- Да, да, - пробурчал С.
Он был, нельзя сказать, красив. Это был высокий, худощавый и крепко
сбитый мужчина за шестьдесят лет, у него оставалась гордой осанка, голова
седая - этакая шапка седых, ухоженных волос. Одет С. в бухарский халат
красного цвета, на ногах легкие мягкие туфли с дырочками вверху.
- Идите со мной, - словно приказал этот все-таки броский мужчина,
генерал в отставке С.
Я поплелся следом. Шаг у него был широкий, мощный, стремительный. Так
ходят не разочаровавшиеся в обстоятельствах люди.
Мы вошли в приемную дачи.
- Повесьте свою сумку тут. - С. показал на оленьи рога, прибитые на
желтых, отполированных досках.
Вообще, тут было все желто, отполировано, к месту: встроенный в стену
шкаф для одежды, стулья и стол под общий тон, два кресла, светильники,
дорогие картины - темные, старинные. Слева от оленьих рогов, куда я
повесил свою сумку под внимательным руководящим взглядом С., увешанная
звериными шкурами стена была похожа на стену старого процветающего замка
где-нибудь в Англии.
Я не знал, куда идти.
- Здесь садитесь, - опять почти приказал С.
И показал на кресло - чуть ниже своего. Он сел первым в свое кресло.
На столике, перед нами, появилась всякая снедь: буженина, нарезанная
аккуратными ломтиками, лососевая икра в красивых чашечках, молоко, кофе.
Снедь принесла женщина лет пятидесяти, невидная лицом, но еще стройная. С.
ей кивнул головой, что означало, как я понял, спасибо и она может
удалиться.
- Как вы там живете? Как Никита Сергеевич Хрущев?
Я пожал плечами. Хрущев только что приезжал к нам в город проводить
какое-то широкое совещание по сельскому хозяйству.
- Вы-то его лицезрели?
Я кивнул головой.
- Берите, берите! Вы же с дороги... Вы сразу по приезде мне
позвонили?
- Да. - Я стал намазывать икру на ломтики сдобного красивого батона.
Что-то все было похожим. Я подумал о даче Мещерских. Сейчас там Лена. Где
же она еще может быть? Когда я после письма позвонил Шмаринову из своей
редакции, он мне об этом сказал. Лена Мещерская теперь хозяйкой живет на
даче родителей. Они все на нее молятся. У нее действительно хрупкое
здоровье. И это здоровье не от нее зависит.
Шмаринов, руководя своей фабрикой в небольшом городе, на краю
Киргизии, знал все и теперь. Ему надо все это знать. Я решил, что со
службы его выперли не без помощи Железновского. Еще тогда грозился
новоиспеченный полковник, что если Шмаринов не "приведет меня в порядок",
сам будет виноват. Доколе буду я строчить во все концы фитюли по поводу
железнодорожников и пограничников?
- Как же все-таки Никита Сергеевич? Стукал лаптем у вас по столу на
трудовое крестьянство, ставшее после раскрепощения работать менее усердно?
Для чего я рассказал С. о следующем: мне, как собственному
корреспонденту газеты, уважаемой в верхах, было поручено написать
"Вечернее интервью" с одним из руководителей, сопровождающих Хрущева в
поездке по нашей республике. Я отправился вечером в ЦК и встретил там
Никиту Сергеевича... в болотных сапогах. Окружению подхалимов Никита
Сергеевич в коридоре рассказывал о том, как первый секретарь ЦК нашей
республики из винтовки завалил пришедшего на ужин кабана.
- Полез на гору, схватился за телефон и кричит: "Рятуйте!"
Тут захихикали, не зная наперед, чем все кончится, - ведь речь шла о
первом лице. Те же, кто хихикал, донесут, почему улыбались от рассказа
Хрущева другие. "И полез, и орет: "Рятуйте!" - Хрущев прошагал в болотных
сапогах в кабинет первого, и оттуда послышался вскоре взрыв хохота.
- В болотных сапогах? - переспросил серьезно С. - Что, просто не
успел снять после охоты? Или - бравировал?
Я по привычке своей пожал плечами: дескать, на это не могу ответить.
- Вот была бы у нас свобода печати... Ты бы и написал, как в болотных
сапогах решается проблема насущная - проблема сельского хозяйства. Но не
напишешь же?
- Напишу, - улыбнулся я. - После смерти Хрущева. Если сам раньше не
помру на кукурузной еде.
С. поглядел на меня внимательно. Пил теперь кофе молча. Отставил
чашку, когда она опустела.
- Так я и не понял, зачем ты пришел?
- Да по глупости, товарищ генерал. Вздумалось мне все прознать о
Шугове.
- А чего о нем знать захотел? Отрезанный пирог. Кто тебе сказал, что
я любовником был у Елены Мещерской? Скажешь откровенно, скажу кое-что и я.
- Ну вы же догадались, кто сказал.
- Этот вонючий жидок Мещерский? Да?
- Ну он не так сказал, чтобы я понял...
- А какой тебе еврей так прямо скажет? Начнет крутить... Тебя что,
действительно пограничники волнуют? Только искренне? Зачем ты с ними
столько возишься?
