Сергей ЮРСКИЙ
Теорема Ферма
РАССКАЗ
- Неужели так больно?
- Еще бы не больно - иголку втыкают прямо в глаз.
- Кто, Таня?
- Нет, Юля.
- А-а, Юля... Да, она твердо работает.
Вацлав Иванович указательными пальцами развел на две стороны свои
жидкие седые усики.
- Теперь легче вже?
- Вроде немного легче. Но все равно ужасно больно. Дело в том, что
я дергаюсь от укола, ничего не могу с собой поделать. Как люди выносят
операцию без наркоза?
- Они дают новокаин.
- Я имею в виду - без общего наркоза. Даже глаза нельзя зажмурить.
- Ну нет, нет, не надо думать об этом! Я имел три операции. Это
можно терпеть. Ради глаз можно.
Мне делали укол в глаз каждое утро. Вечером, когда гасили свет в
палате, я не мог заснуть, потому что начинал думать об утреннем уколе.
В девять, после завтрака, мы становились в очередь к сестре. Потом в
курилке час примерно я плясал от боли. А после, в одиннадцатом часу,
проваливался наконец в блаженный сон. Ничто мне не мешало - ни жаркое
июньское солнце, ломящееся в окно, ни громкие разговоры моих пяти со-
седей, ни пылесос в коридоре. Все слышал, и все только убаюкивало.
Вацлав Иванович помещался отдельно. Он был тут давним, многоразовым
пациентом и выпросил одиночную каморку. Без соседей, но и без окна и
почти без пространства - кровать, стул, тумбочка. Мы как-то сразу друг
друга отметили. Уже на второй день он стал мне исповедоваться. Со мной
часто так, уже привык. Мы сидели в тихое послеобеденное время на длин-
ной скамье с высокой спинкой в темном тупике коридора. Скамья была
старая, хорошего дерева, без зазубринки отполированная тысячами спин и
задов. И рук. И плеч. И вся эта больница была старая. И Вацлав Ивано-
вич был старый, седенький, щуплый с плоскими усиками вразлет.
Западный был человечек. Хотя вся его жизнь на Западе - это время
оккупации и сидение в гестапо. Потом - и гораздо дольше - он сидел в
лагере под Пермью. А на свободе и до, и после лагеря Вацлав Иванович
преподавал математику в старших классах в маленьком городке на границе
Белоруссии и Литвы. Он был чех. Я-то думал - поляк, раз Литва, Бело-
руссия... Но он сказал: нет, чех. И звали его сперва Вацлав Игнацие-
вич. Однако давно уже для простоты он стал Ивановичем. Какие сильные
гены! Ведь всю жизнь, можно считать, абсолютно всю жизнь он "наш". А
вот - не наш. Эта белая рубашечка с каким-то особенным старомодным во-
ротничком, мелкие ботинки вместо стандартных больничных тапочек, и са-
мое поразительное - не стрелка, но все же складка на пижамных брюках.
Ну, еще и европейские усики.
- Нэвжели вы любили в школе математику?
- Обожал. Остальное было легко. А это... одолеть алгебру... Это бы-
ло как спорт.
- Математика - это логика, а логика - это разум. Все мои ученики
ненавидели алгебру. Почти все. (Он еще иногда окал и сказал: пОчти
все). КОтОрый час?
- Уже начало восьмого.
- НадО ужинать.
Вацлав Иванович передвигался по отделению совершенно свободно. Он
попадал сюда уже много раз и знал пространство по сантиметрам. Но в
коридоре стояли две одинаковые скамьи - друг против друга. И чех за-
был, на какую из них мы сели. Вставая, он свернул направо, в глухую
стену. Сразу почувствовал, поправился и пошел налево. Однако этот ма-
ленький пируэт вдруг ясно показал мне: Вацлав Иванович был слеп. Я
взял его под руку.
- Квадрат суммы двух чисел забыли?
- Это как раз помню.
- Нэвжели не забыли?
