Песня мгновением впитана тьмы,
А ей надлежит в свой черед тьмой затопить континент,
Ибо незряча. Певец затем должен покинуть пределы
Зрения, даже не скинув злое бремя речения. Звездность
дается немногим, и приходит много позднее,
Когда записи этих людей вместе с их жизнью
Микрофильмами исчезают в библиотеках,
Иные попрежнему питают к ним интерес: А как насчет
Имярек? -иногда можно услышать. Но недоступны они,
Словно лежащие льды, покуда хор произвольный
Ведет речь о событии совершенно ином, носящем однако
Такое же имя,
В повествовании которого слоги сокрыты того,
Что случилось задолго
Летом какимто, в какомто заброшенном городишке.


Забытый секс
Так снесены были старые хоромы кинотеатров,
Выдраны трамвайные рельсы, раздвинуты улицы.
Древесноветвистые фонари также исчезли.

Тем, кто после здесь проживал, известна была
История о руках разлученных и увлеченьях минувших,
Которая уходила по большей части своей нерассказанной,
Когда бы не ктото,
Кто однажды навестил старый район,
И об этом потом станут судачить, дневное пространство,
Как это в полдень случилось,
Поскольку ни записи, ни свидетельств возникнуть тут не могло,
По причине крутых перемен, чьи времена наступали. И впрямь,
Если даже окончен рассказ и тень его исчезает,
Дважды рассказанный не будет рассказан опять,
Покуда прошлое детям не доведется копнуть у крыльца,
Или же под кустом на задворках: Что это?
И придется сказать, ты будешь обязан сказать,
Что неимоверная природа этих вещей обладала когдато лицом,
Что у нее были ноги, как у людей, и что однажды она
Выломилась из скорлупы, как то часто бывает,
Превращая ответы в заурядную ложь, тщеславие юности,
В завиток уже бывшего,
В прихоть, причуду ветхого интереса, которого
День никогда не признает, если хотим заступить ограждение полдня,
Или к вечеру ближе достичь голых вершин.

Несомненно, мы под защитой, конечно, ктото из нас
Часто бьется над тем, как бы в страницу клякса не въелась навечно,
Бесспорно, все мы похожи, зная друг друга с раннего детства,
Неважно, хорошо это, или же плохо. Но несомненно одно:
каждый день
мы съедаем свой завтрак, гадим, ставим чай на плиту,
В многократном изменении темы, сдвигая изначальную предпосылку
К неутолимому зуду, поглотившему нас.
И когда приходится возвращаться с прогулки, мы ожидаем увидеть
Магически преображенную мебель, чтобы дать ход
Сокращенным, перелицованным планам.
Никто не обеспокоит вопросом себя, за исключеньем, пожалуй,
Кота в сапогах, и это в итоге еще одна предпосылка:
Попробуй, ведь мало что может пыль рассказать
На фоне пыльного цвета; пора начинать
И время пора обретать , как бы его ни хватало,
Минуя соседей, на закате продолжающих свару,
Однажды ты убедил их, что ты бросил игру
И потому смысла передергивать нет.
Когда принцесса приходит
С тобой повидаться в предисловии правдоподобном вполне,
Ты узнаёшь, что подземный ручей, не стоявший на месте,-
Поверхность и сцена тому, что должно наступить. Всетаки,
Жаль, что версии эти не приняты, однако удача какая,
Что тебе повезло с измененьем лица. За скверными следуют
Добрые времена.

И, как прежде, горло твое стиснет медальон своей цепью.
Соглядатаи, умельцы впадают в немое смущение,
Когда время приходит восстать пред вспышкой восхода
Наподобие стального листа. Я это сделаю,
Большего мне не суметь.
На краю этой платформы размышление немыслимо.

Однако тот, кто покинут в любви, фактически-знак
Чегото иного, того, что продолжает себя. Чегото, что
Дотошно измерено: запоздалая нежность вещей,
память деталей,
Столь же живая, как если бы оцепенели они.
Действительно, смогут все сделать,
Хотя в обстоятельных сновидениях
Сквозь прозрачный кирпич совсем не видны.


ПРОСТОТА ПЕСТРОТЫ

Глупые девочки, ваши головы набиты мальчишками.
С той стороны это последний пример разговора,
Наконец, твоя стойкость, восходит к бессловесному вечеру.
Отражена в стенах кратера синих, отвесных.
Сколько вод должны были с собой унести все наши вздохи,
Впрочем, в итоге остаются не смыты. Елей хвойные лапы,
Темнея цепляются за руки.
Нет такой судьбы на планете,
Которая нас смогла бы сделать одним.
Найди свое место на склоне какой-то горы,
В самой изо всех достоверных историй, дыша поначалу
Прерывисто, однако затем предприняв легкий рывок,
Подобно тому, как паровой двигатель начинает работу.
Предания предпочитают молчать
О том, что завтрашний день был лучше вчерашнего,
Ощущения внутри, между главами, подобное елям.
Им столько нужно сказать, и очень важно при том
О движеньях плывущего, и о пути, которым руки восходят
Из океана с первобытными папоротниковыми веерами,
Стрелой знаменитой, о девочках, которые на рассвете
Навещают младенца, и как, когда он станет мужчиной,
Те же своенравные церемонии устранят средостения лет,
Только он теперь стар и стремится начать восхождение к солнцу.