- Я же там был, товарищ генерал. В первый же день приехал и был. Ну
что, они виноваты? Или Шугов виноват?
- Конечно. И сам не мог любить, и другим не давал любить. И везде
так! - Он стукнул по столу кулаком. - Дошло, наверное, что меня, генерала,
его недруга, попешили, наконец... Туда же к нему, этому Шугову, доходит!
Говорят, там - шишка в разведке. Конечно, знает весь южный регион! А это
же мусульмане. Чего его знать! Они же продадут все, эти мусульмане. Только
пообещай... Но ничего, Павел Афанасьевич! Ты зря похоронил меня!
Я квакнул: как же он мог оттуда похоронить генерала?
- Ты что? За это дело взялся, а сам элементарных вещей не знаешь? Вот
тебе раз!
- А-а, - догадался я, - оттуда компромат? По чужим каналам?
С. кивнул головой.
- В точку попал. Слушай, я поначалу тебе не доверял. Железновский мне
о тебе рассказывал: мол, неуправляем бываешь, лезешь на рожон. А сейчас,
когда ты о болотных сапогах рассказал, я тебе доверяю. Выпить бы за это! -
потер он руки. - Хлебануть с радости!
Я недоуменно поднял на него свой взгляд.
- Чего смотришь? Погорелец! Погорелец он! Твой-то Никитка! И не боюсь
громко сказать!.. Лично я ему не прощу! Он еще попомнит, на кого руку
поднял. На померших - подумай! А живым... Живым не мешай жить, ежели сам
живешь и в болотных сапогах по коврам шастаешь! Не смей учить тогда! Не
смей говорить: "Пиши по собственной болезни!" Сам ты больной! И мы тебе
припишем эту болезнь!
Он стучал в такт своим словам ножом по столу, и звенело у меня в
ушах. И было страшно глядеть на перекошенное от злости лицо генерала.
Женщина, обеспокоенная шумом, выглянула в дверь, он успокоительно
махнул ей рукой, и она снова скрылась.
- Ладно, - сразу как-то остыл генерал, - давай о деле поговорим.
Значит, сержанты...
Я шел к нему узнать о том, как создавалось дело с Шуговым по поводу
исчезновения листиков из Устава, и для меня приятной неожиданностью
прозвучало это заявление генерала - о сержантах. Я сразу подхватил тему о
них и стал жаловаться, сколько отписок получил: ничего не сдвинулось с
места после того, как я получил список от Мамчура.
- Давай план нарисуем, как действовать тебе. Люди настоящие нужны. И
их надо уважать. И помогать им надо. Вызволить мы их вызволим. Я уже
кое-что сделал.
Он стал инструктировать меня, как теперь далее писать о
сержантах-пограничниках, как говорить с каждым - он мне дал загодя
приготовленный список, и к каким людям я должен обратиться.
Когда мы закончили разговор о сержантах, безвинно еще на ту пору
томившихся в тюрьмах, я спросил:
- Товарищ генерал! А как вы его, Шугова, взяли тогда с Боевым
Уставом? Как вычислили? И как это делается профессионалами? Конечно, в
пределах возможного.
- Опять тебе жидок наплел по поводу ямы, которую я якобы вырыл Павлу
Афанасьевичу Шугову? Да брешет еврейчик!
- И все-таки... Я читал дело.
- Кто тебе его давал? Шмаринов?
- Нет, другой человек.
- Другой дать не мог. Только Шмаринов. И то потому, что в волейбол
вместе играли.
- Видите, знаете обо мне - как профессионал. Значит, и то, с Уставом,
изготовляли умно и хорошо.
- Беда наша, что много тогда их числилось по делу. Но то, что Шугов
ушел потом, лишний раз подтвердило, что искали мы тогда у них на курсе не
случайно... Но ты когда-либо представлял, как все там произошло? Вот
гляди. Я хочу тебе понравиться, ха-ха-ха! Честно! За то, что ты о болотных
сапогах мне информацию подарил... Так гляди! Скажем, во всяком военном
учебном заведении, на ту пору, когда учился Шугов, книжки секретные
выдавались так. Отвечал за них кто-то один, он шел в секретную часть, брал
под расписку книги на группу, приносил их в класс. Эти книги он потом и
раздавал каждому слушателю-курсанту под расписку. После того, как занятия
кончались, каждый должен был сдать свою книгу. Ее - по существующему
закону - надо было досконально проверить. Но кто проверяет! Книга и книга.
Тут-то враг и воспользовался. По одному листику хвать из каждой книжки -
целый Устав. А его только выпустили. А американская разведка охотится за
ним. Почему русские в последней войне победили? Какой опыт заложен в
Устав? По страничке, выходит, - нате вам!
- Но неужели Шугов это мог сделать один?
- Думаю, что наладил он с кем-то уже тогда связь. Вдвоем легче.
Выходит, скажем, из класса кто-то. В туалет, допустим. Шмыг незаметно из
его Устава листик!
- Но на глазах же всех!