- А2+2ав+в2
- Это совершенно достаточно. Если не ляжете, заходите ко мне.
Я покажу удивительную вещь. Вы слыхали о теореме Ферма?
- Да, слыхал... но забыл. Это какая-то сложная теорема, которую уже
сто лет никто не может решить.
- Доказать не может,н поправил меня Вацлав Иванович.н Она совсем
простая в задаче. Вы поймете. Заходите ко мне после ужина, я покажу
вам.
- Ой, нет, Вацлав Иванович, это мне не по зубам!
- По зубам, по зубам, я уверен, вы поймете. Я доказал теорему Фер-
ма.
Телевизор в холле работал скверно. Постоянно шли горизонтальные по-
лосы, звук то исчезал, то возвращался. После программы "Время" нес-
колько человек ушло, освободилось кресло. Я опустился в него и стал
задремывать под однообразный документальный фильм про галерею Уффици.
Чех не появлялся. Может быть, уже лег? Хорошо бы, глаза слипаются. Ка-
жется, сегодня завалюсь без всяких мыслей про уколы, про боль, про
завтра. Какая там теорема Ферма! Да и старик, наверное, забыл, о чем
говорили. Я поднялся и зашаркал в свою шестую палату. Тапочки были без
задников. Надо бы зубы почистить... но это еще идти на тот край отде-
ления в умывальник. Нет, нет, утром, нет сил.
Каморка Вацлава темна - из-под двери света не видно. Уснул, конеч-
но. Для очистки совести я без стука приоткрыл дверь. Старик сидел на
аккуратно застеленной кровати, чинно положив руки на колени. Слабая
лампочка под абажуром из толстого картона еле светила на тумбочке. На
кровати рядом с ним лежала большая бухгалтерская книга.
- Входите, входите! - сказал Вацлав Иванович.н Зажигайте верхний
свет. Сейчас вы все поймете. - Он нервно разгладил на стороны свои
плоские усики. - Садитесь, садитесь на стул.
Я смертельно хотел спать.
- Теорему Пифагора помнят все, и вы, конечно, тоже. Квадрат гипоте-
нузы равен...
- Сумме квадратов катетов.
- Это так, и это очень красиво. Значить,н он произнес слово с мяг-
ким знаком на конце,н если в прямоугольном треугольнике меньший катет
равен трем, больший - четырем, то три в квадрате - девять, четыре в
квадрате н шестнадцать, девять плюс шестнадцать будет двадцать пять.
Гипотенуза равна корню квадратному из двадцати пяти, то есть пяти. Это
так. Это понятно?
- Угу.
- Что?
- Понятно, понятно.
- Теперь я буду говорить тише - десять часов, там, за стенкой,
женская палата, они рано ложатся.
Вацлав Иванович пересел ближе к изголовью кровати и к моему стулу.
Наши колени соприкоснулись. Он протянул мне бухгалтерскую книгу:
- Значить, так, откройте.
В книге была закладка. Я раскрыл книгу и разглядел закладку. Обыч-
ная фотография пса. Пес сидел возле парадной, раскрыв пасть и свесив
на сторону язык.
- Это ваша собачка?
- Нет, это Искра, овчарка-поводырь. Морозова Николая Герасимовича,
который умер.
- Ага... Отчего умер? - У меня слипались глаза, и даже, кажется,
что-то снилось.
- Он умер от инфаркта. А Искру взяли обратно в питомник.
- Ага-а...
Мне снилась светлая комната в деревянном доме. Окно выходило на ве-
ранду. За верандой колыхалась под ветром сирень. Звучный женский голос
говорил: "Позовите сестру, позовите сестру!"
- У них в палате две лежачих,н сказал Вацлав Иванович.
Я поднялся и пошел в дежурную комнату за сестрой.
- Да, я знаю,н сказала сестра Таня,н уже иду. Ей укол надо. Сейчас.
Вацлав Иванович стоял в дверях своей каморки.