Бесконечная история

Я бы сказал, что в моей жизни это самый счастливый период.
С чем сравнить его? Вчера выдалось
Душным и скучным. Как если бы оно появлялось
Из камней прежних лет. Сегодня оно проливает
Это старое имя, не в силах найти себе новое.
Мне кажется, что оно еще там.
Как если бы на безлюдной улице очутиться,
После того, как автобус ушел. Удары полдневного ветра.
Другие скажут тебе-обратись к чему-то иному,
Измени фокус картины. Подумай о том, как развлечься,
Пойти к комунибудь в гости. (Разве люди так говорят?)
Мы можем притворяться с успехом, что то, чего нет,
того вообще не бывало.
Великие замыслы? А толку, если они вовсе не к месту,
В хаосе, а если тебе не припомнить хотя б одного,
Когда, скажем, как Сидни Картон, восходишь на гильотину,
И больше о том, что сказать, думать не в силах?
Или же это тот материал, включенный в программу
Курса Подоплеки Великих Идей, и потому вовсе не нужно
Ни о чем говорить или попросту знать? Мгновение
Дыхания пролилось, мы низложены, и все-таки выжили.
Звонит телефон.
Номер набран неверно, на сердце у тебя полегчало,
Не надо больше стоять перед выбором скучным,
Который вряд ли сумеет подорвать чувство к людям, как
Вообще, так и в частности тоже: ты
В своей избранности невольной, ты, кого я люблю,
И за которым был слепо готов следовать в ночь,
Реальность твоя явственна мне, хотя никогда б у нее
Я не взял ничего в свое достояние, чтобы, видеть как идет ее рост.
Того, что люди меня окружают, полагаю, достаточно.
И даже, если обменялись они именами, те, кто ими владеет,
Кажутся надежнее скал, восхитительно самодостаточны.



Дарлен-Госпиталь
Госпиталь: да не ее была эта идея,
Чтобы с кисти сползали цвета, зова обрывки разбрызгивая,
Уладив все это, можно было предположить, что
На следующий год все пойдет своим чередом.
Но такой была ее жизнь, так она мыслила.
Она принялась за работу, в чем ничего не было странного.
Затем же, прянув назад, сквозь чащу многих решений,
Оно возвращалось, цвет, всегда только цвет,
Взбиравшийся по яблоку неба, и часто тайник оттенка лаванды
Себя открывал, но был взгляду заказан.
Потом чихать начинаешь внезапно,
Или находишь себя в отдаленьи от берега в молочном тумане
Полудня, на меже августа, там, где бесконечное шелушение краски,
Текущие слизью ряды машин на шоссе.
И не хотеть важность всего осознать, что само по себе
Не было б скверно, когда б не оказалось так поздно.
Теперь мы часто наслаждаемся счастьем. Грузно плывет
Вдоль оврагов темный автомобиль,
Ну, на что мы пригодны, если в нас не осталось тех чувств,
Впрочем, кому до этого дело?
Остерегайся удачливых: она незаметно мостилась
В том месте комнаты, где я читал, непреходящая радость,
Что бы там ни случалось.
И, вращаясь попрежнему, мы переходим во все большую скорость,
Покуда в манящих огнях кроме скорости ничего не останется,
Такие мгновения мы в жизни ценили:
Посулы нового дня, жизнь с людьми, которых так много,
Все поголовно несутся почти в одном направлении, гул чего
К нам льнет во всеохватном покое, но не насилие,
А список образцов разных вещей, и дерьмо-
Чего уж большего нам изначально желать; нет,
Это радость; так,-бесстрашно,-она
Оставляет землю в тот миг.
Перечеркнув наши грезы об обедах и завтраках.
Госпожа замка Шалот вновь попала впросак.
Ни это, ни мечты молодых ее не касались. Мимо
Госпиталя тяжко протекала река, и с позлащенных балконов,
С башенок нам махали белокурые духи, они были одиноки, как мы.
Здесь не могло быть погони, лишь воображения звери, и крики
Из чащи, творившие эту первозданную глушь.
Но внезапно одиночество обращалось обаятельным городом,
Обегающим озеро; можешь тут повстречать
Того, кому надлежит именно здесь быть сейчас. Сна-довольно.
Отполированные,-направлены его продуманной хваткой
В реальность, назад, где она всегда и была,
Отчаявшись дождаться тебя, тогда как проходили месяцы, годы,
Теперь тишина опять воцарилась навечно,
прекрасным пространством,
Настроенным на твои ручные часы,
Как будто опять уже никогда не оставит нас время.
Его грязный рассудок
Придумал все это, ораторию, созданную по канве переписки любовной
О наших сексуальных наклонностях в ранних пятидесятых.
Не то, чтобы это было неправдой,
Но иного рода воображение
Неустанно билось над ними, вздымаясь выше секвой, не
Желая при том их смущать, стирая себя в той же мере,
Как это может колосс, и, стало быть, смотришь, не видя,
И вдруг себя чувствуешь лучше, не задумываясь почему. Продолжение
Следует: боль, восторг, искупление, большая боль,
Фриз, длящийся неустанно, что, к счастью, свойственно фризам,
И не придумать никакого сюжета. Ничего,
К чему было бы можно прицепиться с вопросом.
Это-суррогат удовольствия, это не будет работать,
Но, по крайней мере, нам доведется узнать, что было сделано,
На что мы были способны, на счет занеся добродетели
Зауряднейшей лени. И если она проскальзывает обратно
Сквозь нас, пальцем зацеплена смерти, нам не узнать, где
Начинается тайна: для нас, смутных сновидцев, промокших насквозь
От слишком долгого сидения под дождем.


