть другая собачка.
- Из питомника? Это специально, что ли - поводыри?
- Да, да. Они обучены. И потом у них есть душа. У всех. Я знаю.
- А почему вам могут отказать? Ведь вы же...н Я замялся.н Чего им
надо?.. Надо еще хуже видеть, что ли?
- Да, да... тут и группа инвалидности, и еще, и еще... Большие инт-
риги. Надо, с одной стороны, доказать, что ты абсолютно одинок и не
имеешь ни средств, ни помощи, а с другой стороны,н что имеешь средства
хорошо содержать собачку. Потому что ты стар и умрешь, а она еще пе-
рейдет к другому. Я жду уже два года, но там очередь, и много человек
на одно место.
- Может, я чем могу помочь? Поговорю с главной или на комиссию пой-
ду. Это здесь, в больнице?
- Да, внизу. Завтра. Спасибо вам большое, но я, правда, не знаю...
Там интриги - у всех свои кандидаты. Там, говорят, дают взятки, но я
не уверен. Это слухи. Я не знаю, кто берет, сколько и когда нужно
дать. Вот, вот у меня здесь характеристики, рекомендации...
Он протянул мне прозрачную фиолетовую папку, в которой лежало де-
сятка два документов.
- Ну, вот видите,н сказал я.н Какая у вас кипа.
- Да, да, это со школы - и с Белоруссии, и с общества слепых - я
там преподавал... И с жека... Два года это все собирал.
- Вы же еще и отсидели. Вас реабилитировали?
- Да, да, там есть.н Вацлав нервно застучал тонким пальчиком по фи-
олетовой папке.н Но, знаете, все же оккупация. Там, на комиссии,
по-разному на это смотрят.
- Даже теперь?
- Нэвжели ж нет?! Там ветераны, они прежней закваски. Они воевали,
а я...
- А вы в гестапо прохлаждались.
- Вот именно, так они и говорят.
- Ну ладно, пойду-ка я завтра на это судилище и попробую стать ва-
шим адвокатом.
Не спалось. Мучила жара. Болел глаз. В коридоре ходили, двигали
кровати. Несколько раз привозили больных по "скорой". В полудреме все
путалось: всплывали слепые лица ветеранов из комиссии, и это были мои
соседи по палате. Ветераны сидели на пляже. Лысый дядя Леша поднимал с
песка графин с водой. По краю графина сплошь был песок. Дядя Леша пил
из графина, выплевывал песчинки и говорил: "Развели, ё моё, экологию".
Часа в четыре ударила сильная гроза. Прошел ливень, и сразу похоло-
дало. Утро было серое. Володя у окна надрывно кашлял. Вчерашний мой
адвокатский азарт куда-то улетучился, и я не представлял, как присту-
пить к делу. В самом воздухе было что-то нехорошее. Все впали в угрю-
мость и неврастению. Валера, сосед справа, пил кефир, проливал его на
майку и, постукивая кулаком по колену, бормотал: "Сходила моя Элка на-
лево. Вот чувствую, в эту самую ночь сходила налево". В коридоре стало
тесно - привезли новеньких, а в палатах мест не было: кровати стояли
вдоль всей стены до самого буфета.
Из буфета шел Вацлав Иванович, держа впереди себя чайник с кипят-
ком.
- Во сколько ваше судилище? - спросил я.
- Еще в одиннадцать. Знаете, я думаю, они вас не пустят. Они никого
не пускают.
Мы вошли в его клетку без окон. На кровати распластались черные
брюки, а низ правой штанины лежал на тумбочке. Казалось, маленький не-
видимка разлегся в развязной позе и неслышно храпит. Вацлав Иванович
накрыл брючину на тумбочке полотенцем и стал медленно водить по ней
горячим чайником.
- Зачем это вы?
- А-а! Надо прилично выглядеть. Я всю ночь их гладил. Все равно сна
нет. Мне дали чайник, я сам кипятил. А потом вот сломался штепсел (он
произнес "штепсел" без мягкого знака), стало надо ходить в буфет. Сей-
час уже скоро конец.