- Да ты знаешь, для чего берут эти учебники? Чтобы положить на стол,
а самим в курилке анекдоты трепать. В это время и работал Шугов. Может, с
напарником. Напарник смотрел, а Шугов - вырывал или вырезал аккуратно. К
тому времени он научился аккуратно работать.
...Теперь я хорошо знаю, как все было. По маленькой крошке, одна к
одной, собрал я данные в "Деле Шугова" о пропаже Боевого Устава. Как ни
странно, рассказал мне об этом всесильный Железновский. И рассказал в то
самое взлетное, как он выразился, для С. время. О периоде падения
Н.С.Хрущева написано предостаточно. Но почти нигде не упоминается о том,
кто "валил" его - кроме Брежнева, Суслова и других, что были на виду.
Черновую-то работу делали такие, как генерал С. Они собирали компромат. К
примеру, такой, как эти злосчастные сапоги болотные во всесильном на то
время здании ЦК компартии республики. На даче С. собрался в тот день
прилета уже опального Хрущева отряд штурмовиков, готовых по приказу С.
идти и громить все, что прикажут громить. Они ждали лишь сигнала.
К сожалению, был среди штурмовиков и сержант Шаруйко. Тот самый, что
служил на заставе Павликова, а потом, разом со своими боевыми товарищами
по оружию, отмерял сотни километров тюремных дорог.
Но об этом позже. Сейчас я следую рассказу Железновского.
Я был в ту осень на известинском совещании, и Железновский нашел меня
в гостинице поздно вечером. Как он открыл мою дверь, объяснить не могу.
Может, я не закрывал ее. Все может быть.
Но помню: Железновский подошел ко мне, когда я сидел у телевизора,
сзади и тихо сказал:
- Ну здравствуй!
Я вздрогнул и обернулся.
- Не боись, - засмеялся Железновский одними губами. - Помнишь, ты как
говорил?
- Не боюсь уже, - нервно засмеялся и я. - Чего прокрался?
- Привет тебе принес. Догадался?
- От Лены? - встрепенулся я. - Как она себя чувствует?
- Чего ты забеспокоился так о чужой женщине?
- Твоей, что ли?
- Нет, не моей и не твоей. А генерала, как мы называем его с тобой,
С.
- Вали на бедного старикана.
- О-о! Он нам даст фору! Боевик! Бабы от него в восторге. Он их
умеет, говорит, ласкать. А мы с тобой ласкать их не умеем.
- Не плачь, ты-то в этом поднаторен.
- Это генерал рассказывал при встрече с тобой?
- Нет, о тебе лично он не говорил. Но и без него наслышан.
- Сплетни собираешь?
- Только тебе, что ли, собирать на меня компромат?
- Да хотел бы я тогда!.. Ты бы в один миг сгорел со своей этой
компашкой. Ты бы тоже стал врагом народа. Сознался бы, что был в свои
четырнадцать лет басмачом, убивал комиссаров и комиссарш, вырезал им на
спине звездочки.
Я встал резко, выключил телевизор.
- Не надо, - запротестовал Железновский. - Пусть орет. Ничего не
разберут, если записывают... Эй, вы! Все равно ни шиша не разберете! -
Железновский топнул ногой. - Так слушай ты, коротконожка с розовыми
крылышками! Слушай! Ты верно говоришь о ней и очень правильно реагируешь,
когда говорят о ней. Ты загораешься, глаза сверкают... Впервые твоей
женщине, ты это знай, нанес сильнейший удар этот твой С. Он все расписал.
Как по нотам. Знай, дело с Уставом - блеф. Самый настоящий фокус. Таких
фокусов много устраивал мой брат. С. устроил с помощью наших ребят этот
фокус с Уставом. Он увидел твою женщину...
- Брось выпендриваться! - крикнул я. - Рассказывай по-человечески.
Факты! Факты!
- Не ори, ты не генерал, а я не твой подчиненный. Лучше слушай.
Детали? Ты что, хочешь иметь их? Нарисовать? Их тебе преподнести на
блюдечке? Да нет фактов! Есть факт вырванных листиков. И больше ничего
нет. Пальцы? Отпечатки? Их тоже нет. Там хорошо поработали, чтобы наложить
пятно на тогда подполковника Шугова. Он ждал присвоения звания в том
месяце. Он... Слушай, он любил Лену. Любил по-настоящему. Не как мы. Мы
любим... на расстоянии. А он любил лицом к лицу. А ты не знаешь еще Лену!
Она - не из легких по характеру. Это - дерзость. Это - непредсказуемость!
- Ты говори о С.
- А чего говорить? Все с Уставом - фальсификация. Никаких листиков
Шугов из Устава не вырывал. И когда ему предъявили обвинение, он стал
спокойно защищаться. Он защищал себя и защищал жену.
- А при чем здесь она?
- С. далеко глядел. Он заставил вертеться на вертеле Зиновия
Борисовича Мещерского, отца Лены. С. записал ее в сионистки. Будто Лена
работает на разведку государства Израиль! Это за то, что Лена отказала ему
и не пошла к нему в постель. Шугов не знал этого. Он всеми средствами
защищался. Тогда - и правильно сделал - написал в Политуправление
пограничных войск КГБ прошение:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30