Мысли девочки

Это такой изумительный день, что я должна вам написать
Прямо из башни, и тем докажу, что не безумна я вовсе:
Поскользнулась всего лишь на обмылыше воздуха
И утонула в ванне нашего мира.
Ты не слишком плакал по мне,-был слишком хорош .
На склоне дня я проходил мимо,
И ее улыбка попрежнему играла у губ,
Как это было века. Она знала всегда,
Как быть восхитительной. О, дочь моя, нежность моя,
Дочь последнего, кто меня нанял, принцесса,
Не задерживайся долго в пути!



Цветущая смерть

Вперед, начиная с дальнего севера, странствует.
Ее редечный с бензиновым привкусом дух, вероятно,
В твоих лобных пазухах был накрепко заперт,
тогда как отсутствовал ты.
Ты должен дать ему выйти.
На краю дыхания существуют цветы, слабые,
Там оставленные лежать.
Одно дает передышку другому,
Либо в движениях их воцарится симметрия,
Благодаря которой, к тому же, каждый не похож на другого.
Однако, это их общая пустота,
И предает предназначение вещи не быть разрушенной.
Через сколько же фактов нам довелось проломиться,
И, как раньше, там продолжают фасады мерцать,
Мираж, но ни края ему, ни конца. Поначалу мы
должны уловить
Замысел в бытие. Затем развенчать,
Пустив остатки по ветру,
С тем, чтобы старая радость, проста как вино,
Кусок пирога или дружба, в последний раз с нами осталась,
Опираясь на ночь,
Чья уловка ее наградит окончательным смыслом.


Из автопортрета в выпуклом зеркале

Как это сделал Пармиджанино,-правая рука
Больше, подавшейся на зрителя, головы,
Слегка отстраненная, как если бы застила
То, что сама возвещает. Несколько оловянных тарелок,
Старые балки, мех, плиссированный шелк, кольцо из коралла
Слиты в едином порыве, ведущем лицо, что наплывает на нас
Или в сторону, словно рука,
Если б та не находилась в покое. Такова уединения суть.
Вазари писал: Однажды Франческо вознамерился
Написать автопортрет, наблюдая себя с этой целью
В выпуклом зеркале, какое по обыкновению пользуют
Парикмахеры... Для чего он взял шар,
Приготовленный из дерева токарем, распилил его пополам
Соразмерил с зеркалом, и написал себя, являя тем самым
Высочайшее искусство точности в подражании,
Таким, каким видел себя отраженным в стекле,
Отражением чего стал автопортрет.
Стекло изображало то, что он видел,
И этого было достаточно-образ его
Глазированный, бальзамический взят был широким углом,
Время дня или же интенсивность свечения,
К лицу льнущего, жизнью и осязаемостью его наполняли
В волне возвращенной прибытия. Душа себя утверждает,
Но как далеко может она от глаз отойти,
Чтобы вернуться в гнездо свое как ни в чем не бывало?
Поверхность зеркала выпукла, расстояние значительно возрастает,
Иными словами, этого хватает вполне, чтобы заметить,
Что душа схвачена в человеческий плен,
Что не вырваться ей за границу взгляда, схватывающего картину,
Так были одурачены ею,-согласно Вазари,
Весь папский двор,-ею, обещавшей нам полноту.
Которая никогда не свершится. Душе должно быть там, где она есть.
Вопреки неустанности, вслушиваясь в капли дождя,
В то, как стучат они по окну, во вздохи листьев осенних,
Крошащихся на ветру, она жаждет воли, вовне, но должна
Оставаться на этом же месте, недвижной. Она должна
Двигаться как можно меньше. Вот, что повествует портрет.
Но во взгляде читается такая смесь изумления, нежности,
Сожаления, превосходящих силой свои же пределы,
Что не в состоянии мы долго смотреть на него.
Куда как проста эта тайна. Ничтожность его обжигает,
Понуждая хлынуть горячие слезы: душа вовсе и не душа,
Она ничего не таит, мала она, без остатка сливаясь
С собственной нишей: с пространством своим-
Т.е. мгновеньем нашего созерцания.
1 2 3 4 5