Водить чайником с водой было неудобно и жутко опасно. Слепой... с
кипятком... в комнате без окон... и эти маленькие брючки с маленького
тела. Картинка была настолько жалостная, что проснулось во мне спаси-
тельное раздражение: чего он в самом деле?.. "Чего он наворачивает?" -
неприязненно думал я о Вацлаве Ивановиче, направляясь в кабинет завот-
делением.
- Я, конечно, буду на комиссии,н сказала мне Любовь Владимировна.н
Но голоса у меня там нет. Я только докладываю. И вот что, голубчик
мой, отступитесь-ка вы от этого дела, толку не будет.
- Любовь, свет, Владимировна, смотреть на него просто невозможно.
Он какой-то втройне одинокий, в кубе одинокий, математически говоря.
- Да...н Ее сигарета потухла, она начала щелкать зажигалкой, встря-
хивать ее, но огня не было. Я протянул ей свою сигарету, и она прику-
рила от нее.н Да...н повторила она.н На всех на вас смотреть невозмож-
но. Там, на комиссии, такие судьбы всплывают, что уже непонятно, кого
жалеть, а кого...
- У него в питомнике даже знакомая собачка.
- Да знаю... Искра. Она занята, я спрашивала.
Окно распахнулось от ветра. Взлетели к потолку занавески. С подо-
конника полилась вода. Я с трудом наводил порядок. Любовь Владимировна
не шевелилась. Курила.
- Но шансы у него есть все-таки? - спросил я.
- Мало.
Когда Вацлав Иванович явился в коридоре при полном параде - в чер-
ных коротких брючках с идеальными стрелками, в пиджачке на четыре пу-
говицы, при галстучке,н я и сам понял, что шансов у него ноль. Такой
он был иностранный, чужой нашему миру. Без палки, с фиолетовой папкой
в
руке, он держался очень прямо и походил на дипломата капитулирующе-
го маленького государства.
С моей "защитой" все решилось само собой. Мы спустились вниз и уви-
дели целую толпу слепых и провожатых возле двери комиссии. Выкликали
по фамилии и каждый раз добавляли жестко: "Без сопровождения! Без соп-
ровождения!"
Мы просидели около часа. Люди входили, выходили. Ответ давался не
сегодня. Все это еще должно было рассматриваться, оформляться, кем-то
утверждаться. Потом пришла сестра из отделения и вызвала меня на кон-
сультацию.
Я выписался из больницы, но продолжал заходить через день на ос-
мотр, на процедуры. Пару раз принес гостинцы - хорошие конфеты заведу-
ющей, шоколадки сестрам, фрукты для Вацлава. Мы с ним спустились в сад
и посидели на скамейке. Я еще раз предложил ему показать для журнала
его теорему. Он странно заупрямился.
- Ну давайте, давайте, пусть они посмотрят,н настаивал я.
- Нет, надо все переписать. Я понял: там есть одно нечеткое место.
Возможно произвольное толкование. Могут придраться. Я еще поработаю.
Говорили и про собаку. Я спросил: а нельзя ли просто купить такого
поводыря? Вацлав засмеялся:
- Этому нет цены! Ни у кого нет таких средств.
Мелькнула мысль о сборе денег, об обращении по телевидению, о пись-
ме министру. Но дела... дела все туже напрягали время. Вацлав отодви-
гался на дальний план моей жизни. В больнице я бывал редко. Однажды
Любовь Владимировна завела меня к себе в кабинет.
- Ну вот, отказали ему. Мы его выписываем. Если хотите, попробуйте
дать ему денег.
- Сколько?
- Сколько можете. Только он вряд ли возьмет.
- Да, придется без собачки,н сказал мне Вацлав Иванович. Мы помол-
чали.н А неравенство,н заговорил он снова,н неравенство доказать мож-
но. Я это чувствую нутром. Задача Ферма правильная. Если больше двух,
то неравенство абсолютно. Это без дна, как вы говорите. Я это еще до-
кажу.
Было жарко и ветрено. Неровные плиты двора были вычищены и высуше-
ны. Ветер продул и вымел каждую песчинку. За нашими спинами в больнич-
ном саду с морским шумом металась сирень.
- Вы завтра выписываетесь?
- Завтра.
Я хотел спросить: "Ну, и как же вы теперь будете?" - но почувство-
вал, что этого вопроса задавать нельзя.
Москва.
Лето 1994

1 2