- Идет?
- Да, сейчас придет. Идет сестра! - крикнул я в женскую палату.
Мы снова сели на свои места - колени в колени.
- Теперь смотрите. Вот, значить, формула: an+bn=cn
Видите?
Он ткнул пальцем в бухгалтерскую книгу. Там через все секции учет-
ной разлиновки четко было выведено: an+bn=cn.
- Так вот, еще в семнадцатом веке Ферма предложил доказать, что,
если n больше двух, то это равенство невозможно: если n>2, an+bn cn
- Больше двух?
- Ну да! Если n равно двум, то это теорема Пифагора, это возможно.
- А если больше двух, то невозможно?
- Невозможно.
- А зачем доказывать отрицательную истину?
- Как?! - тихо вскрикнул чех.н Отрицательная истина отличается от
положительной только тем, что лежит по другую сторону от нуля.
- Ну! - От желания спать я начал терять вежливость.
- Переверните страницу,н сказал чех.н Смотрите. Теперь я начинаю
мое доказательство. Нужно сделать всего два допущения. Первое - допус-
тить на время, что nн целое число, кратное одному из однозначных чи-
сел. Понятно?
- Ну... да.
- То есть двадцать один - годится, оно кратно трем и семи, да? Оно
делится на три и на семь. Так. Двадцать два - годится или нет?
- Годится.
- Кратно чему?
- Двум и одиннадцати.
- Одиннадцать - не однозначное число. Однозначное только от двух до
девяти. Кратно двум. Двадцать три - годится?
- Годится.
- А чему же кратно двадцать три?
- А?
- Чему кратно?
- Чему?
- Ничему. Значить, не годится.
- Да, не годится. Ну...
- Второе допущение. Переверните страницу.
Я прошелестел толстой серой бумагой и прикрыл глаза. Нехорошо было
пользоваться слепотой собеседника, но я ничего не мог с собой поде-
лать.
- Теперь мы приходим к простому уравнению... Переверните страницу.
Я перевернул вслепую и, кажется, даже не одну, а сразу несколько
страниц зацепилось.
- Остается признать, что an+bn всегда меньше Х.
Я открыл глаза и глянул в бухгалтерскую книгу. Страница, о которой
говорил старик, была давно потеряна, и нить рассуждений окончательно
ускользнула от меня. На расчерченной бумаге громоздились какие-то со-
вершенно неведомые буквы, знаки, степени, корни. Может быть, это была
уже другая теорема.
- Теперь вы видите это неравенство? - спросил чех.
Я захлопнул книгу.
- Вацлав Иванович, я все-таки сильно позабыл алгебру. Мне трудно.
- Вы устали. Отложим до завтра.
- Нет, подождите. Что вообще значит теорема Ферма? Сам-то он ее ре-
шил или нет?
- Пьер Ферма написал несколько знаков на полях возле формулы и
ссылку на другие свои бумаги.
- Значит, у него решение было?
- Видимо, так.
- А если не было? Если он сам понял, что это некорректная постанов-
ка задачи?
- О, да вы математик! - засмеялся старик.н Вы такие слова знаете...
Почему некорректная?
- Да потому что я применяю это к обычной жизни! - Я начал злиться,
и сонливость прошла, отодвинулась.н Это то же самое, что сказать чело-
веку: докажите, что вы невиновны! Это незаконно. Ты сам докажи, что я
виновен. А мне нечего доказывать, я живу себе и живу.
- Ферма достаточно авторитетен. И он никогда не ставил задач некор-
ректных.
- А в принципе, в принципе что это дает? Ну да, сумма квадратов ка-
тетов равна квадрату гипотенузы - это колоссально, потому что это
всегда так. Это - открытие. И это нужно для дела, для людей. А
здесь... Допустим, вы доказали, что никогда так быть не может. Ну и
что? Это же бездна. Никогда...
- Это и есть бездна,н тихо сказал чех и облизал свои плоские уси-
ки.н Я ее чувствую, и я обосновал ее. А мне не верят. Думают, что там,
в бесконечности, есть дно, что там уравнение может сойтись. А оно не
может. Бездна.
Мне почему-то стало жутковато, и сон совсем прошел.
- Вы говорили, что у вас много друзей - больших физиков и математи-
ков,н продолжал Вацлав Иванович.н Я бы только хотел, чтобы кто-нибудь
познакомился с этим доказательством. Это моя мечта.
Я долго стряхивал с простыни непонятно откуда набившиеся крошки,
песчинки. Стряхнул, лег и все равно почувствовал множество крупинок,
въевшихся в тело. Накрылся второй серой и навсегда пыльной простыней.
Палата спала. Я думал о том, что на Руси много гениев. Какие идеи, ка-
кие странные бескорыстные увлечения, какие биографии! Как несправедли-
ва жизнь! Гениев обижают, не замечают. Я думал о том, что я, пожалуй,
больше замечен, чем Вацлав Иванович, и что это несправедливо. Потом
захрапел сосед слева. Даже не захрапел, а зарычал и засвистел одновре-
менно. Я перевернулся на другой бок, и мысли мои повернулись. Я стал
думать, что и меня не заметила жизнь, что вот я ворочаюсь на пупырча-
той простыне в палате с тяжелым запахом и завтра мне всадят укол в
глаз. А ведь я тоже немало хорошего сделал или хотел сделать... Потом
я уснул.
Мне снилась внутренность гладкой черной трубы. Я летел по ней,
слегка касаясь плечами маслянистого металла. Потом меня прижало всем
правым боком - поворот. Скорость была громадная. Крутая извилина кон-
чилась, я поднял глаза и далеко впереди увидел яркий свет - труба кон-
чалась раструбом, и там, в конце, под сильным ветром колыхалась си-
рень.
В правый глаз мне вставили монокль в виде овальной рюмочки с теплой
жидкостью. Рюмку привязали к голове резиновым бинтом. Подсоединили к
торчащей в бинте клемме и пустили слабый ток. Я откинулся на спинку
кресла. Нас сидело шестеро в этом зале физиотерапии. Распахнутое окно,
пышное тепло июня. Легкое потрескивание никому непонятных электропри-
боров, бесшумные колдовские шаги медсестры. И никакой боли, И, честно
говоря, никакой веры в это лечение - уж слишком все это симпатично,
слишком умиротворяюще. Тебя просто греют, просто не тревожат. Тебя
просто любят. Неужели это может вылечить? Весь опыт жизни говорит, что
нет. А все-таки приятно.
У всех из глаз торчали ножки овальных рюмочек. А от ножек шли про-
водочки к черным коробочкам на стене. Мы походили на инопланетных на-
секомых с кристаллическими глазами, вынесенными впереди головы.
Некоторое время мысли мои не имели никакой формы. Напряженно и лег-
ко я думал ни о чем. Потом я стал мысленно разглядывать внутренность
моей головы. Я подбирался с фонариком к местам, где глаз крепится к
глазнице. Я видел заломившиеся, искрившие нехорошим током сосуды-про-
водочки. Их бы надо менять. Замутненное стекловидное тело - оно похо-
дило на непрозрачное волнистое стекло в дверях учрежденческих туале-
тов. На нем была пыль. Я думал о том, что человек, лишенный зрения,
видимо, всегда погружен во внутренний свой мир. У него всегда есть ин-
дульгенция, позволяющая ему не думать о других. Это его право, и в
этом есть определенная соблазнительная степень свободы. Например, я
лично свободен еще минут двенадцать - до конца процедуры - не задумы-
ваться, не заботиться ни о ком и ни о чем. А вот, скажем, Вацлав Ива-
нович, тот вообще... Но здесь в мою беззаботность вдвинулось острие
тревоги. Я вспомнил эту бухгалтерскую книгу, сплошь исписанную почти
совершенно слепым человеком.
1 2